Tы avais pris ta douche[31] и уже одевался, когда она вошла в каюту. Ты не смог сдержаться и залюбовался ею. Она была готова к вечеринке во всех отношениях. Она была прекрасна.

Платье подчеркивало линии ее тела, туфли на высоких каблуках делали ее еще стройнее, и все в ней было идеально: темные волосы, собранные по-иному, не так, как обычно, колье, которое ты ей подарил, и сережки, которые она сама выбрала. В каком-то смысле это была новая Сельваджа, кто-то, к кому ты должен был привыкнуть. И в новом приступе ревности ты возжелал, чтобы она никуда не выходила из каюты. Ты не хотел, чтобы другие ее останавливали, делали ей комплименты, пялились на нее.

Эта красота должна была принадлежать только тебе, и ты уже серьезно собирался просить ее остаться с тобой весь вечер, чтобы только ты смотрел на нее и, может быть, открыл бы для себя новые особенности ее тела, которое и так уже хорошо знал, но не оценил еще по достоинству в новом свете.

Она стояла перед тобой, воплощение такой простоты и утонченности, какую твое мужское тело, неприспособленное к грации, не могло постичь. Ты обратил внимание на легкий макияж, почти незаметный, и подумал, что любил Сельваджу в том числе за ее тонкое чувство вкуса. Ты считал, что женщина должна обладать утонченностью в одежде, иначе она казалась тебе неряшливой, даже опустившейся, и какой бы красивой она ни была, ей не удалось бы заполучить тебя в кавалеры. Ты всегда искал максимальное проявление женственности, но при этом не выставляемой напоказ вульгарными платьями, осквернявшими фигуру. Настоящая женщина для тебя должна была всегда быть элегантной, ухоженной и не броской, не показной.

А Сельваджа не была показной, хотя ее красота, безусловно, бросалась в глаза.

Она обладала безукоризненным вкусом, в ее стиле никогда ничто не выбивалось за рамки: ни слишком крикливо, ни слишком упрощенно.

— Ты очень красивая.

Когда ты говорил ей эти слова, всякий раз тебе казалось, что ты говорил их впервые, и голос твой даже дрожал от волнения. Она посмотрела на тебя, но ничего не сказала. Потом, все так же молча, прошла мимо и закрылась в ванной.

То, что она проигнорировала тебя таким показным способом, заставило тебя изменить свой план действий. Ты решил принять участие в вечеринке, к тому же там будет ее бывший бойфренд, с которым она встречалась в то утро, что само по себе превращало тебя в сентиментального сыщика под прикрытием: ты следил бы за ними, не бросаясь в глаза.

Сельваджа весело щебетала с подружками. Невероятно. За то время, что ты был там, облокотившись на перила яхты, не показывая, что следишь за ней, она успела поговорить как минимум с тридцатью разными личностями. Друзья из средней школы, друзья из старшей школы, подруги из секции художественной гимнастики, друзья друзей, во всяком случае ты так думал, не имея возможности различить слова в этой мешанине. На яхте было, наверное, человек двести, и она, казалось, была знакома со всеми.

Что до остального, Анезе рассказывала об организации вечеринки в таких тонах, в каких обычно декламируют эпические поэмы, а ты, в ожидании пока не появившегося Томмазо, бегло осматривал лица, оценивал ситуации и динамику их развития, особенно заинтересовавшись одной неудачной попыткой обольщения, быстро перешедшей в обиду. Потом ты решил сменить пейзаж и повернулся к порту, ласкаемому легкими язычками огня уходящего заката Феррагосто.

Прошло еще какое-то время, прежде чем ты смог различить новый голос, доносившийся до тебя оттуда, где стояли Анезе и Сельваджа. Это был мужской голос, и, когда ты обернулся, чтобы посмотреть на его обладателя, обнаружил менее чем в пяти шагах от себя бывшего бойфренда Сельваджи. Он держал в руках бутылку водки и вблизи был не таким, как ты себе его представил. Он был чуть ниже ростом, худой, светловолосый, с голубыми глазами. Кажется, он был уже немного подшофе, потому что от его веселости отдавало чем-то порочным. И все же, несмотря на это, от него буквально разило тщеславием человека, который считает, что весь мир у него в долгу.

— Эй! — он обращался к Сельвадже, обнимая ее с восторгом и претендуя на поцелуй, который она предпочла бы избежать, это было заметно по тому, как она отстранилась.

Ты видел, как они непринужденно обменялись парой фраз, пока он не начал нашептывать ей что-то на ухо, слащаво ухмыляясь. Он то говорил, то отпивал пару глотков из своей бутылки. Пусть Сельваджа не была в тебя влюблена, но она не могла влюбиться и в это ходячее убожество. Он теперь был уже не просто подвыпившим, но здорово пьяным, потому что Сельваджа казалась весьма раздраженной. Наконец, улучив момент, она сбежала от него и присоединилась к группе подруг. Но он достал ее и там и увел прочь. Она стала сопротивляться, бросая на него выразительные взгляды, стала что-то говорить, и когда ты приблизился, то услышал: «Ты становишься невыносимым», — произнесенное с твердым спокойствием и врожденным savoir-faire[32]. Без истеричности она освобождалась от навязчивости Томмазо. Они были все ближе.

