— Это написали две тысячи лет человеческой истории и остракизм практически всех живущих. Ну, и почти никому, — добавил ты с иронией, отвечая на ее последние слова.
Она вздохнула, поцеловала тебя в губы и сказала:
— Ты прав, но мне все равно было бы наплевать, даже если бы весь мир ополчился против нас или предубеждение людей изгнало бы нас из общества. Мне было бы достаточно тебя одного, чтобы быть счастливой.
Это были ее последние слова — бедняжка — прежде чем она затихла в твоих объятиях, а прозрачные соленые слезы больше не оставляли след на щеках.
Вы решили остаться в Мальчезине на ужин. С террасы вашего любимого ресторанчика вы любовались пейзажем озера Гарда, вспоминая первый день, когда побывали здесь, и думая о том, какая непостижимая алхимия случайностей привела к тому, что вы встретились.
Вы завороженно смотрели на волшебные огни далеких вилл, и когда она говорила тебе о какой-то детали, привлекшей ее внимание, ты уже знал, в какую сторону смотреть, прежде чем она тебе указывала, будто мысли ваши синхронизировались. Вы ели не спеша, говоря обо всем с едва заметным налетом грусти, потому что лето подходило к концу и это была последняя ваша поездка в Мальчезине. Вы могли бы вернуться сюда осенью, но это было бы уже не то. Оставалось только смириться. Или же найти средство.
— Милая? — позвал ты нежно.
Она отодвинулась немного и посмотрела тебе в глаза.
— Что ты скажешь, если… — начал ты. — М-м, послушай. А что, если нам остаться здесь на ночь?
Выражение лица Сельваджи изменилось, она улыбалась. Она сказала, что если бы не стол и не посетители ресторана, то она бросилась бы теперь же тебе на шею и покрыла бы поцелуями. Ты тоже улыбнулся, и вы продолжали разговаривать с горячностью, будто боялись, что всего времени мира вам не хватит, чтобы поведать друг другу свои мысли.
Вы нашли Bed & Breakfast[35], чтобы остановиться на ночь, позвонили домой, предупредив, что погуляете еще по Мальчезине с друзьями, а переночуете у кого-то из них. Ваш отец переговорил с мамой и согласился, не преминув напомнить тебе, чтобы не увлекался спиртным, — вот дурачина!
Затем вы с Сельваджей гуляли, держась за руки, под звездным небом, вдоль крутых улочек, утопающих в ночном спокойствии озерного побережья. Ах, эта таинственная связь, волнами исходившая от ваших переплетенных рук, от которой вы чувствовали себя полными жизни, как никогда!
Вы долго стояли у старинной городской стены, задрав головы и любуясь глубоким сентябрьским небом. Ты вздохнул, и твое дыхание попало в унисон с ее. Она оперлась спиной на твою грудь и расслабилась в твоих объятиях. Ты целовал ее в шею, в щеку, положив правую руку ей на сердце. Сельваджа позволяла тебе ласкать ее.
— Мое сердце бьется теперь сильнее, — сказал ты, слегка выбивая пальцами ускоренный ритм у нее на груди.
Она засмеялась:
— Не верю.
— Ты убьешь меня так, — ответил ты, — и я буду корчиться в агонии по твоей вине, если ты не скажешь, что любишь меня. Мое сердце уже на пределе, слышишь, скоро оно не выдержит и совсем остановится.
Пальцами (Господи, прости! Спаси и сохрани нас!) ты выстукивал у нее на груди сбивчивый слабеющий ритм, будто какой-то псих-ударник на последнем издыхании, сломленный алкоголем.
— Я люблю тебя, — призналась она, и в свою очередь, как неумолимый бульдозер love affairs[36], прижала своими руками твою руку к груди, вау!
И ведь вас оставили в покое, и никто вам ничего не говорил, не возмущался. Тоже мне «влюбленные Пейне»[37] в нарковерсии.
Было уже около десяти, когда вы сидели на пляже у озера. Обнявшись, разумеется. Но вскоре Сельваджа поднялась на ноги, подошла к самой воде, сняла вьетнамки, сделала несколько шагов в глубь озера и опустила руки в воду.
— Ты идешь? Вода теплая! — сказала она, сияя от удовольствия, стянула и бросила на берегу сарафан, который носила поверх купальника.
Ты с разбегу бросился в воду, поднимая вокруг столпы брызг, и нырнул. Поплыл к центру озера и, обогнав ее, понесся, как алискаф[38] на подводных крыльях.
— Ну, плыви же, смелее! — позвал ты, простирая к ней руки.
Она медленно поплыла к тебе, а приблизившись, тихо сказала:
— Здесь просто рай.
Она держалась на воде, слегка передвигая руками и ногами, и прислушивалась к необычной тишине и покою. Ты согласно кивнул.
— Это наш рай, — прошептал ты. — Здесь ничто не может помешать нашей любви. Здесь мы настоящие, такие, какие есть, и ты только моя. И если нас ждет ад, что ж, будем жить и радоваться жизни сейчас, потому что это единственный рай, который нам дано познать. Если же попадем в круг к сластолюбцам[39], достаточно, чтобы ты была со мной, и мне не страшен ад. Я хочу, чтобы ты это знала.
Вы только посмотрите на него: Ромео новой формации!
— Бог не так глуп, чтобы не знать, что для нас единственным наказанием может быть только разлука.
