64

Со временем все утряслось само собой. В начале декабря вы снова создавали видимость образцовой семьи, как когда-то. Мама и Сельваджа снова стали разговаривать друг с другом, хотя их взаимоотношения не выходили за рамки немного чопорной формальности. Если мама что-то спрашивала у нее или делала один из типичных жестов, выражавших привязанность или расположение, типа ласкового прикосновения или легкого взлохмачивания волос пальцами, Сельваджа все еще напрягалась, но самое худшее, кажется, было уже позади.

В день, когда она смогла избавиться от костылей, настроение Сельваджи заметно улучшилось. В амбулатории ей сняли повязку, которая столько времени стягивала ее лодыжку, и проверили, насколько зажили связки. Когда она поднялась с кушетки, встав на ноги без какой-либо опоры, на мгновение тебе показалось, что она сейчас рухнет как подкошенная. Выслушав последние наставления врача и просияв от радости, она сделала первые нетвердые шаги к тебе. Когда она приблизилась настолько, чтобы обнять тебя, счастливая как никогда, казалось, что к ней вернулась определенная уверенность.

Вы вышли из амбулатории на седьмом небе от счастья и потихоньку дошли до сада Джусти. Вы направились туда по обоюдному согласию, наверное потому, что знали, что в саду вам лучше всего удавалось исповедаться друг перед другом. Сельваджа чувствовала себя как будто заново родившейся. Она остановилась и стала глубоко вдыхать свежий воздух, а ты засмеялся и обнял ее. Без предупреждения ты поднял ее на руки, немного испугав. Так тебе удавалось подловить ее в любую минуту, потому что ты был сильный, а она была такая легкая, воздушная… Не отпуская ее с рук, ты повернулся вокруг себя, смеясь вместе с ней. Потом она захотела покачаться на качелях. Болтая, вы начинали говорить одновременно, слова накладывались друг на друга, и вы смеялись без причины, даже просто увидев снегиря, вертевшегося на ветках.

— Знаешь, что я подумала? — сказала она, спрыгивая с качелей, на твой взгляд, слишком неосторожно.

— Что?

— Я подумала, что ты один из немногих, кто мог бы звать своего тестя «папа» с полным на то правом.

Ты растерялся от такого неожиданного заявления. А она прильнула к тебе и расправила твои руки так, как ей было удобнее. Ничего не говоря, вы вернулись к машине. Если бы кто-то в этот момент заметил, как ты на нее смотришь, то сразу понял бы, как страстно ты желал ее. Приятно было смотреть на то, какая она счастливая, какими уверенными становятся ее шаги, и чувствовать искренность ее привязанности к тебе, которую она так щедро демонстрировала. Все это разбудило в тебе желание. Ведя машину, ты не мог думать ни о чем другом, только о ее прекрасных глазах, о ее духах и о той особой, податливой манере двигаться, от которой в тебе сразу просыпался хищник. Еще немного, и вы слетели бы с катушек. Когда ваши руки случайно встретились в синхронном жесте сменить радиостанцию, она, будто получив легкий разряд, сразу же отдернула свою. Она старалась всеми силами не смотреть на тебя и неожиданно покраснела.

— Ты думаешь, нас ждут? — начала она немного напряженно, откашлявшись на полуфразе.

Она так сильно нервничала, что это выглядело смешно, и ты с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Ты думаешь, они ждут нас дома? — она пыталась изобразить равнодушие, будто ее не волновало, были родители дома или нет, но тон ее голоса при этом изменился.

Ей не удавалось скрыть беспокойство, желание и нетерпение, которые на самом деле переполняли ее. Даже ее вопрос звучал теперь как недвусмысленное приглашение.

Как настоящий тюха, ты синтезировал суть вопроса в более чем простое уравнение: время отсутствия родителей равно времени в вашем распоряжении. Время в вашем распоряжении равно маминой квартире плюс сеанс углубленного изучения любимого предмета — социологии. Тебе потребовалось несколько секунд, чтобы ответить, откашлявшись в свою очередь. Ты был чуть живой.

— Нет, я думаю, что они нас не ждут, — сказал ты и, стараясь убедить в этом вас обоих, добавил: — Наверняка не ждут, вот увидишь.

— Ты уверен? — спросила она немного озабоченно.

— Черт, конечно, — ответил ты.

Ты припарковал машину на улице Амфитеатра, напротив здания, в котором покоилась мамина квартира, пока еще не арендованная, к ее досаде, а к вашей радости. Вот здорово, кризис заставлял собственников продавать и сдавать в аренду, но никто не спешил ни покупать, ни снимать.

Кстати, позже вы узнали, что дома вас ждали к ужину, и с большим нетерпением, но в тот момент такая вероятность не показалась вам препятствием.

