Отец просто смотрел на нее с довольным видом и время от времени делал тебе знаки рукой не обращать не нее внимания. Скорее всего, он уже давно смирился с ее безобидным помешательством на праздниках.

— Вот-вот! — воскликнула она, резко вскочив на ноги. — Ну же! Теперь можно открывать подарки!

Сельваджа закатила глаза к небу прежде чем подняться и подойти к елке, под которой пряталась стопка аккуратно сложенных коробок. Ты улыбнулся ей, удивленный и счастливый, когда она взяла тебя за руку. Этот ставший привычным для вас жест в твоих глазах был чем-то вроде дневного благословения, ты знал, что Сельваджа все еще была твоей. Она была твоей, а потому твое собственное существование имело смысл и продолжение.

Сельваджа вручила маме и отцу подарки. Они с радостью приняли их. Для мамы — халат Trussardi и жутко дорогой комплект кремов для тела, которые обещали сделать задницу как новую и грудь упругой даже на пороге пятого десятка. Не то чтобы мама в свои сорок два года действительно в этом нуждалась, но такие вещицы радовали ее и держали на подъеме настроение довольно долго, так что на нее приятно было смотреть. Для твоего отца — роскошный, полумонументальный альбом генуезского фотографа Марио Дондеро, ставшего известным благодаря фотопортретам, уже вошедшим в историю, Беккета[51] и Топора[52], Сартра[53] и Пазолини[54]. При всем уважении к фотографии, даже напротив, именно потому, что ты считал это искусство нуждающимся в защите, ты всегда думал, что папа не обладал выдающимися способностями, несмотря на то, что он как раз был уверен в обратном.

Что до остального, то подарки очень понравились вашим родителям.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил отец. — В этом году вы много преуспели, и это замечательно, потому что наша семья наконец-то снова вместе.

— И как бы там ни было, — вставила мама, — мы тоже поработали, знаете?

Затем, напустив на себя таинственности, они вывели вас наружу, на холод. Пока вы шли по направлению к гаражу, ваши тени, мало-помалу увеличивавшиеся на стене гаража, привлекли твое внимание. Две пары теней выделялись на стене, и тебе показалось, что вторая пара, твоя и Сельваджи, была более четкая. Это было просто мгновенное ощущение, ты даже не знал, что бы это значило, если вообще это должно было что-то значить.

Что за подарок вы заслужили, парочка легкомысленных сумасбродов, от пары родителей-соперников, которые лишь после многих лет смогли помириться? Основные версии были: 1) вагон и маленькая тележка фальшивого угля[55] в гараже, прямая поставка из ада; 2) бамбуковый шест внушительной длины, чтобы измерять дистанцию, на которую вы, по мнению мамы, должны были бы стоять друг от друга.

В этот момент подъемные ворота гаража открылись, и в полной темноте, которая окружала вас, вы даже не поняли, что там стоит. Но бант был безусловно гигантских размеров. Наконец глаза, привыкшие к темноте, различили под витками широченных оберточных лент ярко-красный цвет кузова автомобиля. Мама зажгла свет, и вы оказались лицом к лицу с вашей новой «мито»[56].

Сначала ты произнес только:

— Класс! — а потом: — Черт подери!

Отец улыбнулся:

— Учитывая, что вы все время куда-то ездите, мы подумали, что, в отличие от старой тарантайки Джованни, с этой вы будете в большей безопасности. И, объединив наши усилия, мы с мамой залезли в закрома, так что…

— Ну, как? — спросила мама, изнемогая от нетерпения узнать о ваших впечатлениях.

— Такого мы не ожидали, — сказал ты. — Ну, вы не должны были… тратить такие деньги на нас, старая тарантайка еще неплохо справлялась, но, спасибо.

— О, ну конечно же, не справлялась! — вмешалась Сельваджа из практических соображений.

Осторожно вы приблизились к «мито», рассматривая ее дюйм за дюймом, окутанную, как клубок, лентами.

— Ленты можете снять, — рассмеялся отец. — Легче будет открывать дверцы, полагаю.

Добряк нотариус вынул из кармана пиджака ключи и положил их тебе в правую руку. Пока вы с отцом осматривали спортивный дизайн салона, ты заметил, что мама и Сельваджа разговаривали в полголоса, вероятно, извиняясь друг пред другом, предположил ты, и прощая друг друга за все.

Что до тебя, о твоем истинном счастье и о том, что ты чувствовал теперь, ты сказал бы только Сельвадже, когда наступит ваша очередь обменяться подарками.

В час ночи ваши родители ретировались, и в доме наступили тишина и покой. Ты проскользнул в комнату и стал искать место, куда бы спрятать бедного котенка, который все еще сидел в коробке с дырками, наконец ты пристроил его за диваном и как раз вовремя.

В следующую секунду вошла Сельваджа и, улыбаясь, сказала:

— У меня для тебя есть кое-что. С Рождеством!

