— Я хочу умереть, — сказала она сквозь слезы. — Я больше не могу так жить, никто не смог бы.

— Не говори глупости, прошу тебя, — ты встряхнул ее за плечи. — Никто не может по-настоящему хотеть смерти в наши годы. А ты, такая красивая и любимая всеми, — менее чем кто бы то ни было.

— Но я не могу больше терпеть! — воскликнула она, всхлипывая. — Я устала мучиться из-за тебя!

— Мучиться из-за того, кто тебя любит и хотел бы доставлять тебе только радость?

— Ты не должен был перестать любить меня! — сказала она надломленным голосом. — Ты должен был любить меня, как раньше!

— Я? Последнее колесо в телеге? Мне невыносимо было причинять тебе боль! И потом, я же писал тебе, посылал подарки, но ты была непроницаема, как стена! Черт возьми, разве это не запрещенный прием, так вводить людей в заблуждение?

— Это унизительно быть брошенной вот так, изо дня в день. Как ты мог этого не понять?

— Да я же чуть ума не лишился из-за тебя! Всякий раз, как ты бросала меня, еще до Генуи. В то утро, в квартире на улице Амфитеатра, когда ты сказала, что я всего лишь твое времяпрепровождение! Ты думаешь, было прятно услышать такое? Ты меня заставляла мучиться с первого же дня!

Вы замолчали, тяжело дыша.

— Знаешь, почему я хотела прыгнуть? — спросила Сельваджа, прерывая молчание.

— Бог мой, нет.

— Потому что ты оказался прав. Во всем. Даже если считаешь, что только тебе одному плохо. Я думала о том, что я тебе сделала, и поняла, что слишком сильно перегнула палку. Теперь уже поздно что-либо исправить, и я заслужила мучения, потому что не смогла решить, чего же я хотела на самом деле. Но теперь я знаю. Если чувство вины в конце концов погубит меня, то так мне и надо. Если ты не скажешь, что прощаешь меня, я… — она не смогла больше произнести ни слова, потому что спазмы и слезы сжимали ей горло.

«Если так пойдет дальше, — подумал ты глупо, — она намочит мне всю футболку!»

Но глупые мысли лезли тебе в голову потому, что ты почувствовал себя спокойнее; наконец-то все прояснялось — Сельваджу просто мучила совесть, она не сердилась на тебя.

— Я уже давно простил тебя, любовь моя, — сказал ты, поглаживая ее голову.

— Я все испортила, — прошептала она, по ее щекам по-прежнему катились крупные слезы. — Когда-то ты любил меня, а сейчас я даже не знаю! Я не переживу, если ты меня разлюбишь, потому что теперь я люблю тебя!

Сердце твое забилось сильнее, ты не верил своим ушам: Сельваджа любила тебя! В конце концов свершилось — она тебя полюбила!

46

— Понять, что же со мной происходит, после того как я познакомилась с тобой, — было самым сложным, мне никогда еще не доводилось с этим сталкиваться. А я, представь себе, не слишком-то хорошо знала, чего вообще хочу от жизни. Но когда я тебя увидела, то сразу поняла, что между нами случится что-то необыкновенное. Хотя и не имела ни малейшего представления почему, но была уверена, что это так.

Сельваджа произносила свою исповедь, чуть ли не ухмыляясь, как если бы слова вызывали в ней некоторую неловкость.

Ты кивнул и улыбнулся, поощряя ее продолжать.

— С первого же вечера, что мы провели вместе, я поняла, что все не так просто, как кажется. Ты мне нравился, потому что ты был моей прямой противоположностью, и в то же время было в нас что-то схожее, какая-то комбинация элементов, которая сразу же привлекла меня, а не только внешность. Когда наши отношения стали развиваться, я с удивлением обнаружила, что испытываю более глубокие и более сильные чувства, чем до сих пор. И тогда от испуга я попыталась загнать их обратно.

— Чего ты испугалась?

— Ну, я не узнавала в них почти ничего от той любви, к которой привыкла. То есть то, что я испытывала, было слишком стремительно, слишком неудержимо, чтобы я могла это понять в начале. Было непреодолимое чувство, которое влекло меня к тебе, я это знала. Но только потом я поняла, что это и есть любовь, только после того, как мы стали близки.

— Но и тогда, если помнишь, ты обращалась со мной, как с вещью, дорогая. Ты боялась? — ты говорил это не для того, чтобы обвинить ее в чем-то. Просто ты хотел понять.

— Да. Мне было ужасно жаль причинять тебе боль, но я ничего не могла с собой поделать. Я струсила.

— Бывает, испытываешь страх, когда мысли путаются, и не можешь определиться, — сказал ты, как заправский психолог. Господи, ты обожал ее! Ну, разве не олух!

— А потом? — спросил ты спокойно, как и подобает простофилям. — Что случилось потом?

— Мой страх становился все больше, я просто места себе не находила, обзывала сама себя, говорила, что я чокнулась, если влюбилась в собственного брата, что это отвратительно, что я схожу с ума. В Генуе я решилась было все тебе рассказать, но на вечеринке все полетело к чертям. А после: твое отдаление, ощущение, что ты меня бросил, я чуть не умерла. Чувство вины меня совсем доконало, ну, ты знаешь.

