Ты понимал, что Сельваджа боялась остаться одна — на некоторое время, не навсегда же, — но все же не до конца понимал ее поведение. Разве она не могла просто потребовать от тебя клятв и заверений, как делают все нормальные девчонки в этом мире, когда они опасаются быть брошенными?

Очевидно, нет. Она предпочла найти способ, чтобы защитить себя и не задеть свою гордость, шантажируя тебя, и баста. Тебя задевало ее недоверие, помимо того, что она ставила под удар ваши отношения. Но хуже всего было бы, если бы она, все же доверяя тебе, заставляла тебя так мучиться просто из прихоти. Ты не мог решить, то ли считать ее исключительной эгоисткой, то ли от природы дурным человеком. Опять же ты не понимал, строила ли она свои козни сознательно или не отдавая себе отчет в том, что творит.

Прошли дни. За это время ваши отношения стали еще холоднее, вы еще больше отдалились друг от друга. Теперь уже ты не хотел прощать ее эгоизм. Хоть она и попыталась оправдаться, говоря, что боялась, будто плавание заставит тебя забыть ее — видишь, ты был прав, — это все равно ничего не меняло.

Из вас двоих, убеждал ты себя, именно она обращалась с людьми, как с вещами, и именно она при удобном случае бросила бы тебя.

— Пожалуйста, — сказал ты однажды с кривой миной, — постарайся не принимать меры против чего-то, что я никогда не делал. Не суди обо мне по себе. Я — не ты, как бы мы ни были похожи!

— Я бы никогда не бросила тебя, — запротестовала она.

— О да, бросила бы, и мы оба это знаем. Теперь ты довольна, надо полагать. Я отказался от победы, и мне кажется, сделал это эффектно! Тебе этого не достаточно? Ты прекрасно знала, что я выбрал бы тебя, и несмотря на это не постеснялась бессовестно шантажировать меня!

— Это не был шантаж, — протестовала она. — Только…

— Это был шантаж, давай будем называть вещи своими именами! И если бы ты была достойным человеком, то согласилась бы с возможностью моего участия в чемпионате страны и поверила бы, что я и в мыслях не допускал бросить тебя!

— Ты жестокий, — сказала она тихо, прежде чем выйти, хромая, с понурой головой из твоей комнаты.

Спустя неделю, выйдя из кухни со стопкой книг в руках, Сельваджа села на диван подальше от тебя. Она уставилась в учебники, а ты курил свою первую за вечер «Camel light». Не стерпев, ты посмотрел в ее сторону. Тебя тянуло к ней как магнитом. Она действительно была всем, чего ты только мог желать. Единственное, чего тебе хотелось в эту минуту, так это поцеловать ее.

Сельваджа почувствовала, что ты на нее смотришь, но продолжала разбирать уроки на завтра. Тогда ты подумал, что, вероятно, настал момент покончить с враждой. Ты придвинулся к ней, а она между тем делала вид, что не замечает этого, и продолжала учить: морщила лоб от напряжения, быстро подчеркивала параграфы. Ты медленно взял у нее карандаш, и она слегка повернула голову в твою сторону, наблюдая за тобой краем глаза. Чтобы избавиться от замешательства, ты наклонился и слегка поцеловал ее в щеку. Это было лишь легкое касание, но, видимо, достаточное, чтобы она отреагировала молниеносно, почти комично, будто получила электрический разряд. Она схватилась за щеку рукой, взволнованная, потом повернулась к тебе, посмотрела и, просияв от счастья, буквально обрушилась на тебя, повалив навзничь на диван. Трудно сказать, чего было больше потом, поцелуев или смеха.

— Прости меня, — шептала она.

А ты, опьяненный счастьем, обнимая ее так, как мечтал все последние дни, теперь знал, что в реальности не было ничего, за что стоило бы просить прощения и извинять.

С этого момента она стала бы уважать твою свободу, никогда больше не пыталась бы отгадать твои мысли и принимать решения на основании того, чего не смогла отгадать. Вот так. Слово в слово, что она тебе обещала медовым голоском.

Ты убеждал себя, что она боролась со своим характером, чтобы преобразиться и стать лучшей подругой тебе. А может быть, она просто хотела сделать тебе приятное, демонстрируя свою готовность к перемене.

Теперь, в любом случае, вы больше не стали бы рисковать запутаться в конфликтах, от которых потом мучились бы нещадно.

60

— Ну, хотя бы ты, Сельваджа, делала сегодня уроки? Ты никогда не была такой лентяйкой, как твой брат! — сказала ваша мать тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Сельваджа покраснела, в тот вечер она действительно не притронулась к домашнему заданию, потому что была слишком занята с тобой любовью.

— Ээ… — начала она нерешительно.

Мамин взгляд угрожал испепелить вас.

— Это моя вина, — пришел ты на выручку. — Мы гуляли.

— Гуляли, как двое цыган-беспризорников? — спросила мама.

Ты рассмеялся:

— Мадонна, что за преувеличения!