Ее бывший бойфренд не сдавался:

— Да мне больше ничего не нужно от тебя. Сельваджа, я хотел только…

— Ты что, не слышал? — вмешался ты. — Мне кажется, ты должен уйти отсюда.

Некоторые гости, искоса наблюдавшие за сценой, замолчали.

— О, а это кто такой? — вызывающе спросил он, подогреваемый выпитой водкой, будто только сейчас обнаружил, что ты не видение, а человек из плоти и крови.

— Один из тех, кто в отличие от тебя, ее уважает.

— Ах, так! — ответил Томмазо хмуро. — Замечательно. И кто же ты? Тарзан? Может, ты и Тарзан, но ты не знаешь, кто я. Понял? Чего ты лезешь? И вообще, она может быть все, что угодно, но не то, что ты думаешь. Даже если она самая красивая шлюха в мире. Роскошная шлюха.

Жалкий урод был пьян. Достаточно пьян, чтобы ничего не соображать, но не достаточно, чтобы вызывать в тебе чувство жалости.

— В последний раз говорю тебе, — сказал ты спокойно. — Послушай меня. Уходи.

— Довольно, остановись на этом, пожалуйста, — сказала Сельваджа и попробовала потянуть тебя за руку.

— У, напугал! — криво ухмыльнулся Томмазо. — Этот Тарзан, небось, даже не знает как трахать девку, а туда же, лезет со своими наставлениями!

— Он пьян! — воскликнула Сельваджа, пытаясь сдержать тебя. — Оставь его! Уходи, Томмазо. Иди домой.

— Хорошо, — сказал ты. — Покончим на этом. Но если ты еще раз позволишь себе оскорбить ее, то ты не знаешь, что я сделаю.

— Спрячешься за юбкой у шлюхи? — не унимался Томмазо.

Тогда ты ударил его, и он рухнул. Не упал даже, а как-то осел, не выпуская бутылку из рук. Она не разбилась. Он сидел на палубе и не поднимался. Друзья помогли ему встать на ноги. У него шла носом кровь, но он посмотрел на тебя и засмеялся. На зубах тоже была кровь.

— Женись на ней, — сказал он, глядя на тебя. Друзья все еще поддерживали его. — Ты дурак, хоть и симпатичный, — продолжил он с ухмылкой, которая сменилась болезненной гримасой. В руке он крепко сжимал бутылку водки. — Ты большой, — начал он и сплюнул кровью, — брат, дурак. Ты козел. Бери ее, она как раз тебе под стать.

Если ты надеялся, что Сельваджа отнесется к тебе, как к герою, который победил Дракона а-ля Водка и теперь ждал заслуженного вознаграждения от дамы сердца, ты ошибался. Она смотрела на тебя с презрением.

— Ты ударил бедолагу, который даже не мог защищаться. Теперь тебе лучше?

— Нет. Мне не лучше.

— Ты фрустрат! Испортил весь праздник. Бить беззащитного! Что еще ты намереваешься сделать? А?

Ты даже не видел, как она замахнулась и дала тебе пощечину. Она тут же убежала. Ты сначала звал ее, а потом последовал за ней в каюту. Не позволяя тебе приблизиться, она запустила в твою сторону флаконом с гелем для душа и, красная от досады, крикнула:

— Убирайся! Пошел вон!

Она сорвала с шеи колье, чуть не разорвав платье, и дважды в сердцах наступила на него. Ты был в отчаянии. Она вынула из шкафа маечку и пару джинсов, схватила дорожную сумку, резким движением раскрыла ее и бросила на кровать. Она стала собирать свои вещи и кидать их в сумку без разбора. Потом обернулась к тебе и сказала:

— Уходи! Выйди отсюда! Оставь меня в покое!

И ты заметил, как слезы блестели в уголках ее глаз.

— Что ты собираешься делать?

— Уезжаю! Возвращаюсь в Верону! А ты держись от меня подальше. Я видеть тебя не хочу, знать тебя не желаю!

В панике ты подумал: «Она сказала, что возвращается в Верону, но не сказала, что вернется в отцовский дом!» От мысли, что она уйдет из родительского дома жить в другое место, у тебя перехватило дыхание.

— Нет, — хрипло пробормотал ты, от волнения у тебя пересохло во рту. — Ты не уедешь без меня.

— Ты все испортил! — закричала она. — Мне стыдно перед моими друзьями, псих ты, больше никто!

В этот момент ты перестал ее слушать и наскоро, в молчании, совершенно разбитый, собрал свои вещи, потому что действительно боялся, что Сельваджа уедет без тебя.

Она сидела сгорбившись на краю кровати, растрепанная и очень уставшая. При взгляде на нее у тебя тоскливо сжималось сердце. Ее безупречный макияж был окончательно испорчен, крупные прозрачные слезы быстро бежали по невинным бледным щекам.

43

Кромешную тьму половины четвертого утра лишь изредка прорезали одинокие огни, когда в конце изнуряющего путешествия ты различил наконец за окном вагона предупреждающие сигналы и крышу железнодорожного вокзала Вероны. Ты предусмотрительно вынес ваш багаж в тамбур. Поезд стал снижать скорость, пока не остановился у перрона, и ты слегка потряс спящую Сельваджу за плечо. Она открыла глаза, ничего не понимая.