— Стони, умоляй, я этого так хотел! Сейчас мне хорошо, очень хорошо!

Он провел щекой по ее шее, она почувствовала его щетину, это возбудило се до крайности, она уже не помнила себя от желания… Его рука опять проникла в нее. Констанция стонала, не переставая, она с силой прижалась к нему бедрами, а руками схватила его за ягодицы, и Сенрен с размаха вошел в нее. Она чувствовала его большой член в своем теле, это было несказанное блаженство… Он прошептал сквозь сжатые зубы, что не хочет причинять ей вред, что… Она слышала, как из его груди вырвался стон. О, Господи! Его движения становились все неистовее, все сильнее, он двигался в ее теле, одновременно целуя се лицо, глаза, губы… Ее тело было в огне, она корчилась под ним, подлаживаясь под его ритм.

Теперь уже стонал и сам жонглер. Она смутно понимала, что их крики и стоны могут разбудить детей, особенно Ходерн, но ничего не могла с собой поделать.

Ощущая его в своем теле, двигаясь в одном с ним ритме, она очень скоро стала переживать доселе невсданный экстаз. Он был до того силен, что у нее стал побаливать низ живота, но боль была приятной. В момент оргазма рыдающая графиня была необычайно прекрасна. Она запустила руки в его волосы, и ему передалось ее напряжение. Сенрен не выдержал, и Констанция почувствовала, как сначала напрягся, а потом запульсировал в ней его член. Жонглер забился в конвульсиях, и теплая густая жидкость стала извергаться в ее лоно. В тот же самый миг для Констанции взорвался мир, она издала пронзительный крик, а Сенрен застонал и в изнеможении упал рядом с ней.

— Мама!

Констанция очнулась и попыталась восстановить дыхание. Сенрен пристально смотрел на нее, она была похожа на испуганного ангела. В темноте она пыталась подняться, но неожиданно ощутила страшную дрожь в ногах.

— Мама! Что это? — опять раздался голос Ходерн.

О, Господи! Сенрен тоже постепенно приходил в себя.

— Мама, был такой страшный шум…

— Это все буря, — ответила ей Констанция. Жонглер поднялся на ноги и стал одеваться.

Графине казалось, что он делает все ужасно медленно. Наконец она услышала, как хлопнул полог палатки, и жонглер растворился в темноте. Графиня старалась собраться с силами и подняться на ноги. Ходерн вышла из своего закутка.

— Мама, что ты делаешь на полу?

Констанция ответила, что раздевалась, когда вспомнила, что куда-то девались перья, и стала их искать. Действительно, нащупав на полу несколько перьев и сделав над собой нечеловеческое усилие, графиня поднялась на ноги. Ее тело еще не остыло, она чувствовала ноющую боль во всех членах, слезы еще не высохли на глазах.

Констанция сказала дочери, что все нормально и надо идти спать.

— Как только мы проверим, все ли нормально с хозяйкой, мы тотчас отправимся спать… — Констанция неожиданно услышала взволнованный голос Эверарда. И капитан с Гервайзом тихо вошли в ее палатку.

— Миледи, вы где? — позвал он.

Эверард посмотрел себе под ноги и увидел, что перья и чернильница валяются на полу.

— Что случилось? — удивленно спросил он. Констанция не собиралась сообщать миру, что здесь произошло. Она не могла показаться Эверарду — посмотрев на лицо графини, он бы все понял. Ноги отказывались держать ее, и она пододвинула к себе стул.

— Мы раздеты, — сказала она рыцарям.

Констанция могла видеть лицо Эверарда, в то время как он не мог видеть ее. На его лице промелькнуло сомнение.

— Почему вы удивляетесь, что здесь необычного? — спросила она.

— Убежал заключенный, — ответил рыцарь.

Его глаза быстро обшарили небольшое пространство, но ничего подозрительного он не заметил. Но Эверард не был удовлетворен осмотром.

— Лошади порвали привязи… В бурю невозможно собрать их, мы попытаемся найти их после…

Констанция указала Ходерн на постель, девочка легла.

— Невозможно? — переспросила графиня.

Эверард с силой сжал меч.

— Мы не единственные в этом лесу! Мы видели их достаточно ясно и хорошо рассмотрели.

Констанция слушала Эверарда без всякого внимания, ее тело еще не отошло от недавнего происшествия. Такое с ней случилось впервые.

Это была тайна, которая может существовать только между мужчиной и женщиной. Когда она закрывала глаза, то перед ней всплывало лицо жонглера, как будто он склонялся над ней. Ощущения были слишком свежи, она еще чувствовала его в своем лоне.