— Занятия начались два месяца назад, — продолжала мама, — и честно говоря, Джованни, не понимаю, что тут смешного. — Потом она посмотрела на отца: — Я правильно говорю, Даниэле? — И папа согласно кивнул, но без энтузиазма. — Конечно, я правильно говорю. Я ждала от тебя большего, Джови, я ожидала увидеть усердного, воспитанного и взрослого молодого человека. А ты, получается, плохо влияешь на твою сестру!

— Мама… не думаю, что я вообще на кого-либо влияю, — ответил ты вежливо. — Это чистая правда. Если на свете и есть человек, который не в состоянии ни на кого повлиять, так это я.

— Нет влияешь, — настаивала мама. — Хотя сейчас ты ведешь себя, как мокрая кошка.

— Я — мокрая кошка?

— Вот именно. И не дерзи мне.

Ты отрицательно покачал головой. Посмотрел на отца, на Сельваджу.

— Мяу, — сказал ты. — Ну, хорошо. Положим, я все-таки кот, но не мокрый.

Сельваджа прыснула и тут же, отведя от тебя взгляд, наклонив голову, посмотрела в другую сторону.

— Даниэле, — мама повернулась к отцу. — Ты ничего не хочешь сказать нашему Джованни, а? Или это нормально так обращаться с родителями?

Вы сидели за столом, и в ваших тарелках остывали нетронутые порции чудесного ризотто по-островитянски.

— Джованни, — отец выразительно посмотрел на тебя, сжимая в руке вилку, — мама права. Ты ведешь себя, как ребенок, ты должен подавать хороший пример сестре.

— Согласен, — сказал ты. — Хорошо. Но теперь давайте кушать, ладно?

— Да, прошу вас, — взмолилась Сельваджа. — Занятия только начались… нет причин волноваться.

— Не защищай его, — маму понесло. — Не понимаю, зачем ты это делаешь.

— Ну, что ж, приятного аппетита, — попытался разрядить обстановку отец. — Все стынет. Жалко ведь, нет? — он улыбнулся и подцепил на вилку первую порцию ризотто. — Антонелла, действительно очень вкусно, — сказал он, проглотив, и погладил ее по руке.

Но теперь не унималась Сельваджа:

— Мама, я его не защищаю. Я только хотела сказать, что Джованни вовсе на меня не влияет. У меня своя голова на плечах, и я умею ею пользоваться, и всегда умела, мне кажется.

— Правильно. Но теперь давайте есть, — сказал ты.

— Как бы там ни было, вы оба должны побыть немного порознь, — продолжала мама, не обращая на тебя внимания, — потому что Джованни влияет на тебя, и еще как.

Сельваджа упрямо мотнула головой. Посмотрела на отца, потом на тебя:

— Видишь? Ты не мокрая кошка, Джованни. Это же так просто. Ты Мефистофель!

— О, ну конечно, — засмелся ты. — Я Мефистофель, я мокрый кот Мефистофеля и намерен погубить тебя навечно! Ты только подумай, Сельваджа, из-за какого-то вечера, проведенного в праздности, нам грозит адово пламя!

Твой отец прятал улыбку, Сельваджа засмеялась открыто, а маме — помнишь? — это все очень не понравилось.

— И ты позволяешь, чтобы он управлял тобой до такой степени? — Красная как рак мама повернулась к Сельвадже: — Ты позволяешь ему манипулировать собой?

— А ты не допускаешь мысли, что, может быть, это не я позволяю манипулировать собой, — парировала твоя сестра. — Может быть, мы оба не очень-то хотели заниматься уроками. В самом деле, чего ты беспокоишься? Учебный год только начался. У нас масса времени все наверстать. И потом, у меня нет плохих оценок.

— Ну, правда, мама, я же пошутил, — попытался ты извиниться в полголоса.

— Речь не о том, есть или нет плохие оценки, — настаивала мама. — Речь о том, чтобы серьезно подходить к своим обязанностям. От этого зависит ваше будущее.

— Справедливо замечено, — сказал ты невозмутимо, наливая газированной воды себе в стакан. — И, может быть, тебе стоило бы позволить нам самим распоряжаться нашим будущим так, как нам покажется правильнее.

— Вот именно, я и вижу, как ты им замечательно распоряжаешься! — воскликнула мама.

Ты не знал, что ответить, но Сельваджа пришла тебе на помощь.

— Прекрати. Что ты к нему пристала. К январю все задолженности будут ликвидированы, без всяких трагедий, — сухо сказала она, будто хотела закрыть эту тему раз и навсегда.

Мама взорвалась:

— Сельваджа, советую тебе не грубить мне.

От этих слов черты лица Сельваджи стали жестче, губы тоньше. Медленно положив вилку в тарелку, она ответила:

— Тебе нравится говорить об обязанностях? Хорошо, у меня тоже найдется кое-что, в чем обвинить тебя, мама. Ты бросила Джованни, когда он был совсем крохой, и больше не появлялась в его жизни. Что касается меня, то ты предоставила меня самой себе. Ты никогда не спрашивала меня о моих друзьях, нужно ли мне что-нибудь еще, помимо юбки или пальто. Ты никогда не задавалась вопросом, не хотелось ли мне, чтобы ты просто обняла меня или дала совет. Ты никогда не выслушивала меня. Когда мне было грустно, когда я плакала, закрывшись в своей комнате, тебя не было.