Первые ноты песни, такие долгожданные и трепетные для тебя, придали четкий ритм ее шагам. Ее движения были задумчивыми и легкими. Казалось, она плыла по воздуху в легком свечении сценического костюма — черного боди, усыпанного сверкающими камушками и, вероятно, созданного каким-нибудь аниматором «Disney». Отражая свет, они ослепляли всех присутствующих. Ее движения были пронизаны изяществом и воспевали хвалу тому, что в древности считалось божественным и почти внушающим страх. Это был апофеоз красоты.

Лента, так поэтично рисовавшая вокруг нее кольца и спирали, сопровождая сложную хореографию, будто писала стихи по воздуху. А она, выделывая пируэты на ковре, со сверхчеловеческой грацией кружилась, завершая начатую фразу, связанная с этой лентой, беспрекословно подчинявшейся каждому ее движению, каким-то невыразимым союзом тела и духа.

Мало-помалу ты стал различать слова песни. До этого тебе редко доводилось слушать ее, и только теперь, когда силой своей грации Сельвадже удалось преобразить песню, ты заметил, как прекрасна ее мелодия в своей торжественности и как заманчивы ее слова, будто обещающие тебе радость и благополучие из рога изобилия, который Сельваджа опрокинет над твоей головой…

Но… силы Небесные! Чем дальше звучала музыка и чем внимательнее ты прислушивался к словам, тем отчетливее вставала перед тобой ужасная реальность и ее непреодолимая сила. Эта песня говорила о глубокой и искренней любви, точь-в-точь выражая чувства, которые ты испытывал к Сельвадже. Мысль о твоей безмерной и все же запретной любви была все настойчивее, вызывая ностальгию и тоску, которыми песня была насыщена до предела. Теперь ты понимал, что она выбрала ее специально для тебя, это было лестно, конечно, но в то же время вызывало такую отчаянную боль, будто открывалась едва затянувшаяся рана, которую ты некоторое время пытался не замечать. «Потому что Маргарита — это все, — говорилось в песне, — она — мое безумие».

О, ты прекрасно знал, кто была твоя Маргарита, такой дорогой твоему сердцу и такой любимый цветок, хотя и запрещенный для тебя Богом и людьми. Да, Богом и людьми запрещенный, и именно поэтому — сам бы ты не смог постичь этот пассаж, это недостающее звено — еще более желанный.

Сельваджа была всем твоим миром, обратной стороной твоей души, твоего сердца, предназначенная слиться с тобой в одной крови, в одной плоти, в одно-единственное существо. Твое безумие звалось ее именем, поскольку не было минуты, увы, когда душа твоя не желала бы воссоединиться с ней, и ты не мечтал бы о том счастливом дне, когда вы были бы только любовниками, а не двойняшками, и не было бы разницы, сколько у вас общих хромосом! Отчего бы Богу, который и есть любовь, придавать значение тому, что ты ее брат, если она любила тебя?

Когда музыка стихла, неподвижная, со скрещенными в самообъятии руками, Сельваджа подождала секунду и затем поднялась на ноги перед лицом молчаливого и ошарашенного партера, прежде чем взрыв аплодисментов потряс Дворец спорта. Она кланялась в знак благодарности. Только тогда с удивлением ты обнаружил, что плакал, сам того не замечая. Ты не мог поверить, что растрогался до такой степени, тебе казалось это смешным, абсурдным и даже не достойным мужчины.

Ты видел ее там, в центре ковра, тоже растрогавшуюся. Вместо того, чтобы уйти в раздевалку, она подошла к тебе и в порыве обняла, не говоря ни слова.

— Ты была лучше всех, любовь моя, лучше всех, — шепнул ты ей на ухо.

Она еще дышала ртом от перенесенной нагрузки, это было так трогательно! И в то время как она освобождалась от твоих объятий, вы посмотрели друг другу в глаза, и ты заметил в них твою же боль и те же слезы. Быстрым движением ты вытер их, прежде чем ваши родители пришли за своей порцией объятий и поздравлений.

Затем девушка, которую ты так любил, исчезла в раздевалке, оставив после себя тонкий аромат парфюма, лишь слегка разбавленный запахом женского пота, который — помнишь? — сводил тебя с ума, мой дорогой Джованни. Того самого запаха, который исходил от ее тела, когда вы занимались любовью.

53

Как ты ни надеялся, Сельваджа не изменилась даже в силу своей любви к тебе. Ослепленный блаженством первых недель, прожитых совместно, как настоящая пара, ты поддался иллюзии, что она стала другой. Но твоя сестра была все той же неисправимой плутовкой, а ты — прежним подкаблучником, рабом и безумцем, который выполнял все ее желания и приказы.

Очередной случай представился в пятницу.

Вернувшись домой из школы, вы приготовили плоские спагетти с песто[46], и получилось очень неплохо. Вы уже собирались садиться за стол, когда она завела необычный разговор:

— Завтра суббота, во второй половине дня я встречаюсь с подругами.