Она протянула тебе довольно объемный пакет, ты едва успел поблагодарить ее и стал разворачивать, чтобы заглушить протесты бедного кота, которые все громче раздавались из коробки с дырками. Сельваджа осмотрелась, не понимая. Тогда ты опять взялся за подарок и вынул из пакета ботинки «Timberland» темного цвета, которые согревали бы тебе ноги весь остаток зимы. Прежде чем померить их, ты сказал:

— Они классные! — а затем достал из тайника свой подарок. — А это тебе. Боюсь, он немного намучился и устал, наверное.

Мяуканье испуганного котенка теперь было хорошо слышно.

— О боже, милый!.. — прошептала Сельваджа, еще не веря.

Она быстро сорвала бантик и ленточки и приоткрыла крышку. Котенок поднял к ней головку, вид у него был более чем жалкий, так что Сельваджа буквально сразу впала в исступление и ее восторженные «маленький!» и «иди сюда, хорошенький мой!» повергли тебя тоже в умиленное состояние.

Это был серый дрожащий комочек с огромными зелеными, как у нее, глазами.

— Решено. Я назову тебя Вильям, — сказала она с шутливо-чопорным видом, вынимая котенка из коробки. И потом добавила: — Но как тебе только в голову взбрело закрыть его там, бедняжку! Ты травмировал его психику!

Тут же занявшись котенком, она вскользь поблагодарила тебя, ровно столько, сколько требуют приличия. Дрожащий комочек никак не мог решить, то ли играть, то ли спать, по очереди поднимая передние лапки к ней, но был слишком уставший, чтобы делать что-нибудь еще.

— А это что? — спросила Сельваджа, заметив маленький мешочек из розовой ткани, привязанный к ошейнику котенка.

— На твоем месте я бы избавил этого жеманника от ошейника и посмотрел, что там внутри, — невозмутимо ответил ты.

Сельваджа заглянула в мешочек, растянула тесемку и оттуда выкатилось колечко белого золота с тремя бриллиантиками, которые брызнули искрами света у нее на ладони, на все свои восемьсот евро плюс сто за кота… Но это были удачно потраченные деньги! Сельваджа подскочила от неожиданности и поднесла другую руку к губам. Осторожно взяв ее руку, ты надел кольцо на ее безымянный палец, и она, растерянная, растрогалась, глядя на украшение, пока ты, наблюдая за ней, мысленно умолял: «Я здесь! Я здесь! Поцелуй же меня, прошу!»

— Милый, — сказала она со слезами на глазах.

— Обещаешь любить меня, — спросил ты дрожащим от волнения голосом, — уважать и почитать теперь и навсегда?

Ты осквернял священную клятву, более того, это было святотатством, но даже тяжесть деяния, которое ты осознавал, не мешало тебе повторять самые серьезные и набожные слова, которые ты когда-либо произносил в своей жизни. В твоей жизни с ней.

— Ты пропустил абзац, — сказала Сельваджа, улыбаясь сквозь слезы, которые не переставая текли у нее по шекам.

— О! Как там было? Обещаешь любить меня, уважать и…

— … и все, что за этим следует! — перебила она тебя, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Не говори так! — прошептала она. — Не делай этого! — она взяла твое лицо в свои руки, ваши головы почти соприкасались.

Опасаясь, что она откажет тебе, ты едва сдерживался, удары сердца стали тяжелее, голова закружилась.

— Даже смерть не разлучит меня с тобой, — произнесли ее губы совсем близко от твоих. — А ты, при тех же условиях, какие требуешь от меня, останешься ли со мной навсегда?

— Я решил это с того момента, как ты вошла в мою жизнь. При любых условиях. Так я поклялся. Я буду любить тебя всегда.

То ли Бог связал вас, то ли его враги, теперь это уже не имело значения. Закончится ли ваша совместная жизнь на этой Земле, или нет, единение свершилось, независимо от правил, царивших там, куда вам теперь был предназначен путь. Будь то геенна огненная или высшее благо.

И весь этот романтизм а-ля Вертер[57] в современной Вероне? В два часа ночи?

Ну да. Вот именно.

67

Двадцать шестого декабря утром дом гудел, как улей, от сборов и приготовлений.

Впечатляющая череда чемоданов запрудила прихожую. Ты предоставил Сельвадже самой разбираться со своими вещами и вздыхать о Вильяме, которого пришлось поручить заботам подруги Мартины на пять, может быть, шесть дней. Ты сидел на кухне, завтрак был уже готов.

Согласно программе, разработанной отцом, вы остались бы в горах до тридцатого, а Новый год праздновали бы в Вероне, потому что они, родители, уже договорились провести эти дни с друзьями. Вот уже несколько дней ты в тайне занимался организацией плана, суть которого не раскрыл бы никому, даже Сельвадже, хотя ей совсем не нравилось накануне дня Святого Сильвестра[58] не иметь никаких планов.

Все предвещало чудесный день. Мягкий воздух и яркое солнце позволили тебе выпить кофе, стоя на пороге открытой двери, ведушей из кухни в сад, пока отец в очередной раз проверял багаж. Проворство, с каким респектабельный, на первый взгляд, и степенный сорокапятилетний нотариус бегал вокруг чемоданов, — помнишь? — не могло не вызывать улыбку.