Казиев печально повесил голову.

Ангел металась. «Господи, да что же это он все о старике и старике! Что там за материалы? Она до сих пор не удосужилась просмотреть их, хотя у нее только часть… О чем хоть они? Вернусь домой, — просмотрю все до листочка! Не дура же я! Пойму, в чем соль… И мы с Максом пойдем к старику. Пускай разъяснит, в чем дело. На его бумаги ни она, ни Макс не претендуют!»

— Милый мой Ангел, — заново завел Казиев и вдруг как бы удивился. — Как же красиво назвали вас родители! Верно, вы и по характеру ангел?

— Нет, — почти грубо ответила Ангел, до того ей надоел этот Казиев со своими ужимками!

А он не унимался.

— Но я все не о том… — улыбнулся он ей почти нежно, — я хотел бы спросить вас, что же это за материалы у вашего дедушки? В конце концов, не один же Родя мог снять кино… Я — готов.

Она его не дослушала:

— Дедушка сейчас в Америке, в Нью-Йорке, у своих друзей, и когда вернется, я не знаю.

— А скорее вы — туда? — хитро посмотрел на нее Казиев.

— Нет, — как отрубила она, — Тимофей Михайлович…

Казиев поднял руки:

— Какой «Михайлович», что вы! В нашем мире, пока тебе не исполнилось сто пятьдесят лет, ты — Тим, Клара, Даша, Маша… Так что прошу вас, дорогой, или дорогая, Ангел, — без отчеств, фамилий, регалий и прочих официозов! Хотите еще выпить, но уже как надо?

— Хочу, — заявила Ангел и почувствовала, что щеки у нее пылают, настроение боевое и она сейчас все может сказать и сделать.

Казиев со страстью набухал ей виски, льда и повесил кусочек лимона на край бокальца. Ангел выпила все до капли, промокнула губы салфеткой и решилась:

— Тимофей Михайлович, простите, я пришла к вам из-за рукописи моего учителя, Леонида Матвеича Афонина. Он просил меня…

Он с трудом удержал злобный вопль.

— Малышка, слушайте меня внимательно и не перебивайте. Я не единожды повторюсь, но делаю это еще раз ради вас, вы мне симпатичны. Хотя у меня совершенно нет времени! А меня терзают и терзают!.. Теперь вот вы пришли… Ну, что такое, право? Ходят и ходят какие-то дети и, простите уж, пристают ко мне с рукописью этого человека, которого я, по правде, в нашей сутолоке жизни совсем забыл! Леонид — давний мой знакомец, со студенческой скамьи, как говорится. Мальчик из знатной партийной семьи, но бездарен, как топор. Пил по-черному уже тогда. Напьется — баешник, трезвый — ни в зуб ногой, извините. Я ему помогал, как мог. Но есть пределы!.. В очередной раз, когда на выходе был мой фильма «Росы…», я уж забыл все название, но тогда он прогремел…

— Я видела, — тихо влезла Ангел в его речь.

— Замечательно! — откликнулся недовольным тоном Казиев. Его перебили! — Так вот, продолжаю, чтобы вы все поняли. Он пришел ко мне и… — Казиев вдруг остановился и как-то странно раздумчиво посмотрел на Ангела. — Впрочем, вам все это не интересно. Не буду загружать вашу головку. Короче, я сделал все, что мог. Привлекал его везде, где сам работал, а он пил. Почти беспробудно, и тогда я от него отказался! Что я мог? Скажите мне, что? Человек сам себя губит. Я, конечно, не добряк, но и не злодей, — сделал я для него немало. Но, но… И он вдруг исчез, испарился. Потом, лет через несколько, он прислал мне письмо из какого-то городка, не помню…

— Славинска, — прошептала Ангел.

— Что? — переспросил опять чем-то недовольный Казиев. — Ах, да, кажется, так — Славинск. Письмо было в обычном его духе — жалобы и просьбы… Я не ответил. Все. Я сделал все, что мог. В Славинск я ехать не собирался, уж простите. Жена, балерина Большого, с ним развелась. Вот такая история. И теперь появляется эта махинища — роман, который я же ему помогал вначале писать! И почти через двадцать лет этот стареющий дурак засылает вас с этим идиотским романом и мне все морочат голову с ним! Это, поймите, невозможно, это наглость, в конце концов. — Казиев распалился неожиданно, это, видно, созревало в нем по мере рассказа. — Вы хотите знать, каково произведение? Дрянь. Бездарно, как сам его хозяин! Ни одной живой строки! — Казиев бушевал. — И я должен был перечитать его! Я же честный человек! Чтобы, не дай бог, не пропустить хотя бы какой-нибудь оригинальной мысли, идейки или слова живого! Так ведь нет их! А я трачу свое драгоценное время! Да, время мое — драгоценно, уж извините! Я работаю! А мне мешают! Меня терзают всякие Ангелы… Черти. Не знаю кто!

От злости, которая волной накрыла его, ему стало трудно дышать, он рванул галстук и заорал дурным плачущим голосом. Все-таки он всегда был истериком, но держался, а иногда…

— Ну жить не дают! Работать не дают! Вон!

Вначале его речи Ангелу стало стыдно. Ей-то показался роман «переживательным», но ведь она простая девчонка из Славинска! Ей стало стыдно за своего учителя. Конечно, он попивал и у них, но все равно — он умный и хороший!.. И ее захлестнул гнев. Какого дьявола она тут торчит, а этот бешеный ее гонит! И так скверно говорил об учителе! Стерпеть невозможно! Она встала с кресла:

— Не орите как резаный, Тимофей Михайлович, плохо будет! А материалы, которыми вы так интересуетесь, вы никогда не получите. Понятно? — позволила она себе под конец резкий выпад.

