— Мы поехали в Париж. Это все равно как если бы Золушке сказали, что полночь никогда не настанет. Мы рассчитывали пробыть там месяц, а так как Джеффри стремился придать своим снимкам парижский колорит, в поисках места для съемок мы обошли весь Париж. Однажды вечером мы отправились на вечеринку. Стояла роскошная весенняя ночь, когда все женщины и все мужчины красивы. И этой ночью я встретила Тони.

Гейб уловил в ее голосе дрожь, заметил тень боли в ее глазах, и понял, что сейчас она говорит об отце своего ребенка.

— Он был галантен и очарователен. Совсем как принц из «Золушки». Последующие две недели все свободное от моей работы время мы проводили вместе. Мы танцевали, сидели в маленьких кафе, гуляли по паркам. Он был готов выполнить любое мое желание, дать мне все, чего я никогда не имела. Он берег меня, как редкое и ценное бриллиантовое ожерелье. Тогда я думала, что это и есть любовь.

На мгновение она замолчала и задумалась. Это была ее ошибка, ее грех, ее тщеславие. Даже сейчас, спустя год, рана еще саднила.

— Джеффри ворчал, говорил о богатых молоденьких мальчишках, не знающих, куда девать свою энергию, но я не слушала. Я хотела быть любимой, хотела, чтобы кто-то заботился обо мне, желал меня. Когда Тони предложил мне стать его женой, я не заставила себя упрашивать.

— Вы вышли за него замуж?

— Да. — Лора снова взглянула на Гейба. — Я решила сказать вам, что не была замужем за отцом ребенка. Так мне казалось проще.

— Но у вас нет кольца. Краска стыда залила ее лицо.

— Я его продала.

— Понятно. — В голосе Гейба не было осуждения, но она все равно его почувствовала.

— Мы остались в Париже на медовый месяц. Мне хотелось вернуться в Штаты и познакомиться с его семьей, но Тони уговорил остаться там, где мы счастливы. Я согласилась с ним. Джеффри злился на меня, читал мне нотации и кричал, что я растрачиваю себя. Тогда я думала, что он имеет в виду мою карьеру, и проигнорировала его. Только позже мне стало ясно, что он говорил о моей жизни!

В камине треснуло полено, и Лора вскочила. Глядя на пламя, ей было легче продолжать свой рассказ.

— Тогда я считала, что нашла все, что когда-нибудь могла пожелать. Оглядываясь назад, я понимаю, что недели, которые мы провели в Париже, были неким волшебством, чем-то не вполне реальным, но во что веришь, потому что не хватает ума разглядеть иллюзию. Наконец настало время возвращаться домой.

Она сцепила пальцы и принялась беспокойно шевелить ими. Гейб понял, что она очень волнуется, но, несмотря на желание успокоить ее, сдержался.

— Вечером накануне нашего отъезда Тони ушел, сказав, что у него какое-то срочное дело. Я ждала его, жалея себя: молодой муж оставил меня одну в нашу последнюю ночь в Париже!

По мере того как становилось все позднее и позднее, жалость к себе сменилась страхом. Вернулся он в четвертом часу. Я была сердита и расстроена.

Она снова замолчала. Гейб снял со спинки кушетки туркменский плед и укрыл им ее колени.

— Между вами произошла ссора?

— Да. Он был очень пьян и настроен весьма агрессивно. Тогда я впервые увидела его таким, но потом приходилось. Я поинтересовалась, где он был, и он ответил… что это не мое дело! Мы начали кричать друг на друга, и он сказал, что был с другой женщиной. Сначала я решила, что он говорит это для того, чтобы позлить меня, но потом поняла, что это правда, и заплакала.

Вспоминая, как она малодушно рыдала, Лора и сейчас стыдилась себя.

— Это еще больше разозлило его. Он, как капризный маленький мальчик, разбрасывал по комнате вещи, кричал, что мне придется привыкнуть к его образу жизни и что вряд ли я имею право упрекать его, если сама была шлюхой Джеффри!

На последних словах ее голос дрогнул, поэтому она схватила стакан и охладила горло водой.

— Это меня обидело больше всего, — вымолвила она. — Джеффри всегда был мне только отцом и никогда, никогда не был чем-то большим! И Тони знал, прекрасно знал, что до нашей брачной ночи я никогда не спала ни с одним мужчиной! Я рассердилась, встала и начала кричать на него. Не помню даже, что я кричала, но он пришел в невероятную ярость. И он…

Гейб увидел, как напряглись ее пальцы на мягких складках туркменского пледа. Потом он заметил, как она с усилием, тщательно снова их расслабила.

— Он ударил вас, Лора? — стараясь говорить спокойно, спросил он.

Она не ответила, казалось, слова застряли у нее в горле. Тогда он прикоснулся рукой к ее щеке и повернул ее лицо к себе. В ее глазах блестели слезы.

— Это было гораздо хуже, чем с дядей, потому что я не могла убежать! Тони был гораздо сильнее и проворнее. От дяди просто доставалось любому, кто попадался ему под руку. Тони же намеренно и изощренно избивал меня. Затем он… — Но она не могла заставить себя рассказывать о насилии.