Вот такое прямое, одностороннее заявление без предупреждения. Спагетти, которые ты собирался отправить в рот, так и остались в тарелке. Ты был против, и тебе казалось излишним объяснять, почему: ты не выносил короткие часы разлуки в школе, куда уж там оставаться целый субботний вечер без нее. Ты воспринял это как оскорбление.

Впрочем, нет ничего необычного, сказал ты сам себе, в том, что она хотела побыть в женской компании, поболтать с подругами, которые выслушали бы ее и дали совет. Правда, сам ты изо всех сил старался, чтобы ей было комфортно, выслушивал и пытался понять ее проблемы, но женская интуиция в иных случаях все-таки была продуктивнее всех твоих потуг.

И все-таки ты колебался.

— Отлично! — вырвалось у тебя. — И куда вы собрались?

— Прошвырнемся по центру. В магазинах будет полно всякого интересного народу.

Она сказала это так спокойно, будто в этом и впрямь не было ничего странного. Очень хорошо. С такой же небрежностью ты выложил ей собственные планы:

— Что ж, я уверен, ты не будешь против, если я тоже прошвырнусь куда-нибудь с моими друзьями.

— Да, я буду против.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы ты встречался с твоими друзьями. Разве ты не говорил, что любишь меня?

— Ну, то, что я намерен встречаться с ними, еще не значит, что я тебя не люблю.

— Разве в твоей жизни не должна быть только я?

— Что за разговор?! Тогда я тоже должен был бы воспротивиться твоим выходам с подругами, но я же этого не делаю. Хотя мне это стоит немалых усилий, больше, чем ты думаешь!

— Но в моей жзини, дорогой, ты не единственный. В то время как ты всегда заявлял, что никого, кроме меня, у тебя нет. Я тебя цитирую.

В ответ ты рассмеялся. Ей надо было учиться на адвоката, это уж точно. Твоя любезная обожала вытаскивать из магического цилиндра всякие придирки и придумывать потайные оговорки, как заправский юрист.

— Советую тебе принять во внимание, что мне тоже не нравится, что в субботу вечером ты выходишь без меня. Однако, если ты этого хочешь, я же не протестую. Послушай. Тебе не кажется, что это неравноправное решение?

И все было сказано с абсолютным спокойствием, полный контроль над собой, никаких срывов в голосе, ни раздраженных жестов, ничего. Господи, казалось, что это разговор старых добрых приятелей.

Но, что б вы знали, Сельваджа сказала:

— Не хочу, и хватит об этом.

Ты вынул сигарету из пачки «Camel lihgt», поднес ее к губам, встал из-за стола в поисках зажигалки, нашел ее, зажег сигарету и сделал затяжку. Тебе было весело, надо признать. Запрет, который Сельваджа пыталась тебе навязать, вовсе не раздражал тебя, напротив, забавлял. Она запрещала тебе встречаться с друзьями с такой дерзостью, что это даже доставляло тебе определенное удовольствие, хотя и умеренное.

— Ты ведь не думаешь, что там будут другие девушки, — выпалил ты, — и что меня может кто-то из них заинтересовать?

Исходя из предыдущего опыта, ты догадывался, что ее манеры диктата или злонравия, назови как угодно, зачастую были просто ширмой, предназначенной, чтобы защитить себя.

Но опять же, что б вы знали, Сельваджа ответила:

— Нет конечно! Шутишь? И потом, даже если и так, что в этом такого? Отчего тебе лезут в голову такие мысли?

Все это было сказано с опущенными глазами и алым румянцем на щеках.

Ты никогда не видел ее такой смущенной, никогда она так не краснела. Это делало ее похожей на застенчивую девочку в ее первый день в незнакомой школе. Чтобы скрыть эмоции, Сельваджа ограничилась тем, что взяла свою тарелку и стала есть, повернувшись к тебе спиной, лицом к посудомоечной машине.

Ты наблюдал за ней, посмеиваясь про себя над ее тиранией, за которой просто-напросто скрывалась слишком большая любовь.

Опять же, что б вы знали неверняка, ты подчинился Сельвадже и решил не встречаться с друзьями, хотя и не собирался провести субботний вечер, развалившись кверху пузом. В четыре она принарядилась и ушла. Она попрощалась с тобой холодно, чуть ли не опасаясь твоей реакции, ты же, напротив, пожелал ей хорошо провести время, даже слегка поклонившись.

Оставшись один, ты хотел было воспользоваться случаем и заняться какими-нибудь изысканиями, только не в шкафу у Сельваджи, хотя этот мало исследованный край тебя весьма привлекал. Так трудно было сопротивляться зову этой страны чудес. Открыв створки шкафа, ты окунался в совершенно новый мир, утопавший в великом множестве цветов и оттенков. Тут была одежда на все вкусы, и ты всякий раз обнаруживал массу новых свитеров, юбок и блузок, которые еще ни разу на ней не видел.

Тогда ты вынимал из шкафа эти новинки и раскладывал на кровати, как бы говоря, что тебе хотелось бы увидеть ее в этом наряде. И она обязательно надевала его на следующее утро по молчаливому уговору. Иногда, когда ее неуемная страсть заставляла тебя быть насмешливее, ты оставлял на кровати комплект нижнего белья, зная, что ей это льстило.