— Панечка, дружочек, — начала она опять прежним ласковым голосом, — так ведь Улита Ильина — наша давняя подруга! Она только-только въезжает в квартиру! Макс ей поднес вещи и выпил чашку кофе, он мне сказал, — врала Наталья.

Баба Паша приутихла.

— Во-она что… — протянула она поскучневшим голосом. — А я и то думаю, чего это надо старой-то бабе от такого прынца заморского? А ему чего? Вот и подумала, что тебе надо сказать.

— И правильно сделала, — подбодрила ее Наталья, — в следующий раз тоже говори про всех, кого с Максом увидишь! Улита — это наша, это так, чистая помощь… А вот что другое — тут же говори!

«…Да и про нее — тоже, — не утерпела было Наталья, так как в голову ее пришли совсем не успокоительные мысли. — Боже, неужели их мальчик!..» Потом она сказала себе, что Улита конечно же не старуха, но!.. И красотка еще какая! Конечно, со всякими ухищрениями, которых мальчик не понимает. И знаменита! И всяких вокруг нее крутится историй! Мог! Мог Максик увлечься! Вполне! И надо этому поставить преграду, но так тонко и незаметно, чтобы комарик носиком не учуял. А это Наталья умеет. Если б не она с ее дипломатичностью и нежным воркованием, никогда бы у них не было никакого рекламного агентства, с ее-то грубятиной-мужем, прямолинейным, как рельс!

Итак, сигнал получен и должен быть «отработан»!


Старик сидел посреди своей комнаты и не злился, а безмерно удивлялся. Как? Как эта деревенская дуреха могла так обвести его вокруг пальца? Его! Который обводил вокруг своего пальца дипломатов и священников, банкиров и наихитрющих старух-наследниц… А уж о светских людях и прочей мелюзге и говорить нечего. Просто надо признаться самому себе, что он стал стар, сдает. Даже не стар — древен. И вот отсюда все промашки. А их — не счесть. Слава богу, что теперь их считает только он один.

Без паспорта, без денег фактически, ну что она взяла у него — сотню долларов, все постеснялась. Балда! Но ведь обманула. И какая силища! Он должен себя сберечь до определенного часа. Вот только дура умотала. Без нее сложнее. Пугал, пугал девчонку, она и перепугалась насмерть. Старая калоша, дурень, списывать пора. Да уж скоро. Чего жаль, так это его записей. Слямзила их частично… Самую середину. А из серой папочки взяла несколько писем, важных для него. Стервоза! Но никто ни в чем не разберется, да она не для этого взяла. Как защиту себе или шантаж?.. И все же надо торопиться. Выходить напрямую. Сейчас можно. Время подстегивает…

7.

Наконец я добралась до Новожиловых. Прошла через консьержку, которой наплела кучу ерунды насчет родства и прочего и даже слезу пустила… Та оказалась доброжелательной и поверила. От нее же я узнала, а потом вспомнила, имя-отчество бабки — Клавдия Егоровна.

В дверь позвонила звонко, не буду трястись перед ними. Мы из одного города! Ну выскочили они раньше, так что, теперь я должна им в ножки кланяться? Попробую остаться у них на день-два, а там… Как судьба повернется.

За дверью зашлепали шажки, и старческий голос громко пробормотал:

— Счас, счас, кто там?

— Здравствуйте! — прокричала я. — Я из Славинска, вашей внучки подруга! Ангел я!

Правда, она всегда лучше действует.

Дверь приоткрылась. Через цепочку на меня смотрела маленькая старушонка. Да, это она, Клавдия Егоровна! Но как же она состарилась! Но и она меня не сразу узнала, я ведь тоже изменилась, особенно в последнее время — во Франции побывала, все ж таки. Ха-ха!

Клавдия присматривалась ко мне, присматривалась и наконец-то запричитала, скинув цепочку.

— Никак Володьки и Зойки дочка, из авоськи! — И расхохоталась.

— Она, Клавдия Егоровна, — ответила я уже не так сладко. Далась ей эта авоська!

Клавдия — старуха была добрая и хорошо ко мне относилась. Алена, конечно, воображала из себя невесть что, как же, папаша — главный в городе. Но как-то так получилось — я придумщица, проще, врушка была отменная — меня к ним пускали, думаю, из-за моих россказней, которым бабка верила истово, а отец Алены и ее мамаша потешались.

Я стояла в холле огромной квартиры, а Егоровна все вспоминала и вспоминала Славинск и никуда меня не звала. И вдруг заплакала и сказала:

— Одни мы с Аленкой, бросили нас Надежда с Сашкой, уехали в Африку какую-то деньги заколачивать. Опять секретное что-то… — Тут Егоровна спохватилась: — Ой, да что это я гостюшку в прихожей держу. Идем, Ангелинка, идем, я тебя чаем напою. У тебя и вещей-то нет, одна сумочка заплечная? Проездом куда?

Так она бормотала, пока мы шли по длинному коридору, в самый его конец. А про вещички и «проездом» старая хитрая мышь спросила не так просто, надо было ей узнать, надолго ли гостьюшка? Не знает бедная старушенция, что я к ним вообще — подселиться.

