Александр Дюма - Амори

В его голосе слышалась удивительная доброта.

Доктор расспросил Амори о его планах и намерениях, поправил с изысканной любезностью светского человека некоторые слишком категоричные мысли, с улыбкой выслушал юношеские заблуждения, трогательные иллюзии двадцатилетних. Он с удовольствием наблюдал силу и щедрость чувств этого характера.

Амори с энтузиазмом говорил о своем разочаровании, с горячностью — об угасших страстях: отныне он будет жить не для себя, а для других, он будет заниматься только филантропической деятельностью.

Проницательный доктор с серьезным видом покачивал головой, выслушивая эти мечты, и соглашался со всеми утопиями.

Что касается Антуанетты, она восхищенно слушала Амори: он такой благородный, щедрый, пылкий.

После обеда подошла очередь обсудить ее дела.

— Амори, — сказал господин д'Авриньи, когда вечером они оказались одни, — Амори, меня скоро не будет, и я вверяю ее вам. В несчастьи вы повзрослели; отстранившись от света, вы лучше поймете и людей, и их дела. Руководите Антуанеттой советами, наставляйте ее, будьте ей братом.

— Конечно, — порывисто заговорил Амори, — и очень преданным братом, уверяю вас. Да, мой дорогой опекун, я с удовольствием принимаю обязанности молодого отца, которые вы мне поручаете, и откажусь от них только в день, когда смогу ее подвести к мужу, любимому и достойному ее.

Как только разговор перешел на эту тему, Антуанетта сразу замолчала и погрустнела. Она смущенно опустила глаза, но доктор подхватил:

— Как раз перед вашим приездом мы говорили об этом, Амори, я был бы рад, если бы перед кончиной я узнал, что она живет в любви и счастье в доме супруга, равного ей. Давайте посмотрим, Амори, нет ли кого-нибудь достойного среди ваших друзей.

Теперь замолчал Амори.

— Так что же? — спросил господин д'Авриньи.

— Это очень серьезный вопрос, — сказал Амори. — Надо хорошо поразмыслить. Действительно, большинство молодых аристократов — мои товарищи.

— Назовите нам некоторых, — сказал доктор.

Амори вопросительно посмотрел на Антуанетту, но она упорно не поднимала глаз.

— Ну что ж, — заговорил Амори, вынужденный отвечать опекуну, — во-первых, Артур де Лансу.

— Да, — быстро сказал доктор, — он молод, элегантен, умен, он из хорошей семьи, у него прекрасное состояние.

— К несчастью, он не подходит Антуанетте. Это ветреник, гуляка, который стремится, что чрезвычайно смешно в девятнадцатом веке, заслужить репутацию Дон Жуана и Ловеласа. Это замечательные качества для безумцев и вертопрахов, как он, но слабая гарантия для счастья женщины.

Антуанетта вздохнула и поблагодарила Амори взглядом.

— Поговорим о другом, — сказал старик.

— Я бы предпочел Гастона де Сомервье, — продолжал Амори.

— Это подходит, — сказал доктор, — он также богат и знатен, как Артур де Ланси, и я слышал, что он серьезный, скромный и сдержанный человек.

— Если бы пришлось перечислять и остальные его качества, — заметил Амори, — пришлось бы добавить, что это глупец, но глупец со светским лоском. Попытайтесь нарушить его величественное молчание, затронуть его наигранное достоинство и вы обнаружите, уверяю вас, ничтожную и посредственную личность.

— Но разве вы не представляли мне человека по имени Леонс де Герину? — спросил старик.

— Да, сударь, — сказал Амори, краснея.

— Мне показалось, что у этого молодого человека блестящее будущее. Он уже государственный советник, не так ли?

— Да, но он не богат.

— Увы, да! — сказал господин д'Авриньи. — Но Антуанетта богата за двоих.

— Кроме того, — продолжал Амори с некоторой досадой, — говорят, что его отец играл какую-то не очень почетную роль в революции.

— В любом случае, — заметил старик, — это не может быть его отец, а его дед. Даже если это и верно, в наше время потомки не отвечают за ошибки своих предков. Итак, Амори, представьте этого молодого человека Антуанетте, при графе де Менжи, разумеется, и если он ей понравится…

— Ах, прости, — воскликнул Амори, — несколько месяцев отсутствия стерли это из моей памяти! Я забыл, что Леонс поклялся жить и умереть холостяком. Он одержим мономанией, и самые молодые и очаровательные, самые аристократичные красавицы из квартала Сен-Жермен отступили перед его диким нравом.

— Ну что ж, — сказал доктор, — а если мы вернемся к Филиппу Оврэ?

— Я вам говорила, дядя… — прервала Антуанетта.

— Пусть говорит Амори, дитя мое, — сказал господин д'Авриньи.

— Мой дорогой опекун, — заговорил Амори с видимым раздражением, — не спрашивайте меня об этом Филиппе Оврэ, я больше не хочу его видеть. Антуанетта принимала его, несмотря на мои советы, она может принимать его и теперь, если ей нравится. Но я не могу простить ему недостойную забывчивость.

— Кого он забыл? — спросил господин д'Авриньи.

— Он забыл Мадлен, сударь.

— Мадлен! — вскричали господин д'Авриньи и Антуанетта.

— Да, я скажу в двух словах, судите сами: он любил Мадлен, он сам говорил мне это, он умолял меня просить у вас для него руки Мадлен. Это было в тот самый день, когда вы согласились на наш брак. А сегодня он любит Антуанетту, как ранее любил Мадлен, как он, возможно, полюбит десяток других. Скажите, какое доверие можно питать к сердцу, меняющемуся так быстро и так основательно, забывая менее чем за год любовь, которую он называл вечной.

Услышав столь глубокое возмущение Амори, потрясенная Антуанетта склонила голову и замерла.

— Вы очень строги, Амори, — сказал господин д'Авриньи.

— Да, мне тоже так кажется, — робко заметила Антуанетта.

— Вы его защищаете, Антуанетта! — закричал Амори.

— Я защищаю нашу слабую человеческую природу, — заговорила девушка. — Амори, не все люди имеют вашу непреклонную душу и ваше незыблемое постоянство. Будьте снисходительны к слабостям, которых у вас нет.

— Это значит, — горько сказал Амори, — что Филипп снискал вашу милость… а Антуанетта…

— А Антуанетта права, — сказал господин д'Авриньи, пристально глядя на молодого человека и как бы желая читать в самой глубине его души. — Вы слишком быстро выносите приговор, Амори.

— Но мне кажется… — с пылом заговорил Амори.

— Да, — прервал его старик, — я знаю, что ваш возраст не склонен щадить и принимать слабости простых смертных. Мои белые волосы научили меня терпимости, и вы сами, возможно, когда-нибудь поймете, что самая несгибаемая воля с течением времени слабеет; в ужасной игре страстей самый сильный характер не может ручаться за себя, самый гордый ум не может сказать: «Я буду там завтра».

Не будем судить никого, чтобы не быть строго судимыми. Нас ведет судьба, а не наша воля.

— Следовательно, — воскликнул Амори, — вы предполагаете, что я тоже способен однажды предать память Мадлен?

Антуанетта побледнела и оперлась на стену.

— Я ничего не предполагаю, — сказал старик, качая головой, — я жил, я видел, я знаю. Вы берете на себя роль молодого отца Антуанетты, как вы сами сказали, постарайтесь быть добрым и милосердным.

— И не сердитесь на меня, — добавила Антуанетта с едва уловимой горечью, — за то, что однажды я призналась, что после Мадлен можно полюбить кого-то другого, не сердитесь на меня, я раскаиваюсь.

— Кто может сердиться на вас, ангел чуткости? — сказал Амори, от которого ускользнуло чувство горечи, вызвавшее эти слова, и который понял ее извинения буквально.

В этот момент, верный данным распоряжениям, Жозеф доложил, что экипаж для Антуанетты подан.

— Я еду с Антуанеттой? — спросил Амори у доктора.

— Нет, мой друг, — сказал господин д'Авриньи, — несмотря на вашу отцовскую роль, вы слишком молоды, и вам следует соблюдать в ваших отношениях с Антуанеттой самые жесткие правила, не из-за вас, разумеется, а ради общества.

— Но я приехал на почтовых лошадях и отпустил экипаж, — сказал Амори.

— Вторая коляска к вашим услугам, пусть это вас не беспокоит. Теперь вы не можете жить на улице Ангулем. Когда захотите посетить Антуанетту в Париже, я вас прошу наносить визиты в сопровождении одного из моих старых друзей. Де Менжи бывает у нее трижды в неделю в определенные часы. Он будет счастлив сопровождать вас к ней. Он это делает, как мне рассказывала Антуанетта, для Филиппа Оврэ.

— Значит, я теперь чужой?

— Нет, Амори, для меня и для Антуанетты вы — мой сын. Но в глазах света вы — молодой человек двадцати пяти лет и только.

— Будет забавно постоянно встречать этого Оврэ, которого я терпеть не могу. А я поклялся не встречаться с ним!

— Пусть он приходит, Амори, — воскликнула Антуанетта. — Вы увидите, какой прием он встретит. И, наверное, у него очень толстая кожа, если он будет продолжать свои визиты.

— Да? — сказал Амори.

— Вы сможете судить об этом сами.

— Когда?

— Уже завтра. Граф де Менжи и его супруга посвящают бедной затворнице три вечера в неделю: вторник, четверг и субботу. Завтра суббота, приходите завтра.

— Завтра… — прошептал Амори нерешительно.

— Обязательно приходите, — сказала Антуанетта, — мы так давно не виделись, нам есть о чем поговорить!

— Идите, Амори, идите, — сказал господин д'Авриньи.

— Тогда до завтра, Антуанетта, — сказал молодой человек.

— До завтра, брат, — сказала Антуанетта.

— До следующего месяца, дорогие дети, — сказал господин д'Авриньи, который с меланхоличной улыбкой слушал их спор. — Если в течение этого месяца я вам буду нужен по какой-нибудь важной причине, я разрешаю вам приехать ко мне.

Опираясь на руку Жозефа, он проводил их до экипажей и, обнимая их, сказал:

— Прощайте, друзья мои.

— Прощайте, отец, — ответили молодые люди.