Однако очень скоро она продолжила, и Гейб молча слушал, а внутри него закипала ярость, пока ему не показалось, что он вот-вот взорвется. Он понимал темпераментных людей, сам мог моментально вскипеть, но никогда не мог понять и простить тех, кто причиняет боль тому, кто меньше и слабее.

— Когда все закончилось, он просто отправился спать, — уже спокойнее продолжала Лора. — Я лежала, не зная, что делать.

Это забавно, но позже, когда я разговаривала с другими женщинами, пережившими то же самое, я узнала, что большинство из них прощали мужей и считали, что в конце концов все как-то уладится. На следующее утро Тони рыдал, извинялся, обещал, что это никогда не повторится. Вот так мы и жили.

— И вы остались с ним?

Она то краснела, то бледнела от стыда.

— Мы были женаты, и я думала, что это меня обязывает быть терпеливой. Вскоре мы вернулись в Штаты и стали жить с его родителями. Они возненавидели меня с самого начала. Их сын, богатый наследник, за их спиной женился на нищей простолюдинке! Мы жили с ними, и, хотя все поговаривали о том, чтобы приобрести для нас собственный дом, никто ничего не делал. Можно сидеть с ними за одним столом, поддерживать с ними разговор, но быть при этом совершенно чужими для них. Они были потрясающи. Тони становился все хуже и хуже. Он начал встречаться с другими женщинами, почти афишируя это. Они знали, что он делает, и знали, что про исходит со мной. Положение становилось все отвратительнее, пока я не поняла, что надо уходить. Я сказала ему, что хочу развода. Он, казалось, на какое-то время немного остепенился. Обещал, клялся, что будет лечиться, встретится с советником по вопросом брака, словом, сделает все, что я захочу. Мы даже начали присматривать дом. Должна признаться, что я его разлюбила, и с моей стороны было неправильно, очень неправильно оставаться с ним и строить какие-то планы на совместную жизнь. Я только не понимала, что за другой конец тянули его родители. Они держали в своих руках все финансовые дела, и ему было сложно жить самостоятельно. А вскоре я обнаружила, что беременна.

Лора положила ладонь на живот.

— Тони весьма двойственно отнесся к сообщению о ребенке, а вот его родители были очень взволнованы: Его мать немедленно начала ремонт детской комнаты. Она накупила антикварных детских кроваток, колыбелек, серебряных ложечек, ирландского постельного белья. Такая суета раздражала меня, я искренне надеялась, что ребенок поможет нам объединиться. Но они воспринимали меня как мать ребенка более, чем как жену Тони. Это был их внук, их наследник, их бессмертие. Мы прекратили поиски дома, и Тони снова начал пить. В тот вечер, когда он пришел домой пьяный и ударил меня, я ушла.

Осторожно вздохнув, она продолжала смотреть на огонь.

— Теперь он ударил не меня, а ребенка. А это уже совсем другое дело. Фактически, у меня появилось веское основание, чтобы уйти от него. Оставив гордость, я позвонила Джеффри и попросила ссуду. Он выслал мне две тысячи долларов. Я нашла квартиру, работу и начала бракоразводный процесс. Через десять дней Тони погиб.

Ее вновь захлестнули тяжкие воспоминания. Лора закрыла глаза и отмахнулась от них.

— Ко мне приехала его мать, умоляла меня забыть о бракоразводном процессе и прийти на похороны в качестве вдовы Тони. Сейчас имели значение только его репутация, его память. Я исполнила ее просьбу, потому что… потому что еще помнила те первые дни в Париже. После похорон я переехала к ним. Они сказали, что им надо со мной поговорить. Именно тогда они сказали, чего хотят и что намереваются предпринять. Они обязались оплатить все медицинские расходы и во время беременности окружить меня заботой. А после рождения ребенка они дадут мне сто тысяч долларов отступного. Когда я отказалась, возмутившись подобным предложением, они объяснили, что, если я не соглашусь, они просто заберут ребенка! Ребенка Тони! Мне ясно дали понять, что у них достаточно денег и влияния для того, чтобы выиграть процесс об опеке. Они предадут гласности тот факт, что я была любовницей Джеффри и что я получала от него деньги. Они проверили мое происхождение и смогут легко доказать, что я буду оказывать негативное воздействие на ребенка. Что они, как бабушка и дедушка, обеспечат ребенку лучшее окружение. Они дали мне двадцать четыре часа на раздумье. И я сбежала.

Несколько минут оба молчали. От ее рассказа во рту у него появилась горькая оскомина. Он просил Лору, почти требовал рассказать свою историю. Теперь, когда он ее услышал, он вовсе не был уверен, что справится с ней.

— Лора, совершенно не важно, что они вам говорили, как с вами обращались, но я не верю, что они смогут забрать ребенка!

— Разве того, что я рассказала, не достаточно? Неужели вы не понимаете? Пока остается такая возможность, я не могу рисковать! Я никогда не смогу бороться с ними: у меня нет ни денег, ни связей!

— Кто они? — Когда она заколебалась, он снова взял ее за руку. — Вы и так мне достаточно доверились!

— Иглтоны, — ответила она. — Томас и Лорейн Иглтон из Бостона.