— Я знаю… — ответила замедленно Ангел, — только, наверное, не все… Я это взяла у старика, когда он отнял у меня паспорт и рукопись Леонид Матвеича!..
— Так это не Леонид Матвеич написал?
— Нет…
Тинка пискнула:
— Прочти, Ален, вслух. Я не разбираю, мелко…
Алена прочла им сцену в загоне у Хуана и коротенькое письмо.
Ангел и Тинка сидели пришибленные. Потом Алена сказала:
— Надо вернуть это старику. Он-то знает, чье это. Больше мы сделать ничего не можем.
— Но как же… — пролепетала Тинка, — а Тим сказал…
— Молчи о своем Тиме! Я думаю, что он в самом скором времени разыщет старика и заберет у него все остальное… Девочки, это такой фильм! Все будут плакать!
— Этот материал или роман, или как там, сценарий, старик хотел продать Роде, — начала Ангел, — я понимаю теперь. Меня взял для прикрытия… Кого-то он боялся! И боится до сих пор. Теперь, что ему продавать без этих листков и писем. А где фото? — заорала она снова на Тинку.
Та захныкала:
— Я не знаю…
— Такое фото! Два молодых мужика и девушка, такая красавица!.. И все на берегу моря. Смеются… — Ангел говорила так, будто сама побывала там, на этом берегу. А она просто представила, что та дама — она, а один из мужчин — Макс. — Старик сказал, что там, на снимке, он сам…
— Да ты что? — потрясенно вскрикнула Алена.
— Такой дряхлый гриб? Не может быть! — заявила Тинка, воспринимая любого старого человека вечно таким, какой он сейчас. Не хватало у бедолаги воображения.
Затрещал мобильник.
Алена взяла трубку:
— Тину? Сейчас.
Передавая Тинке телефон, Алена просипела:
— Этот, твой… Соглашайся на все, а там будем думать. Может, поборемся с ним, а? Девчонки? Жаль, если такому попадет это.
Что умела делать Тинка, то умела — мгновенно преображаться. Только что сидела зареванная, жалкая и вот уже стряхнула с себя все в одну секунду и томной красавицей протянула:
— Да-а, я слушаю вас…
Улита Ильина пребывала в некоторой панике.
Вчера главный режиссер театра, старательно изображая благожелательность и просто извиваясь от восхищения этой своей такой явной благожелательностью, пригласил Улиту к себе в кабинет. Она знала — зачем. Догадывалась. Главреж, вперясь своими синими глазами в ее лицо, горестно сказал:
— Дорогая, любимая наша Улитушка!..
«Давай, не тяни резину», — подумала Улита с отвращением, она знала, сколько еще всякой мути придется ей выслушать, прежде чем услышит фразу, ради которой и разыгрывается вся эта комедия.
— Любимая Улита! — продолжал он меж тем. — М-м, я запамятовал, какая у вас последняя роль?
— Сиделка с тремя словами, — ответила Улита.
— A-а, да, да… — засмущался режиссер, — как вам в этой роли?
— Прекрасно, — ответила Улита, — весьма комфортно. Никто не замечает.
— Конечно, это не для вас, я понимаю, — заохал, чуть не зарыдал главный, — но вы сами видите, что за зритель у нас, наш театр мало кто понимает, и мы переживаем сейчас не лучшие дни. Надо что-то придумывать…
Улита почувствовала, что изнемогает, что готова вцепиться в остатки когда-то пышной шевелюры режиссера и заорать, как торговка: «Да не жуй ты, блин, жвачку, давай, говори — увольняешь? Ну и отлично!» В таком театре, с таким Главрежем, такими пьесами и постановками служить стыдно! Стыдно, однако пришлось. Улита встала, одернула пиджак, как солдат-старослужащий кителек, и сообщила:
— Все мне ясно, господин режиссер, я увольняюсь. Но заметьте, я увольняюсь сама. Увольняюсь, потому что собиралась это сделать. Немыслимо, чтобы заслуженная актриса, звезда экрана, в помоешном театре, в помоешных тряпках «играла» сиделку с тремя словами! Пока, привет всем.
Главный остался сидеть с полуоткрытым ртом, а она уже шла по коридору, даря сияющие улыбки направо и налево. И вслед слышала шип: «Чего он ее не выгонит? Ведь играть ей нечего, а она все ходит и ходит…»
И вот теперь она сидит и рассуждает на тему, есть ли что-нибудь, что можно продать за более-менее приличные деньги, чтобы запереться в доме, никого не впускать и прожить автономно хотя бы месяц. Отмокнуть. Но она курит «Кэмел», иногда выпивает, и не тридцатирублевую водку, покупает апельсины и кофе… «Мадам, вы скоро с рукой пойдете! — подумала Улита совершенно серьезно. — Родных — никого. Подружки такие, у которых спросить в долг можно, а вот взять — нельзя. Столько отговорок, и все, как говорится, настоящие». Она обвела комнату глазами, что может хоть что-то стоить? Ничего. Все мелочи, ерунда, дешевка… Так они с мамой жили, так потом жила мама. Когда они с Казиевым получали хорошие деньги за фильмы, то шел гулеж на неделю, и к нему пристегивался каждый, кто хоть каким-то боком был на съемках или еще как-то. Казиев, она сильно подозревает, не такой, как она. Он вечно что-то нес на книжку, и загашник у него всегда был. У него-то сохранились денежки на жизнь, но сейчас творческие дела его плохи — сценария нет и, видимо, не будет. Исписался… Она засмеялась. Если попросить у него? Нет, дорогуша, это даже во сне не дай бог увидеть! А мальчик Макс отдал бы все. Но он ни на секунду не должен усомниться в ее благополучии. Нельзя. Уж если она звезда первой величины в его глазах, должна такой и оставаться.
«До какого времени оставаться-то?» — спросила она себя. И ответила с грустью: «Срок подошел, надо закругляться…»
А дальше? Пустота, которая потихоньку начнет наползать и вдруг хлынет, как наводнение, и поглотит это прекрасное, как она называет, — «нежно-паралитическое» чувство любви. Небесной любви.
Чистая правда. Такого она не встречала никогда и ни у кого, и до сих пор, каждый раз, когда Макс входит и садится по привычке на ковер у ее кресла, она обмирает от изумления. Так что же продать?..
И тут в ее разболевшуюся голову пришла совершенно крамольная мысль. Отца она своего не знала. Знала только, что он «где-то далеко работает» и потому не может их навестить, и все друзья у него там же, поэтому к ним никто не приходит, только иногда мама ездит за какими-то посылками, но очень редко. У них даже не было его фотографий… И однажды мама на нудные приставучие Улитины вопросы о папе сказала, что папы давно нет, он погиб, летел на самолете, самолет разбился… Так что ты его не жди. А на вопрос, кто он был, ответила коротко — летчик. Мама как-то не грустила по нему, никогда не вспоминала. Не говорила, к примеру, что папа бы сейчас был тобой недоволен (или наоборот — доволен), так что его как бы никогда и не было. И Улита по нему не грустила, потому что не знала его и не любила. Один раз Улита видела, как мама плакала. Это было, когда она сама была уже девица лет двенадцати. Пришли какие-то двое военных, закрылись с мамой в комнате и потом позвали ее. И они вместе — и военные тоже — пили чай с конфетами, каких она никогда не видела в магазине, не то чтобы пробовала, с тортом и еще чем-то вкусным, она уже, по правде, не помнит, что это было. Один из военных, черный, с бородкой, ей пару раз подмигнул. Улита расстроилась, потому что считала, что она уже вполне взрослая, чтобы ей так подмигивать. И старалась от него отворачиваться, не признаваясь себе, что он ей понравился, хотя был совсем не такой молодой. Когда военные ушли, мама молча встала, взяла с туалетного столика две красные коробочки и раскрыла их перед Улитой.
— Это то, что твой отец заработал. — И вот тут мама заплакала.
В коробочках лежали Звезда Героя и орден Ленина. Улита ахнула от неожиданности. Такой высокой награды удостоился ее отец, которого она никогда не видела и не знала. Мама ничего больше не сказала, а Улита заплакала вместе с ней — так, за компанию, а не потому что испытала какие-то чувства.
Мама была учительницей истории в школе, поэтому жили они очень средненько, пока Улита не начала сниматься и пока не пришла к ней слава. «Хорошо, — вдруг подумала Улита, — что мамы уже нет, она бы жутко расстроилась, увидев одинокую дочь в возрасте без гроша в кармане и без работы».
Крамольная мысль Улиты заключалась в том, что она решила отцовы награды — Звезду и орден Ленина — продать. Она слышала, что они сейчас очень ценятся на «черном рынке». А где он, тот рынок? Найдет! Чего они лежат годами, десятилетиями, место пролеживают? Никому они не нужны, если по правде! Только не сделала ли это раньше нее — мама? Ну продала так продала, что поделаешь!
Улита помнила, что в тот же день мама положила их в коробочку из-под конфет и засунула в шкаф, под белье. С тех пор они обе ни разу не доставали коробочку. Улита нашла коробочку не под бельем, а в старом чемодане с ненужными вещами, безнадежно заглянув туда. Ордена были целы. Интересно, маме могла бы прийти в голову такая идея — продать ордена? Нет. Звезда сияла так, будто ее вчера вручили в Кремле. Сколько это стоит? Надо спросить у Макса, он все про «сегодня» знает, сказать, что приятельница интересуется…
В дверь тихо позвонили. Улита вздрогнула. Она никого не ждала. Это кто-то чужой… Нужен ли он, этот человек, ей сейчас? А вдруг как раз и нужен! Она открыла дверь, не подумав, что на столе у нее лежат орденские знаки, что сама она в теплом халате…
На пороге стояла небольшого роста элегантная женщина в притемненных очках, с остреньким носиком, как у любопытной птички.
«Боже Милостивый, это же мама Макса! — подумала Улита с ужасом. — Что-то будет? Конечно, будет, поскольку мама явилась без звонка и вообще без приглашения, за что, правда, долго извинялась. Как же она ее нашла? Неужели Макс?!» Улита подумывала уже, а не послать ли ее?.. Отметила, что мама — молода, что одета в костюм явно от кутюр — сине-лиловый, с «бабочкой Олбрайт» на лацкане. И что все это, вместе с некрасивым умненьким лицом, густыми, собранными в хвостик волосами, — создает образ современной деловой женщины, которая может все — как перефразировано из Некрасова — «и пол помыть, и песню спеть, и посадить, если надо»… А она перед этой птичкой стоит как засватанная деревенщина — громоздкая, в теплом халате не первой модерновости.
"Ангел из авоськи" отзывы
Отзывы читателей о книге "Ангел из авоськи". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Ангел из авоськи" друзьям в соцсетях.