Не ему же одному! Казиев оторопел. Не нашелся, что ответить.

Выйдя во двор, Ангел два или три раза завернула в какие-то проулки и в каком-то дворике села на скамью и разрыдалась. Ее так никто еще не унижал! Даже старик как-то по-другому. Не оскорблял. Чем она, Ангел, этому Казиеву так досадила? Под конец он швырнул рукопись, она взяла ее с пола и ушла, а хотелось врезать этому «великому» по морде! А вообще, она глупая и гадкая девка. И еще воровка. За это и получает от судьбы.


Казиев лежал в полной прострации, девица его бесконечно разозлила… Он совершенно не собирался посвящать столько времени своему бывшему сотоварищу! И упустил то, что хотел у нее выведать! Ах, дурак! Разъехался как баба! Ладно, еще не вечер, встретится он еще с этим Ангелом на узкой дорожке! Это его немного успокоило. Но тут же раздался звонок в дверь и появилась Тинатин, что привело его в полное умопомрачение. Ну на ней он отыграется за все и всех!

Тинатин не дала ему сказать ни слова. Она со слезами на глазах затараторила как сорока.

— Как я эти бумажки верну? Алена дома… Она же подумает, что я украла, когда увидит, как я лезу в рюкзак! Что мне теперь делать? Это же я из-за тебя, Тим, ты попросил!

— Конечно, может так подумать, — как будто даже с удовольствием подтвердил Казиев. — Я просил тебя? Да, я говорил о записях Роди, которые могли оказаться у этого вашего девочки-мальчика… Бумажкам этим — копейка в базарный день, чистое фуфло, Родиного там ничего нет… Все, вопрос «исчерепан».

— Но, Тим, ты же попросил меня взять бумаги в рюкзаке у Ангела!

— Я никакого рюкзака не видел и ни о чем таком ничего не знал, это так?

— Так, — прошептала Тинка, не поспевая за ерническими выкладками Казиева.

— Значит, прости уж, я тебя не мог просить взять что-то из чьего-то рюкзака, не зная и не предполагая об этом ни сном, как говорится, ни духом. Так или нет? Или я что-то выдумываю?

— Так, — эхом отозвалась Тинка. — Ты ничего не выдумываешь…

— Ну наконец-то мы начинаем понимать друг друга. Подведем итоги. Ты мне сказала о рюкзаке и о том, что там лежит. И ты все это принесла сюда, исходя из того что я очень абстрактно интересовался, к сожалению, в твоем присутствии, материалами, которые мой друг Родя должен был взять для нас с ним. Поняла? Для него и меня! Он был лишь продюсер, не буду объяснять, что это такое, наверное, ты все-таки уже знаешь, а я — режиссер! Он должен был принести любой найденный материал мне. Но его убили. Вот почему я поинтересовался, где же все это может находиться?.. Тут ты мне и предложила…

— Нет, не я сама! Ты попросил меня! — закричала Тинка, туманно понимая, что ее обводят вокруг пальца и она будет виновата во всем.

— Как это не ты? Мы же с тобой только что выяснили, что я и знать не знал, что есть какой-то рюкзак и что в нем что-то может быть… Выходит, я лазил по чужим вещам? Так, Тина? Скажи-ка.

Тинка замолчала, пытаясь обдумать то, что тут наговорил Казиев, и ей показалось, что, да, так все и было, потому что ведь Тим и вправду не мог знать о рюкзаке…

— Я думаю, девочка моя, тебе следует сделать следующее, чтобы не выглядеть, если и не воровкой, то довольно-таки некрасиво — нечестной подружкой, которая всем и каждому рассказывает, что и где лежит, что, к примеру, находится в совершенно чужом рюкзаке!..

Он обожал такие беседы с молодежью. Не со всякой, конечно, — вот с такой, как Тинка, когда можно расслабиться и нести всякое…

— Так вот, ты должна прийти и незаметно, тихо, возможно, ночью, положить бумажки на место. Чтобы тебя не заподозрили в том, о чем я только что тебе толковал…

Казиев откинулся на спинку кресла и с удовольствием ел грушу, которая должна восполнить авитаминоз, наступивший после ухода этой ненормальной Ангелицы…

— Хочешь грушу? — спросил он, увидев, какими голодными глазами смотрит Тинка на сочащуюся мякоть у него на блюдечке.

— Хочу… — протянула она и добавила: — я есть очень хочу, мне даже нехорошо…

— Знаешь, я понял, что тоже безумно хочу есть, даже не есть, а жрать. Давай-ка мы сейчас хорошенечко подзаправимся.

— Давай, — обрадовалась Тинка, ожидая, что как всегда «приедет» сервировочный столик с разными вкусностями.

Но нет. Казиев воодушевился.

— На кухне, в холодильнике, есть чудный кусок свинины, парной, я ее даже в морозилку не закладывал. И перцы красные, сладкие. Ну и, конечно, самое любимое — картошка. Она хороша тушеной, с грибами…

У Тинки текли слюнки, по-настоящему, она их только успевала сглатывать. Как славно они сейчас поедят, как вкусно!

— Чего ж ты сидишь, моя радость? — удивился Казиев. — Иди готовь! Ты же моя будущая жена!