— Боюсь, ты не сможешь этого сделать, Максина, — ответил дядюшка Лайонел. — У меня состоялась беседа с молодым человеком и…

Тут он секунду поколебался, после чего решительно продолжал:

— Думаю, нет необходимости вдаваться в дальнейшие подробности. Он просил передать тебе, что ему очень жаль, но обстоятельства вынуждают его надолго покинуть Лондон — он уезжает к отцу в Ирландию.

— А обстоятельства, полагаю, это вы с Гарри, — усмехнулась я. — В чем дело?! Вы, наверно, шантажировали его или еще что-нибудь.

Дядюшка Лайонел сурово посмотрел на меня:

— Подобный шантаж, как ты выражаешься, я считаю полностью оправданным. Мне очень жаль говорить тебе это, Максина, но сей юноша, с виду весьма обаятельный, абсолютно для тебя бесполезен.

Если б его отец не был моим старинным приятелем, я считал бы себя обязанным принять более суровые меры, чем те, что уже принял и намереваюсь принять. А так могу лишь посочувствовать старому другу за то, что у него уродился такой сын.

— Но что он сделал? — с нетерпением воскликнула я.

— Тебе, Максина, достаточно знать, что Алек — дитя порока в эпоху упадка, — торжественно вынес свой вердикт дядюшка Лайонел. — И пока ты находишься на моем попечении и под моей крышей, я не позволю тебе общаться с людьми, которые могут оказать на тебя самое губительное действие!

Помолчав немного, он добавил уже более мягким тоном:

— Веселей, Максина, ты еще совсем молода! Все это скоро забудется. В конце концов, ваш флирт, как легко предположить, не мог далеко зайти, правда?

Я, конечно, не могла утверждать обратного, так как Алек меня даже ни разу не поцеловал. Только что же такое он сделал, что так встревожило дядюшку Лайонела?

Дядюшка просто отказывается больше говорить на эту тему, и я знаю, просить его бесполезно, но загадка Алека не дает мне покоя.

Если он карточный шулер или подделывает чеки, или еще что-нибудь в этом роде, дядюшка Лайонел, безусловно, не стал бы рассуждать об эпохе упадка.

Единственный выход — спросить у самого Алека. Но дядюшка упомянул о его отъезде. Что же могло заставить Алека уехать из Лондона в разгар сезона? Должно быть, нечто поистине ужасающее, если этот любитель веселых вечеринок отправился в захолустье, о котором не мог говорить без содрогания. Одно слово дядюшки Лайонела — и он отправляется в Ирландию! Невероятно. Ничего не понимаю. Ясно одно: мне не везет. Я буду ужасно скучать без Алека. И во всех моих бедах виноват Гарри. Если бы он не доложил дядюшке Лайонелу, тот не поднял бы такого шуму.

О, как же Гарри мне досадил!

Был момент, когда я хотела в отместку выложить дядюшке Лайонелу про самого Гарри! Мне просто жаль тетушку Дороти, да и не способна я на подобные вещи, я считаю это подлостью. И тем не менее Гарри это вполне заслужил. Однако, кажется, он полностью мне доверяет, иначе побоялся бы огласки.

Интересно, почему он так забеспокоился и что ему до того, с кем я дружу? Зачем он устроил этот скандал, доставив прежде всего себе множество хлопот и неприятностей?

Боже, голова идет кругом от всего, я чувствую страшную усталость. Забавно, но я не пролила ни единой слезинки с той самой минуты, как дядюшка Лайонел объявил, что я больше не увижу Алека.

* * *

Ах, Аскот — сплошное очарование, я просто в восторге! Мои наряды произвели в обществе фурор, меня фотографировали и напечатали снимки во всех газетах под заголовком: «Прелестная дебютантка».

Я была так взволнована!

Я сделала газетные вырезки и послала их маме. Надеюсь, она будет довольна.

По-моему, даже самые скромные достижения детей должны доставлять немалое удовольствие их родителям. Я чувствую, что имела большой успех в Аскоте, и все поздравляли меня с ним.

На скачках мы были всего два дня, так как тетушка Дороти сказала, что все четыре дня ездить не принято. Лично я с удовольствием бы поехала, но она сказала «нет», так что мы там были в среду и в четверг.

В среду я надевала зеленое платье, а в день розыгрыша Кубка — прелестнейшее белое шифоновое.

Ничто не произвело на меня такое сильное впечатление, как королевская процессия. Все было как в волшебной сказке. Я запомнила пеструю толпу народа на зеленом скаковом круге.

Хорошо бы все подробно описать в письме маме. Тем более что письменное изложение того или иного события помогает лучше его запомнить, а мне хочется навеки сохранить в памяти свое первое посещение Аскота!

Неужели от такого великолепия человек может почувствовать своего рода blase[22].

Одна молодая замужняя дама мне говорила:

— Не возьму в толк, почему вам так хочется ехать. Терпеть не могу Аскот — обычный пикник, да еще с запахом конюшен!

А я наслаждалась каждой минутой пребывания в Аскоте, жаждала снова поехать в пятницу, да тетушка Дороти не позволила.