Егоровна провела меня в свою епархию. Но и на кухне было так, будто здесь происходят приемы. Пол плиточный, красоты несказанной. Кухонная мебель — хоть сейчас на выставку. Все в светло-бежевых тонах с вставками темного дерева. Вазоны с цветами, запах такой, что можно одуреть от его сладости. Егоровна стащила с меня куртку, рюкзак я сняла сама и повесила на ручку двери — слишком он был драгоценный. Старуха потрясла мою куртку и сказала:

— Ишь, теперь в Славинске одеваются, как у нас в Москве? Маманя небось скопила?

Я разозлилась чертовски и ответила:

— Сама купила, заработала. Теперь секретарем у писателя работаю, — тут же, не запнувшись, соврала я.

Егоровна вдруг вскочила, залезла в сверкающий белизной высоченный, но какой-то узкий холодильник и достала оттуда разные нарезки: рыбу, ветчину, колбасу копченую… Тут же объяснила свою щедрость:

— Аленушка их, эти резки, не любит. Я накупила, удобно, все изделано, нарезано, вкуснятина… А она не хочет, вот все и лежит. Ты ешь, ешь, вкусно. И я с тобой поем за компанию, одной-то — тоска. — И две слезинки выкатились из ее старых обесцвеченных годами глаз.

Мне стало жаль Егоровну. Не сладкая, видно, у нее жизнь. Теперь получается, Алена — хозяйка и к тому же, видно, крепкий орешек. Ну нет, я не дамся. Что-нибудь да придумаю. Да и придумывать много не надо.

И полился мой рассказ и о Ницце, где я только что отдыхала с дедом, который меня разыскал на старости лет в Славинске, и что… теперь дед улетел в Америку на неделю, а я решила, пока его нет, поискать старых знакомых, погулять и осмотреться.

Моя благодарная слушательница вскочила со стула и сказала:

— Я счас, ты подожди тут… — И убежала.

Как я поняла, к Алене. Проняла я старую. И осталась ждать своей участи. Буду держаться нагло, жизнь меня уже многому научила.

И вот в кухонном дверном проеме появляется бабкина седая голова, и глаза ее мне подмигивают, подмаргивают:

— Я девчонкам про тебя сказала, они хотят на тебя посмотреть. Там еще подружка Аленкина.

У бабки наморщилось личико, видно, подружка не из ее любимиц…

Я нахально шагнула в комнату, куда мне приоткрыла дверь бабка, сама тут же испарившись. Рюкзак! Он остался на кухне, но не думаю, что старуху заинтересуют какие-то папки с бумагами, а уж что она в рюкзак полезет — к гадалке не ходи!


В огромной комнате на ковре и подушках сидели две девицы. Одну из них я признала. Это была Алена, повзрослевшая, но не похорошевшая, зато вторая — красавица. Да ведь я ее видела, в Ницце, вернее, в том местечке, куда ездила письмо передавать! С тем мужиком, которого потом убили и с которым «мой двоюродный дедушка» имел какие-то тайные дела, но убийство все испортило! Да вот она, эта девица, и убила! Скорее всего, она только-только приехала с… цинковым гробиком своего любовника. Бедная девка!

По глазам ее я увидела, что и она меня узнала! Наконец я первая заставила себя улыбнуться и сказала:

— Мы все, кажется, знакомы…

Алена вскинулась:

— Как это? Я тебя еле-еле вспомнила, но откуда тебе знать Тинатин?

Она была возмущена моим нахальством! Но Тинатин не собиралась ссориться.

— Да, я вас помню, — томно и гортанно произнесла она, — по Сан-Максим… — она явно что-то хотела добавить, но остановила себя и обернулась к обалдевшей Алене: — Представь, мы виделись с этой дамой (Тинатин была до такой степени светской, что у меня скулы свело, ну ничего, я научу их «родину любить!» — как говаривал мой папаня, когда собирался кого-нибудь «тронуть») во Франции, совсем недавно…

Тут вступила я:

— Я была там с дедом, который давно обещал мне показать Лазурный Берег. И так сложилось, что у него были там дела и он взял меня с собой.

Алена не произносила ни слова, только водила глазами — с меня на Тинатин и обратно.

— Ваш дедушка, — медленно, видимо, все еще раздумывая, сказать или нет, произнесла Тинатин, — ваш дедушка имел некоторое отношение к моему приятелю? Которого… — тут ее прекрасные глаза наполнились слезами, и она замолчала, подавляя их. Наконец она справилась с собой и продолжила: — Мой Родик что-то был должен то ли взять у вашего дедушки, то ли отдать, он как-то неясно выразился.

(«Ага, подслушивала, — подумала я, — или Родя твой проболтался. Я-то знаю, что они, старик и Родя, не встречались. Я была посыльным».) Но что старый потрох собирался что-то этому Роде продать, это, по-моему, так! Он торопил меня договориться с Родей и обещал денег и отправить куда-нибудь, чтобы никогда меня не видеть! Но дело лопнуло из-за неожиданной гибели Роди. Старик был зол и молчал всю дорогу. И в Москве молчал, только запирал меня и хотел наверняка поскорее от меня избавиться, понятно — как.

— Мне кажется, я почти уверена, что ваш дед ничего не отдал и не взял… Потому что Родя говорил — после вечеринки… Она только началась и…

Тинатин опять было пустилась в слезы, но быстро их стерла, они явно мешали ей. Наконец прорезалась Алена: