Сельваджа снова принялась исследовать тебя, не ограничиваясь только твоими губами, и мгновение спустя поймала твой язык, стиснув его прозрачными от слюны губами, задержав во рту, как в теплой, удивительной, головокружительной темнице.

Ты чуть не умер от восторга, но все же, как ни приятны были эти ласки, первым пришел в себя и оторвался от ее губ, крепко сжав ее кисти. Она сдалась, и ты отпустил ее руки. Дыхание ваше восстановилось, и вы медленно отодвинулись друг от друга.

Ты снова погладил ее лоб, лицо и закрыл глаза, чувствуя каждое биение ее сердца и ощущая вкус ее розовых губ на своих губах.

Вам было жарко, хотя от реки тянуло холодком. Вы вздохнули одновременно, будто хотели убедить друг друга, что все закончилось и больше не повторится.

Ты окончательно оторвался от нее, преодолевая сопротивление собственного тела, и тебя охватило глубокое чувство тоски, как если бы ты отказался от чего-то, что по воле заклинания средневекового алхимика стало частью тебя самого. Ты решительно посмотрел ей в глаза и прошептал:

— Хватит. Прекратим это.

Она кивнула и посмотрела в сторону, не говоря ни слова.

Теперь была ее очередь, твоей сестры, чувствовать себя смущенно и потерянно. Пока вы шли рядом, возвращаясь домой, ты украдкой поглядывал на нее. Только один раз она попыталась взять тебя за руку, но в последний момент, вероятно, постеснялась. Может быть, она думала, что ты злишься на нее, хотя это было вовсе не так. Напротив, ты презирал самого себя за то, что так подло воспользовался ее минутной слабостью. Ты прекрасно понимал, как трудно было ей, одинокой, в незнакомом городе.

Не заботясь о ее ранимости, вместо того чтобы вести себя как подобает брату или доброму другу, ты повел себя как соблазнитель, напирая и наступая, в тот самый момент, когда она показалась тебе слабой и нерешительной. Еще одно мгновение, и Сельваджа первой сочла бы всю ситуацию нелепой и отступила бы.

Но ты воспользовался моментом, верно?

Твое недомыслие посредственного школяра, мир которого разрушился, как разрушилась его семья, взяло верх. Ты так часто мечтал об этом, о чуде просто дотронуться до нее! Но этой ночью ты не то что коснулся, ты замучил ее своими поцелуями. Изнурил.

И все же у твоей сестры был такой острый ум! Как же могла она не догадаться, что ты пытаешься соблазнить ее?

Прояви она нерешительность или нет, наверное, это все равно случилось бы?

Может быть, она сама пошла на это, а ты просто столкнул сани вниз под гору?

Во всяком случае, теперь Сельваджа не противилась твоему молчанию, потому что она знала, что виновата так же, как и ты.

22

Ты оставил палатку там, где она лежала, а сестре сказал, что этой ночью вы будете спать каждый в своей комнате. Ты прекрасно знал, чем все может кончится, если вы не оторветесь друг от друга.

Она пошла готовиться ко сну, а ты решил закурить.

— Джонни, — позвала она через некоторое время, но ты остался стоять у открытого окна в тишине погруженной во мрак кухни, где последние несколько минут изучал профиль мирно спящих домов твоего квартала. — Спокойной ночи, — сказала она, появившись в освещенном квадрате дверного проема.

Ты повернулся и посмотрел на нее. Она даже не попыталась дотронуться до тебя, зная, что ты отверг бы ее. Или, по крайней мере, она так думала. Ты нежно улыбнулся ей и погасил сигарету. Ты достал из пачки, что лежала на столе, вторую и вместе с Сельваджей поднялся по лестнице на второй этаж.

— Спокойной ночи, — пожелал ты нейтральным тоном, едва взглянув на нее, прежде чем закрыться в своей комнате и покончить с этим разрушительным днем.

Ты знаешь. Ты проснулся от собственного крика, задыхаясь, сердце бешено колотилось… в мокрой от пота постели. Ты посмотрел вокруг, комната была в полумраке, ты искал Сельваджу, но ее не было, слава богу! Ее там не было! Тогда ты решил, что надо успокоиться, что это был просто страшный сон, а сон, слава Всевышнему, — это ничто. Помилуй, что могло случиться во сне, какие такие преступления? И какие судьи могли бы осудить за то, что происходило во сне? Тебя чуть удар не хватил, хорошо, что ты вовремя сообразил, что это только сон. Но возбуждение было реальным: включив ночник, ты соскочил с кровати и смог воочию убедиться, что последствия его на простыне были куда как настоящие.

Ты сел на край кровати, или, лучше сказать, ты свернулся клубком на краю, локти прижаты к коленям, голова между рук. Ты хотел ее во сне, как тогда, в Мальчезине, и когда впервые увидел ее со спины полуобнаженной, в ее комнате, и три часа назад, на мосту, и кто знает, сколько еще раз… Бедняга Джованни, ты не мог поверить, что это происходит с тобой, правда? И за что тебе такое наказание? За какие такие грехи? Кому ты навредил?

Почему никто не спешил к тебе на помощь? Какими преступлениями мог запятнать себя простой школьник из Вероны, которого в жизни интересовал только спорт и который до сих пор самое большее, что желал, — получше плавать на спине? «Я сошел с ума», — констатировал ты. «Эй, Джованни, — закричал кто-то из бездны, в которой пребывало твое сердце, — ты такой слабак, что живым тебе отсюда не выбраться!»

Это была бессонная, мучительная ночь, и твое бдение было сравни терновой арке, потому что не было тебе покоя. Ненормальный, ты знал, что испытывал к твоей сестре. Ты больше не мог обманывать себя и думать, что, если представить эту историю в ином свете, это поможет тебе избавиться от угрызений.

Ты зашел слишком далеко, твоя фантазия давно преодолела ту планку дозволенного, перед которой все могло еще оставаться терпимым, а после — если не становилось демоническим, то уж точно звероподобным.

Наверное, только твое тело пока еще оставалось по эту сторону планки.

Только твое тело, дорогой мой Джованни, еще не перешагнуло черту.

Через распахнутое окно в комнату проникал слабый влажный ветерок, и ты, поднявшись с кровати, полумертвый от отчаяния, приблизился к окну и вопросительно посмотрел на бесстрастную Луну. Но о чем было его спрашивать, этот бесчувственный спутник? Ты же знаешь, гораздо больше можно было узнать от какого-нибудь молодого человека, вроде тебя, и от Сельваджи, которая, конечно, хорошо знала превратности судьбы.

За окном единственная дорога с редкими машинами, очертания которой ты едва различал за стеной деревьев, казалась бескровной артерией. Ты посмотрел на часы, как если бы знание, который теперь час, могло спасти тебя. Если было рано, ты все равно не смог бы заснуть, если пришла пора вставать, ты ни за что на свете не осмелился бы оставить свою комнату и спуститься вниз на завтрак вместе с ней.

Короче, была половина пятого.

Тогда ты остался стоять у окна, жалкий безумец, заживо съеденный страстью, моля лишь о том, чтобы свежий утренний воздух хоть немного облегчил твои страдания.

Прошло довольно много времени, и вдруг ты обнаружил, что стоишь перед дверью комнаты для гостей, где спала твоя сестра. Ты понял, что это не сон, только когда дверь в комнату была уже на расстоянии вытянутой руки от тебя. Ты посмотрел на свои пальцы, сжимавшие дверную ручку, и в следующее мгновение увидел в щелку Сельваджу, спавшую на боку, лицом к полуоткрытому окну. Бледные занавески легко покачивались на ветру. Ты вошел и прикрыл ее плечи простыней. На ней было только нижнее белье, и ты старался не смотреть на нее. В этот момент тобой, как любым уважающим себя братом, двигало лишь желание защитить ее.

Ты сел на стул в темноте и некоторое время рассматривал ее. Иногда она вздыхала и слегка меняла позу. Она была такая нежная и хрупкая теперь, когда не могла ранить тебя, как это не раз случалось при дневном свете.

Чуть позже ты спустился вниз и истерзанный, изнуренный, с измученной душой шатался из кухни в гостиную и обратно в ожидании рассвета.

23

Едва пробило девять, когда ты услышал ее шаги наверху. Как только ты понял, что она встала и готова спуститься вниз, чтобы встретиться с тобой, в то время как ты не был к этому готов абсолютно, ты занервничал. Ты вытащил из пачки очередную «Camel» и выкурил ее, стараясь успокоить нервы.

Ты слышал, как она постучала в дверь твоей комнаты. Она тебя искала!

Ты предпочел бы провалиться сквозь землю или сбежать со скоростью света, лишь бы не видеть ее, но куда ты мог спрятаться? И потом, ты не хотел выглядеть трусом. Так что ты ограничился тем, что ждал ее, сидя на диване, спиной к двери в гостиную, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке. Ты услышал ее шаги у себя за спиной: если бы у нее в руке оказался нож и она ударила бы тебя в спину, это произвело бы на тебя меньшее впечатление. Она почти упала на диван рядом с тобой. На ней был халатик из белого шелка, который делал ее еще более сексуальной.

Ты старался не смотреть на нее, зная, что под халатиком не было ничего, кроме двух крошечных предметов женского туалета.

К твоему глубокому сожалению, ты не мог не заметить, что проклятый халат не был застегнут на все пуговицы, так что в профиль тебе была отчетливо видна линия ее груди. Тогда ты постарался сосредоточиться на фотографиях Марио Дондеро[17], которые в аккуратных рамках скученно украшали противоположную стену. Сначала вы молчали. Потом она повернулась и посмотрела на тебя. Она положила руку тебе на плечо и завела разговор.

— Мне до смерти жаль, Джонни, того, что случилось вчера, — сказала она. — Это моя вина. Я сделала глупость. — Она опустила голову, возвращаясь в мыслях к тем вчерашним моментам, так, по крайней мере, ты решил.

А ты, хоть и хотел всем сердцем тут же успокоить ее, не сказал ни слова, чтобы проверить — чуешь, какое чудовище? — до каких пределов распространялось ее раскаяние.