В среду я встретила там Росси. Он очень робко подошел ко мне и сказал:

— Не обижайтесь на меня, Максина, позвольте хоть иногда видеться с вами.

Я разрешила ему приходить к нам, и, смею заметить, он гораздо приятнее, чем я думала. Вообще я чувствую себя теперь намного умнее и старше, и, наверно, с моей стороны было весьма глупо и взбалмошно убегать из дому.

* * *

Айвор ужасно болен. Я только что вернулась из Челси в самых расстроенных чувствах.

Часа два назад позвонила Поппи и сказала:

— Максина, у Айвора двустороннее воспаление легких. Можешь зайти навестить его? Он про тебя спрашивал.

— Ой, Поппи, какой ужас! — охнула я. — Конечно, сейчас же приду.

Я бросилась вниз по лестнице и хорошо сделала, что поторопилась — дядюшкин шофер как раз собирался ехать в гараж. Я назвала адрес Айвора и велела ему мчаться на полной скорости, точно за ним черти гонятся.

Поппи встретила меня у входа. Говорит, Айвор заболел два дня назад и не вызывал врача до вчерашнего вечера, когда ему стало совсем плохо.

Доктор велел ехать в больницу, однако Айвор поднял такой шум, что они не посмели настаивать — любое волнение способно было причинить ему вред.

— Мы не знаем, что делать, как заставить его лечь в больницу, — пожаловалась Поппи. — Здесь сиделка, мы с ней по очереди за ним ухаживаем. Она сейчас прилегла перед ночным дежурством.

Я вошла в комнату Айвора, он лежал неподвижно, сильно осунувшийся и бледный.

Он и так худой, а болезнь еще больше его иссушила. Несмотря на волнение, я вспомнила, как Айвор сравнивал современных худых эмансипе с голодающими из России — сам он сейчас выглядел не лучше. Глядя на него, я готова была расплакаться.

Я села рядом и коснулась его руки. Айвор открыл глаза и попытался мне улыбнуться, что стоило ему страшных усилий.

— Поскорей выздоравливай, Айвор, — сказала я. — Это нехорошо с твоей стороны.

Он опять улыбнулся, и меня поразило, как тяжело он дышал.

— Поедешь в больницу? Пожалуйста!.. — с мольбой обратилась я к Айвору.

Он покачал головой и пробормотал что-то насчет «богачей».

— Ох, не валяй дурака, Айвор, гораздо важнее, чтоб ты поправился.

Но, заметив, что мои слова начали его раздражать, я замолчала и решила больше ничего не говорить, просто сидела молча и держала его за руку.

В комнате было тихо, слабый свет едва освещал постель больного. Мне показалось, что Айвор задремал. В дверь заглянула Поппи и поманила меня. Я на цыпочках вышла из комнаты.

— Я уверена, с тобой ему лучше, — заметила Поппи. — Он выглядит поспокойнее, а всю прошлую ночь метался в жару.

— Послушай, Поппи, неужели он может умереть? — спросила я.

— Нет, — ответила она, — но он очень слаб и настолько упрям, что доктор едва справляется с ним. Сестра, впрочем, ужасно мила и дежурит возле него всю ночь.

Я дала Поппи пять фунтов и объявила:

— Ты просто обязана взять для Айвора и не смей ему говорить, что я даю деньги, поскольку отлично знаешь, как он относится к этому. Покупай все, что он пожелает, а счета от врача посылай мне.

— Ты очень добра, Максина, — сказала Поппи.

Она поцеловала меня на прощание. Я обратила внимание, как расстроена была Поппи, и подумала, не влюблена ли она в Айвора?

Но тут я вспомнила, что Айвор говорил мне однажды, что женщины типа Поппи его не вдохновляют.

Надеюсь, она в него не влюблена, а просто по-дружески привязана к нему.

По дороге домой я решила рассказать обо всем дядюшке Лайонелу. Уверена, что он поможет, хотя по-прежнему думаю, что Айвор ему не совсем нравится.

Дядюшка Лайонел позвонил доктору — я, к счастью, запомнила его имя, ибо это тот самый, что приходил ко мне во время простуды, — и сказал, чтобы тот при необходимости пригласил специалиста, а счет прислал ему, дядюшке Лайонелу.

Я очень ему благодарна и теперь могу не волноваться за жизнь Айвора.

В конце концов, он был со мной всегда добр и ласков и во время моего пребывания в Челси присматривал за мной, хотя вовсе не обязан был делать это.

Я уверена, он поправится! Было бы ужасно, если бы он умер.

Нет, я не думаю, что Айвор боится смерти. У него весьма определенные представления на этот счет.

Это, пожалуй, единственный человек, который имеет серьезные взгляды на мир, и мне хотелось бы в будущем продолжить общение с ним.

Когда я погружаюсь в жизнь на Гровенор-сквер, я уже ни о чем не думаю, кроме приятного времяпрепровождения, забав и красивой одежды.

Айвор заставил меня на многое взглянуть по-новому.

Я поняла, что каждый человек обязан думать о мире, в котором живет, и стремиться к его усовершенствованию.

Даже когда Айвор говорит об отдельной личности, он исходит из интересов всего общества. Па Гровенор-сквер совсем наоборот: тут все думают только о себе и ни о чем другом.