— Тогда надеюсь, что он будет великодушен, зная, что без тебя я сойду с ума. — Грустная улыбка появилась на твоем лице при этих словах.
Тогда она сказала:
— Знаешь ли ты другие слова, чтобы описать то, что я испытываю к тебе? Те слова, которых у меня больше не хватает.
Господи!
На пляже вы любили друг друга страстно, неистово, не беспокоясь о том, увидит ли вас кто-то. Ты никогда еще не занимался любовью с вывалянной в песке девушкой. Это немного раздражало, но с Сельваджей все становилось прекрасным и удивительным.
Ты, конечно, никогда не забыл бы этот вечер. Чуть позже, как только ваша жажда любви была утолена, вы лежали обнявшись, лицом друг к другу, а мягкий лунный свет ласкал ее идеальное, панированное в песке тело. Ты то ли видел, то ли тебе казалось, как молочный луч будто лизал ее бедра, стекая неощутимой струей, едва касаясь, ласкал ей грудь; будто природа и сама ночь хотели защитить ту, которую ты любил всем сердцем, прикрыв ее своими неземными покрывалами.
48
— Сельваджа! Джованни! Просыпайтесь! Джови! Сельваджа! Пора вставать!
В полудреме ты слышал голос матери, и вначале тебе даже показалось, что это далекое эхо, которое никогда не долетит до тебя.
Но потом ты понял, что это был не сон, а явь, пророческий день настал.
Когда мама влетела в твою комнату и ринулась первым делом к окнам, открывая жалюзи, ты инстинктивно спрятал голову под покрывало, но уже по опыту знал, что этот номер не пройдет. Естественно, секунду спустя ты почувствовал, как простынь съезжает куда-то и услышал, как твое имя «Джованни» грохочет буквально повсюду. Мама выхватила у тебя из рук подушку, которой ты пытался отгородиться, и поток света резанул тебе по глазам. Ты запротестовал, но слабо, прося оставить тебя в покое, но она была непреклонна: нужно было подниматься, блин, завтрак был готов и нельзя было терять ни минуты. Потом мама сказала, нет, приказала будить твою сестру, из комнаты которой не исходило никаких признаков жизни. Ты встал, оделся и потащился в коридор.
Ты думал найти ее еще в постели, но она, на удивление, уже встала и, более того, оделась. Совсем просто: джинсы, черная футболка и кроссовки. Она выбирала ожерелье.
— Доброе утро, милая, — сказал ты, привлекая ее внимание.
Сельваджа повернулась на твой голос и слегка улыбнулась, но за улыбкой ясно просматривались беспокойство и напряжение.
После Мальчезине, ты же знаешь, последние дни перед школой пролетели как одно мгновение, и сегодня, тринадцатого сентября, был первый день последнего, пятого учебного года. О, вы много говорили об этом: Сельвадже очень не хотелось идти в школу, потому что вам пришлось бы расставаться на целую вечность, как она говорила, а необходимость знакомиться с другими людьми не прибавляла ей хорошего настроения. Конечно, для тебя тоже было весьма болезненно разрывать ставший уже привычным для вас ход жизни. Но все-таки ты понимал, что вы ничего бы не изменили, если бы плакались друг другу в жилетку.
До первого звонка был еще час или около того, и для вас это было, как обратный отсчет, который с каждой минутой делал ожидание, и без того тревожное, еще более невыносимым.
— Как я выгляжу? — спросила она, одновременно поправляя тебе непослушную прядь.
Она покрутилась вокруг себя и выжидательно посмотрела.
— Ты как всегда великолепна, — вздохнул ты. — И не забивай себе голову. Все будет хорошо.
— Мне немного страшно, — призналась она, напряженная, закрывая ящичек для бижутерии с рассеянным видом.
Ты широко улыбнулся:
— Не нужно бояться. Спустишься со мной? Завтрак уже на столе.
Ты направился к лестнице, а мама опять принялась звать вас:
— Джонни!
Ты остановился и повернулся к ней.
— Ты не поцелуешь меня, — спросила она, почти стесняясь, — прежде чем мы выйдем отсюда?
— Господи, ну, конечно, — поспешил ответить ты и привлек ее к себе.
Вы целовались страстно, будто хотели утолить жажду быть вместе на все то время, что придется провести порознь. И даже когда мать перестала звать вас, ты все еще не выпускал ее из объятий, будто хотел бросить вызов времени, которое так неумолимо бежало прочь.
— Все будет замечательно, — шептал ты, ободряя ее. — Ничего не бойся. Вот увидишь, ты почувствуешь себя в своей тарелке, ты легко найдешь друзей, и все будет хорошо. В конце концов, что тебе за дело? Как бы плохо ни было, тебе надо просто перетерпеть несколько утренних часов!
Ты пытался приободрить ее, она всхлипнула. Вероятно, это был ее ответ.
Мама вызвалась подвезти вас до школы. Вы оба сидели на заднем сиденье, каждый глядя в свое окно, и ты чувствовал, как рука Сельваджи лежит на твоей. Ты сжал ее руку, чтобы придать ей силы и уверенности, и тебе показалось, что она успокоилась.
"Анатомия чувств" отзывы
Отзывы читателей о книге "Анатомия чувств". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Анатомия чувств" друзьям в соцсетях.