Главным беспокойством теперь было, как бы добраться до квартиры, не бросаясь друг на друга уже в лифте. Вы жались в разные углы и делали все, чтобы не встречаться глазами, опасаясь, что ваши взгляды вызовут самовозгорание, поскольку в тот момент вам действительно казалось, будто вы горите заживо. Вот уже неделю ты не прикасался к ней, во всяком случае не в этом смысле, и от вашего напряжения даже воздух в лифте пропитывался электрическими разрядами по мере того, как вы приближались к цели. Ты слышал, как ее дыхание становилось все быстрее, тебе казалось, что ты видел, как жизнь текла по ее жилам, ты различал, как ее душа просвечивает сквозь кожу. Мир вокруг вас больше не существовал, ее запах возбуждал тебя, и даже был момент, когда тебе захотелось остановить лифт и взять ее, как в одной из многочисленных песен Лиги[49] или Васко Росси[50]. Но вы все-таки смогли попасть в квартиру, смеясь над собой.

Наконец вы были свободны от условностей. Путаясь от спешки, помогая и одновременно мешая друг другу, цепляясь за мебель и натыкаясь на стены то там, то здесь, вы пытались освободиться от ненужной одежды. Пустой кухонный шкаф зашатался, когда ты угодил в него спиной, и Сельваджа прыснула от смеха. Она буквально сорвала с тебя свитер и рубашку, разве что пуговицы не разлетелись в разные стороны, как бывает в фильмах. Ты распустил ей волосы, и, когда ее руки скользнули к твоему ремню, новый горячий прилив окатил тебя, превратив в одну из самых копченых сардин в масле на рынке.

Два с половиной часа, наверное, вы занимались любовью и в завершение этого всплеска страсти с трудом переводили дух. Вы лежали рядом, пытаясь отдышаться, и сердца ваши бешено колотились в унисон барабанной дробью.

65

Ночное небо, усыпанное ярчайшими звездами, мерцавшими в холодных потоках воздуха, напоминало о приближавшемся Рождестве. Первое Рождество, которое ты должен провести вместе с Сельваджей.

Ожидание этих сладостных праздничных дней наполняло тебя радостью, сквозившей в каждом твоем новом жесте внимания к ней. Ты ловил себя на том, что любые, даже самые банальные и глупые на этой Земле вещи наводили тебя на мечтательные мысли о Сельвадже. Воздушный поцелуй, посланный мимоходом, кофточка с карманами, забытая в твоей комнате, — все напоминало тебе о ней. Будто ты слегка касался ее, и в этом невидимом касании говорил сам себе: «Вот она. Она здесь. Она здесь только для меня».

Сельваджа в этот период была в отличном настроении. Ты никогда раньше не удостаивался от нее такой заботливости, таких знаков внимания и любви. Так что ты постоянно теперь пребывал в состоянии мечтательности, почти поэтической, пока великая сила любви делала из вас, совершенно неожиданно, разумеется, почти идиотов.

Ты доставал из коробки елочные украшения с таким детским восторгом, что, глядя на тебя, сердце сжималось. Подумать только, до чего вы оба дошли. Елка, еще «раздетая», стояла у окна, такая большая, что закрывала его почти наполовину.

Ваши родители ушли куда-то под ручку за последними покупками, которые тебя совершенно не интересовали. Заполучив дом в полное распоряжение, вы с Сельваджей чувствовали себя гораздо свободнее. Ты заметил, что она оставила волосы распущенными. На ней был твой старый свитер, а на ногах пара стоптанных тапочек, которую ты никак не ожидал увидеть. Свитер был ей так велик, что доходил до колен, и такой широкий, что она в нем буквально тонула, но она обожала его носить, а теперь, заметив, что ты смотришь на нее, краснела от удовольствия и смеялась, а потом снова принималась за дело.

Вы выключили торшер, оставив гореть только гирлянду, украшавшую елку и едва освещавшую угол, в котором она стояла, поудобнее устроились на диване и прикрылись пледом. Елка удалась на славу, вы здорово потрудились. В такой атмосфере не трудно было перейти к воспоминаниям о прошлых рождественских праздниках, проведенных вдали друг от друга.

Ты думал, сколько еще можно было бы сделать вместе. Перед вами была целая вечность. Маленькие незначительные ежедневные шаги и редкие, действительно важные решения, принятые вместе. Создать свою жизнь, любовь, дом и семью, которые со временем стали бы только лучше. Как построить с ней и для нее свою жизнь, вот о чем ты думал под теплым плюшевым пледом. Не было ничего, что интересовало тебя больше, чем она. Твой мир вращался вокруг нее.

66

До полуночи оставалась четверть часа. Ты беспокоился о подарке для Сельваджи, который все еще сидел в коробке с бантиком, бедный котенок! А твоя сестра, рассказав за столом смешные истории о себе и своей жизни в Генуе, перешла к анекдотам для ваших родителей, особенно для папы, конечно, но ты-то понимал, что она обращалась к тебе.

После ужина Сельваджа перешла в гостиную, и теперь ты смотрел, как она, сидя на диване, привычными ловкими движениями нанизывала на ленточку красные бусины, сосредоточившись на том, что обещало стать очередным броским колье.

Наконец мама с радостью сообщила, что до полуночи осталась минута. Ироничный и несколько отрешенный, ты сказал, что это все-таки не Новый год, что, впрочем, не уменьшило ее болтливого возбуждения.