Он пожал плечами. Сара? Когда это было? На заре человечества?

– Расстались. По обоюдному согласию.

– Все вы так говорите, – оскорбилась она. – А я видела, как бедняжка выбежала от вас вся в слезах! Нельзя так обращаться с женщинами! Роберт. Мужчину это не красит.

Сара – и в слезах? Трудно представить. Расстались, казалось бы, мирно, ко всеобщему удовольствию. Зашли в тупик и оба это поняли.

– При чем тут Сара? К чему сейчас этот разговор?

Роберт задернул шторы и включил телевизор. Пусть бормочет, все веселее. Миссис Лейч практически ослепла, но вечера стойко просиживала перед телевизором. На журнальном столике, как и положено, программа; лучшие передачи отмечены крестиками, любимые – двумя крестиками.

– Не знаю, – вздохнула миссис Лейч. – Наверное, не хочу, чтобы вы состарились в одиночестве. Ничего хорошего, знаете ли.

– Разогреть ужин? Побыть с вами немножко? – Роберта тронула дрожь старческих губ. Подумать только – ни единой родной души во всем мире. Грустный конец.

– Однажды я встретила мистера Совершенство, – мечтательно продолжала миссис Лейч. – Ей-богу, встретила. И знаете, что потом случилось?

– Нет пока. Расскажете?

– Он тоже встретил мисс Совершенство! Увы, это была не я. – Она махнула рукой в сторону двери. – С ужином сама справлюсь, благодарю покорно. А на прощанье скажу кое-что важное. Очень важное. Знаете, что хорошо в старости? Вы можете молоть все, что в голову придет! Ступайте. – Она укатила на кухню, едва не переехав колесом ноги Роберта.

Он закрыл за собой входную дверь, вздохнул и зашагал к берегу. Плавучий дом Бонни мягко покачивался на волнах – это катера безостановочно курсировали вверх-вниз по реке. Немигающий взгляд серой цапли остановился на Роберте и равнодушно скользнул в сторону. Мимо вальяжно проплыло утиное семейство, оставляя за собой волнистый след. Из длинного ряда окошек, тянувшегося по верху лодки, до Роберта донесся заливистый смех Бонни, и он тут же пожалел, что затеял этот сыновний визит. Собрался уйти, но тут на палубу вышла Бонни – покормить уток, – заметила его и махнула приглашающе.

Внутри сидел мистер Гибсон с неизменной сигаретой в зубах и, разумеется, переполненной пепельницей поблизости. Роберт не раз сталкивался с ним за последние годы. Все приятели Бонни звались мистер такой-то или эдакий. Все лучше, по мысли Роберта, чем идиотское «дядя». В тесном пространстве лодки избежать встреч с ними было невозможно, хотя, видит бог, Роберт в детстве старался изо всех сил. И все-таки частенько засыпал, зажав уши ладонями, чтобы не слышать звучащий в соседней комнате мужской смех и ответное хихиканье матери. Даже ребенком он понимал, что Бонни имеет право на свидания. Одинокой симпатичной женщине есть что предложить, но… От чувства неловкости он так и не избавился.

– Дорогой, помнишь мистера Гибсона? – Бонни налила ему виски.

– Разумеется. – Роберт взял стакан и устроился как можно дальше от гостя.

– Что-то я тебя, малый, давненько не видел. Возмужал, возмужал, – отметил мистер Гибсон, словно они с Робертом всю жизнь были на короткой ноге.

Роберт неприязненно посмотрел на него. А тебя, малый, жизнь вроде как законсервировала. Каким был полтора десятка лет назад, таким и остался. Лысый коротышка с желтыми зубами и закопченными от табака пальцами. Лицо изрезано морщинами, до того глубокими, что издалека кажутся потеками грязи. Белки глаз и те прокуренно-желтые. На мятых штанах в промежности застарелые разводы от мочи. Разъездной коммивояжер, кажется. Если память не изменяет, торгует шоколадными батончиками. Впрочем, особой неприязни он у Роберта не вызывал. Разве что смех уж больно противный, лживый – нечто среднее между тявканьем и кашлем. Как к нему обращаться? Мистер Гибсон? Нелепо. Назвать по имени – черт его, кстати, знает, что у него за имя, – значит признать некий интимный статус, тем самым выделив из череды прочих мистеров.

– Все нормально? – спросил Роберт.

Мистер Гибсон по странной, одному ему известной причине, воспринял вопрос как шутку.

– Что заслужил – то и имею.

Накашлявшись вволю, влил в себя для успокоения виски и закурил очередную сигарету. Роберт оглядывал каюту, соображая, как скоро правила приличия позволяют откланяться, и неожиданно наткнулся взглядом на Анжелу – его эскиз висел над чугунной жаровней. Когда первый шок прошел, он вскочил и пересек комнату. Обнаженная фигура выгнулась в ленивой истоме; запрокинутая голова лежит на сомкнутых сзади ладонях; напряженные соски устремлены вверх. Затененный треугольник внизу живота частично прикрыт деревянной рамкой. Губы тронуты мечтательной улыбкой, но на этом сходство с неизвестной на пастели из музея и заканчивалось. Виски, которое Роберт забыл проглотить, само нашло дорогу и жидким огнем обожгло горло.

– Взяла себе, – сказала за спиной Бонни. – Ты ведь не против? Хорошая работа. Лучшее из всего, что ты написал за последнее время.

– Какое ты имела право… – Протест Роберта был прерван мистером Гибсоном, который тоже поднялся, чтобы рассмотреть рисунок.