Она улыбнулась тебе уголками губ и глаз. Твое лицо просияло, ты был счастлив, как ребенок, — бац!

Впервые Сельваджа поверяла тебе самые сокровенные мысли и чувства (архибац!) — это был новый опыт, который помогал тебе во многом разобраться. Что до остального, то ты всегда знал, что Сельваджа не простая девушка, напротив. И все же не представлял себе ничего подобного.

Короче, целая серия недопонимания и ошибок не дала вам спокойно насладиться вашим счастьем, то ли она не смогла объясниться, то ли ты ни черта не понял. Много шума из ничего, словом.

— А ведь я решил, что из нас двоих только я один напуган, — сказал ты, чтобы разрядить обстановку.

— Это я тебя напугала?

— Ну да, честное слово! Я боялся тебя. Иногда ты просто держалась обособленно, иногда не хотела меня ни видеть, ни слышать, или была жутко на взводе, а потом вдруг не хотела отпускать от себя ни на шаг. Это было не просто, черт возьми.

Она засмеялась, и при виде ее радостного лица ты вновь испытал прилив счастья.

— Ты, наверное, решил, что я безумная неврастеничка на последней стадии, — сказала она.

— Нет. Нет, вовсе нет! Шутишь? Может, что ты немного с причудами, — соврал ты не моргнув глазом. — Но ведь я и люблю тебя за это.

Уф!

— Знаешь, мне наплевать, что мы с тобой одной крови, — сказала она. — Я больше не хочу мучиться, я хочу доказать тебе мою любовь. Мне кажется, что жизнь для меня начинается только сейчас.

Она крепко прижалась к тебе, и, обнявшись, вы долго еще шептали пылкие слова, перебивая друг друга. Ты говорил ей, что это раньше все было так сложно, что теперь главное — идти вперед, начать новую жизнь вместе.

Без угрызений совести и без сожалений.

И у тебя, мой нежный Джованни, их вовсе не было.

47

Было около десяти утра, когда вы приехали в Мальчезине и нашли тот самый пляж, на котором останавливались в первый приезд. Как только вы расположились, Сельваджа намазала твою спину кремом от солнца, и вы стали наслаждаться тем таинственным состоянием покоя, которое снисходило на вас в этих местах.

— Пойдем поплаваем? — спросил ты через час милой болтовни на солнце.

Она отрицательно покачала головой, и ты не стал настаивать. Вот уже много дней ты не ходил больше на тренировки в бассейн, поэтому решил восполнить пробел сейчас, но не слишком утруждая себя. Выйдя из воды, ты заметил, что она смотрит куда-то мимо тебя, погруженная в размышления.

— Что читаешь? — спросил ты, ложась рядом на полотенце.

— Вот послушай, — ответила она. — «Ведь только лишь твое мне имя — враг. И можешь ты иначе ведь назваться — и все равно останешься собой. Что в имени? Оно же не рука и не нога, и с телом не срослося. Не будь Монтекки. Под любым другим названьем роза так же сладко пахла б»[34].

— Тогда убери имя «брат», — прервал ты ее, — и я останусь только Джонни. Убери такую же, как у тебя, фамилию, что тоже, в общем-то, чистая условность, и останусь только я, твой Джованни.

Она рассеянно посмотрела на тебя.

— Я не знакома с Джованни, — сказала она. — Я знаю только Джонни.

— Тогда я буду только Джонни, — ответил ты и поцеловал ее, и она ответила на твой поцелуй.

Книжка упала на песок и так и осталась там лежать, пока вы катались по полотенцам, слившись в одном поцелуе, по очереди беря верх друг над другом.

— Я люблю тебя! Люблю! — шептала она тебе на ухо, крепко обнимая.

Ты делал то же самое, и ваши голоса накладывались один на другой. Вы снова смеялись и плакали одновременно, счастливые и отчаянные, пока делали вид, что забыли, кто вы есть на самом деле в этом мире. Сколько бы вы ни чувствовали себя душами-близнецами, нормальными подростками, в ваших венах текла та же проклятая кровь. Что бы ты ни заявлял, как бы ни пытался уверить себя в обратном, ты всегда это знал, не забывал ни на секунду.

Иногда ты замечал, как твоя сестра рассматривала голубую вену, просвечивавшую под кожей на твоей руке, и, вероятно, спрашивала себя, как ты думал, какая злополучная судьба свела вас в одной утробе. Или же она задавалась вопросом, какая безумная сила связывала вас накрепко, когда на самом деле между вами должно было быть отторжение. Но вы любили!

— Что плохого в том, чтобы любить? — спросила она, пряча лицо у тебя на груди.

— Ничего, — ответил ты, гладя ее по голове.

— Тогда почему кажется, что это неправильно — любить тебя?

— Потому что это так.

— Только потому, что ты мой брат? Разве любовь не должна быть независимой от влияния, от правил, установленных обществом? Где написано и кто сказал, что брат и сестра, как мы, не могут любить друг друга? Мы же никому не делаем плохо.