– Ради бога, не продавайте меня ему! Умоляю, не продавайте!

Этот крик души потряс Луиджи и Жерсанду. Его услышала даже Октавия в кухне. Глядя на аннамитку с сочувствием, Анжелина сказала:

– Ан-Дао, как вы могли такое подумать? Я обещала вам защиту и дружбу, и вы не раздумывая последовали за мной сюда, в дом лучшего человека на свете, который, как я вижу, принял вас с распростертыми объятиями. Луиджи – и правда мой муж. Зачем бы я стала вас обманывать?

Молодая мать ответила, не смея поднять глаза от смущения:

– Мне часто лгали, мадам. Когда мы плыли на корабле, мсье Юбер повторял, что мы поженимся, как только приедем в его страну. Я тогда ждала ребенка, и я думала, что это будет честный поступок с его стороны, пускай он и… Словом, он не всегда обращался со мной хорошо. А потом, когда я уже стала пленницей в том большом доме, мне снова лгали.

Никогда Ан-Дао не рассказывала в присутствии мужчины о том, что ей пришлось вытерпеть. Ей было стыдно заговорить об этом даже с ласковой пожилой дамой и с Анжелиной. Однако и без ее слов все понимали, что ей пришлось побывать в аду. Луиджи подошел ближе, но не настолько, чтобы встревожить гостью, и высказал то, что было у него на душе:

– На земле много зла, Ан-Дао, и много людей, которые презирают и мучат себе подобных. Но вы не станете спорить, что есть и другой сорт людей. Они – милосердные, добрые и имеют благие намерения. Моя мать, жена, Октавия и еще тысячи и тысячи других людей во всем мире именно такие. Анжелина не привезла бы вас в этот дом, в нашу семью, ради выгоды. Она поступила по зову сердца, желая помочь и поспособствовать торжеству справедливости. Мне нетрудно представить, что вы пережили, но теперь самое время отдохнуть и научиться снова быть счастливой!

– Вы правы, мсье!

Появление домоправительницы внесло новую струю в разговор.

– А вот и я! – звонко провозгласила Октавия. – Песочное печенье с орешками, горячий кофе и шоколад, чай для мадемуазель! Я и себе взяла чашечку, посижу немного с вами. Мне интересно послушать, как тебе, Энджи, удалось увезти мать и дитя из таверны в Ториньяне.

Анжелина, еще не оправившаяся от волнения, причиной которого были страх и сомнения Ан-Дао, отошла к камину. Ей впервые пришло в голову, что вернуть молодую аннамитку к обычной, спокойной жизни будет не так просто.

– Когда Ан-Дао рассказала мне правду о своей печальной судьбе, я была потрясена. Потом она заснула, а я стала думать, что предпринять. Я просто не могла оставить ее в руках человека, который ее купил, и его матери. Примерно через час малышка заплакала – тихонько, как если бы и она знала, что ей что-то угрожает. Я разбудила Ан-Дао и сказала ей: «Если хотите и у вас хватит сил, уедемте немедленно! В таверне все спят, и мы сможем уехать, не привлекая внимания». Она согласилась, хотя и очень боялась возможного наказания со стороны своих «родственников», если побег не удастся. Я ей пообещала, что вернусь и поговорю с ними. И я была уверена: Депланты не станут противиться, особенно если пригрозить им оглаской. Дальше все пошло как по маслу. Мальчик-конюх не распряг Бланку, поэтому мы смогли уехать очень быстро. Дьем-Ле, хочу заметить, все это время спала. Так вот, я вывела коляску из конюшни, усадила Ан-Дао, укутала ее в одеяло, которое обычно вожу в багажном ящике коляски. Но вздохнуть спокойно смогла, только когда мы выехали на дорогу, тянущуюся вдоль речки Сала, и я пустила Бланку рысью. Остальное вам известно.

Жерсанда посмотрела на молодую мать. Оказалось, что она беззвучно плачет, баюкая дочку.

– Не надо плакать, бедное мое дитя! Здесь вы в окружении друзей!

– Мне стыдно, что я подумала, будто вы желаете мне зла! Простите меня, Анжелина, я такая глупая! Монахини часто мне это говорили – ну, что я глупая. И они были правы.

– Ан-Дао, не говорите так! – возразила Анжелина. – Но довольно болтовни, мне пора приступать к своим обязанностям повитухи. Роженица нуждается в теплой постели, покое и повторном осмотре. Это я глупая, а не вы. Конечно, вы не сможете пойти со мной в диспансер, вам пришлось бы подниматься в гору, а это сейчас нежелательно. Хватит того, что вам пришлось пол-утра трястись в коляске!

– Прекрасно! Я как раз собиралась постелить чистую постель в комнате, которая рядом с моей! – воскликнула Октавия. – Правда же, мадемуазель? Вы сказали, что там юной даме будет удобно и спокойно.

– Чистая правда! Так мы и сделаем, – подхватила Жерсанда. – Мы не знаем, что могут предпринять эти негодяи. Что, если они осмелятся приехать к тебе на улицу Мобек? К тому же у тебя может появиться другая пациентка, и тогда для нее не окажется места.

– Вы очень добры, но мне не хотелось бы вас стеснять, – сказала Анжелина.

– Ерунда! – возразила пожилая дама и улыбнулась. – Мне приятно принимать у себя такую гостью, как Ан-Дао, а уж места здесь всем хватит.

– Хорошо. Ближайшие несколько дней Ан-Дао с девочкой будут у вас. О господи! Мул хозяйки таверны! – вскричала Анжелина. – Я совсем про него забыла! Нужно отвести его в Ториньян!

– Это сделаю я, дорогая, – предложил Луиджи. – Заодно справлюсь в таверне о Деплантах. Мы будем знать наверняка, уехали они к себе в Сали-дю-Сала или нет. Что ж, дамы, оставлю вас болтать о пеленках, погремушках и кружевах. Ан-Дао, очень рад знакомству!

Он поклонился, допил свой кофе и ушел.

– Таких, как ваш супруг, нечасто встретишь, Анжелина, – сказала Ан-Дао. – Вы и правда на меня не сердитесь?

– Правда. Пойду помогу Октавии приготовить для вас комнату, чтобы вы сами поскорее могли лечь и уложить свою девочку, у которой, по-моему, золотой нрав!

Через час Ан-Дао уже спала, и рядом с ней, на подушках, спал ее ребенок. Анжелина тихонько прикрыла за собой дверь, потом, не думая об усталости, вернулась в гостиную. Жерсанда ждала ее там. На худенькие плечи пожилой дамы была накинута кашемировая шаль, прозрачные руки она протянула к огню. И все же Анжелине показалось, что очень светлые голубые глаза ее блестят сильнее, чем обычно, – как если бы в них светился огонек надежды.

– Энджи, я хочу, чтобы ты меня выслушала. Это не займет много времени. Потом ты вернешься домой и отдохнешь.

– Я вас слушаю, дорогая моя мадемуазель Жерсанда!

Молодая женщина присела на пуф у ее ног, в очередной раз упрекая себя за то, что не смогла назвать свекровь ласковым словом «матушка». Жерсанда, как выяснилось, думала о том же.

– Ты будешь называть меня «мадемуазель» до конца моих дней? Но сейчас я хочу поговорить не об этом.

– Простите меня! Если бы вы только знали, сколько любви и уважения я вкладываю в это слово! Для меня вы всегда будете моей драгоценной и великодушной мадемуазель Жерсандой, ведь не будь вас, моя жизнь была бы куда менее радостной. Я обязана вам всем, что у меня есть.

Жерсанда посмотрела на дверь, ведущую в коридор. Судя по звону тарелок, Октавия возилась в кухне. И, что случалось очень редко, вполголоса напевала на родном наречии – патуа.

– Анжелина, милая, сдается мне, в воздухе пахнет переменами. Уже много дней я опасаюсь, что Октавия может совершить необдуманный поступок. Не подумай дурного, она в полном душевном здравии. Дело в том, что, пока мы были в Лозере, она встретилась с мужчиной, который в юности за ней ухаживал. И вот теперь он пишет ей письма и хочет переехать сюда, в Арьеж, насовсем. Она сказала мне, что попросит его этого не делать, но я в этом сомневаюсь. И, если подумать, разве имею я право удерживать ее подле себя? Она на двенадцать лет младше меня, так что…

– Это невозможно! – воскликнула Анжелина. – Я просто не представляю, как вы будете жить без Октавии!

– Невозможно? Такого слова во французском языке нет! Это высказывание литературные источники приписывают Наполеону Бонапарту. Как бы то ни было, пришло время немного облегчить моей дорогой Октавии жизнь. В ваше с Луиджи отсутствие с нами жила Розетта, всегда веселая и энергичная, и это было мне очень приятно. Поэтому я подумала, что, раз уж юная особа, которую ты к нам сегодня привезла, одна на белом свете, я могу взять ее под свою опеку с тем, чтобы впоследствии она присматривала за мной, когда я стану совсем немощной, чего ждать не долго. Или у тебя другие планы на ее будущее?

Анжелина помотала головой. Предложение Жерсанды стало для нее неожиданностью. События развивались так стремительно, что она растерялась.

– Я думала отвезти Ан-Дао к дяде Жану и тете Албани, хотя, конечно, не знаю, согласились бы они ее принять? У них своя жизнь, и теперь еще есть Бруно, о котором нужно заботиться.

– Да и чем бы ей там заниматься, в затерянной горной деревне, вдали от мира?

– Но мадемуазель… Жерсанда, матушка, вы точно уверены, что хотите взять на себя заботу об Ан-Дао? Их с ребенком нужно будет одевать и кормить, я уже не говорю о том, что их появление в городе наверняка вызовет переполох. О том, что она – одинокая мать, тоже станет известно очень скоро. Мне бы не хотелось, чтобы Ан-Дао жила в атмосфере всеобщего порицания.

Жерсанда де Беснак, улыбаясь, пожала плечами. Она научилась не обращать внимания на сплетни и мнение посторонних. Шли годы, а она так и осталась в душе девочкой из аристократической протестантской семьи, способной пойти следом за бродячим актером, которого полюбила, усыновить ребенка, чтобы дать ему свое имя, и отказаться присутствовать на бракосочетании вновь обретенного сына только потому, что он – другого вероисповедания.

– Любопытствующим мы найдем что рассказать, что-нибудь придумаем. Я больше никогда не буду поступать эгоистично, моя Энджи! В жизни я много грешила. Я исповедуюсь Господу в своих грехах без всяких посредников, и чем ближе смерть, тем больше мне хочется делать добро. Что станет с этой бедняжкой, если мы не возьмем ее под свое крыло?

– Сказать по правде, я еще об этом не думала. Вчера, в это самое время, я и знать не знала о ее существовании. Странно, правда? Мы провели вместе одну ночь, и теперь мы связаны узами дружбы. Мне кажется, что мы знакомы уже давно. И, в довершение всего, я не могу не сочувствовать Ан-Дао. Ей пришлось пережить много горя.