– Подружка? – осведомился он, и Роберта перекосило от его мерзкой ухмылки.

– Что-то вроде того.

– А почему я ее не знаю? – спросила Бонни.

– Ты не всех моих знакомых знаешь, – ответил Роберт и потянулся за портретом.

– Что верно, то верно, черт возьми, – фыркнула Бонни. – Эту я бы запомнила. Э-эй! Ты что творишь?

Роберт оттер мистера Гибсона от стены и рывком содрал с гвоздя раму.

– Это моя собственность, Бонни. Ты не можешь вот так просто прийти и взять все, что тебе бросится в глаза в моем доме.

– О-о! – притворно взвыла Бонни. – Да она тебе действительно нравится! И когда же я увижу ее во плоти?

– Живьем, так сказать, – с похабной хрипотцой уточнил мистер Гибсон.

У Роберта руки чесались заехать старому козлу промеж глаз. Сделав над собой усилие, он оскалился и сунул портрет под мышку.

– В следующий раз. Спрашивай разрешения, Бонни. Договорились?

Она слегка покраснела.

– Ты ее не видела и не увидишь, – смягчился Роберт. – Мы с ней едва знакомы.

– Едва знакомы? – тявкнул мистер Гибсон. – Я бы сказал… – Встретив ледяной взгляд Роберта, поперхнулся и поник. Глаза забегали в поиске ключей от машины. – Мне, пожалуй, пора. Благодарю за угощение, Бонни. Недельки через две-три загляну, не возражаешь?

Бонни проводила его к выходу. Оба над чем-то хихикали на палубе, а Роберт боролся с приступом тошноты, выворачивающим кишки от звуков интимного смеха матери. Когда мистер Гибсон наконец отчалил, он залпом выпил остатки виски и тоже собрался уходить. Бонни отодвинула в сторону эскиз и улыбнулась:

– Ладно тебе, заберешь на обратном пути, а пока прогуляй свою мамочку. Пекло здесь адово, я скоро расплавлюсь. Ну пожалуйста, дорогой.

Роберт колебался.

С одной стороны, разозлила она его здорово. Никогда, похоже, не научится уважать его собственность. Он живет отдельно. В собственном доме. Он столько времени потратил на защиту собственного «я» от материнских поползновений, что оставшиеся крохи и сам уж выкапывал с трудом. А потому просто обязан был уберечь хотя бы материальные ценности. С другой стороны, Бонни одинока, почти как миссис Лейч. Отвергнутая и покинутая мистером Совершенство. Его отцом. К тому же и вечер чудесный, и она такая милая с этой улыбкой. Роберт не удержался, сделал ей комплимент. Бонни поцеловала его в щеку.

– Пойдем?

Роберт повернулся к выходу, оставив эскиз на столе.

Они долго молчали, рука об руку бредя вдоль реки. Белоснежная бабочка опустилась на волосы Бонни, и она замерла, чтобы не спугнуть. Бабочка упорхнула, а мать вдруг рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Роберт обожал этот смех – Бонни будто раскрывалась вся, как бутон навстречу солнцу, и тогда он вспоминал все то, что он в ней любит. В свою очередь забывая все то, чего не любит. Но глаза Бонни вдруг потухли, она театрально скуксилась.

– И зачем она мне?

– Бабочка?

– Нет. Вот эта. – Она обиженно ткнула пальцем в серебристую красавицу-яхту, скользившую по реке в сторону Твикнхэмского моста. – Мне и своей лодочки хватает. А это дерьмо собачье.

– Может, ее хозяин просто любит большие яхты?

– Все возможно. Забавно: с каждым годом я все больше убеждаюсь, что народ держится за вещи вовсе не ради самих вещей. Понимаешь?

– Нет. – Интуиция подсказывала, что дело закончится оскорблением в его адрес. Роберт прищурился, внезапно заинтересовавшись ходовыми качествами яхты.

– Синдром стяжательства – вот что это такое. – Сдвинув брови, Бонни сосредоточенно размышляла над собственной сентенцией – явление крайне для нее редкое.

– Вот как? – осторожно спросил Роберт.

– Именно. Суть в том, чтобы добыть не меньше других. Не вещь, как таковая, нужна, а удовлетворение от того, что ты не хуже остальных. Ясно?

– Н-ну… доля правды в этом, пожалуй, есть, – признал Роберт, довольный, что речь все-таки не о нем.

– А начинается все, между прочим, еще в песочнице. Вспомни себя с Питером. Вечный бой – кто лучше. «А у меня струя бьет дальше и выше». – «А вот и нет». – «Зато у меня как золото – выкуси!»

Представь, если никто не знает, что у тебя есть, никому этого не нужно, – что ты тогда такое есть? Ноль без палочки.

Роберт хотел было запротестовать и запнулся, сообразив, откуда этот желчный настрой. Навстречу им по дорожке двигались Питер с Анитой. Ругаются, похоже. Анита машет руками, как мельница крыльями. Заметили его с Бонни! Замолчали, с комичной поспешностью стирая с лиц раздражение. Питер деланно расхохотался, запрокинув голову, будто жена сказала что-то очень смешное.

– Ну, понял? – прошипела Бонни тоном, специально изобретенным для Питера. – Притворство и блеф, больше ничего. Парень до того увлекся погоней за счастьем, что обгонит и не заметит, как счастье клюнет его в зад. Наверняка часами красуется перед зеркалом: вот он я, счастливчик! Не глядите, что в чужих зубах ковыряюсь и что жадность из меня так и прет. – Она злобно хохотнула.