— О, Боже!

Графиня резко очнулась и вернулась к деиствительности. Она не должна вызвать у Эверарда и этого молодого рыцаря никаких подозрений.

— Мы должны найти этого трубадура, — сказал Эверард, — и заключить его в темницу! Это лучшее, что мы можем сделать!

Констанция ничего не ответила.

ГЛАВА 8

На следующее утро, когда рыцари свертывали лагерь и готовились выйти из Кидскровского леса, все говорили только о побеге заключенного. Говорили, что он выбрался еще до потопа и, поймав лошадь, быстро ускакал. Другие рыцари кричали, что это дело рук разбойников и людей вне закона, что сам он никогда бы не освободился.

После побега жонглера Эверард дал распоряжение сотне рыцарей усилить наружное наблюдение, чтобы предотвратить внезапное нападение на случай, если жонглер действительно был не один. Он также приказал разыскать лошадей, которые порвали привязи и разбежались. Эверард осмотрел оковы, оставшиеся в колымаге, и понял, что цепи порвали специальными инструментами. Следовательно, этот побег не был случаен. Нервы Констанции были на пределе, она не хотела ни с кем разговаривать и никого слушать. Удивительно, но ни Эверард, ни сержант рыцарей не стали обсуждать с ней, почему кому-то вообще пришло в голову освобождать жонглера. Домочадцы графини тоже разбились на группы и обсуждали побег Сенрена. Их предположения были одно нелепее другого. Констанции хотелось положить конец всем этим сплетням, но она боялась навести на себя подозрение. С какой стати леди Констанция могла интересоваться и тем более защищать сумасшедшего? Единственое, что она могла сделать для жонглера, так это приказать Эвсрарду выезжать как можно скорее. Констанция выбрала место в середине колонны, где она имела больше возможности слушать и меньше говорить. Она не могла ни с кем поделиться произошедшим, а ей так хотелось выговориться. Прислушиваясь к разговорам окружающих, графиня очень боялась, что кто-то, несмотря на страшную бурю, мог услышать их в палатке. Эта история быстро бы облетела всех и обросла бы невероятными подробностями. В этом случае Констанции грозил жуткий скандал, ведь она была достаточно известная женщина. К тому же сам король дал ей разрешение не выходить замуж в течение трех лет, а церковь каждый день проповедовала, что страстные плотские утехи и даже просто желания — большой грех. Если бы эта история стала достоянием общественности, то все бы сказали, что именно она пригласила жонглера к себе, и она не смогла бы доказать обратное.

Констанция осторожно оглядела окружающих ее рыцарей. Никто не разглядывал ее, все вели себя как обычно, она не заметила ни одного подозрительного взгляда. Только Эверард время от времени смотрел на нее пристально. Графиня никак не могла понять, что его настораживало.

Наконец Констанция приказала няньке привести дочь. Она посадила Биатрис к себе в седло. Нянька дала девочке ее любимые медовые пирожные, и та с удовольствием уплетала их. Она хотела непременно поделиться с матерью и стала запихивать кусок пирожного ей в рот. Тотчас же щеки и рот Констанции оказались в меду.

— Милая, я не хочу, — сказала графиня, вытираясь. Потом она нагнулась к дочери и стала целовать ее волосы, пряча лицо от окружающих. Господи! Лицо могло выдать ее, на нем еще были следы ночного изнасилования. Она и подумать боялась, что кто-то мог предположить произошедшее. Мир должен знать ее только как гордую женщину, не подвластную никаким низменным чувствам. Но на самом деле она была обыкновенной земной женщиной, и, как всякая женщина, она не могла спокойно относиться к падению своего тела. Никогда прежде такого не было.

Она лихорадочно думала, что жонглер пришел к ней ночью в палатку, чтобы отомстить. И самое обидное, ему это удалось! Констанция горела от своего бессилия что-либо изменить.

Месть! Было так просто отомстить ей за все побои рыцарей и Эверарда. В этот момент они никак не могли защитить ее. Как он смел, так обращаться с ней?! Он, верно, сумасшедший, только у такого получилось бы, несмотря на сотню рыцарей охраны, забраться к ней в палатку и без всякого согласия овладеть ею. Да как овладеть! Констанция непроизвольно вздрогнула, вспомнив его руки, его тело…

— Пожалуйста, мама! Попробуй! — настаивала Биатрис. Она пыталась просунуть кусок пирожного между губ матери. Графиня опять вся измазалась в меду.

Констанция всмотрелась в лицо дочери. Она смотрела на нее, но мысли опять возвращались к ночному происшествию. Она вспомнила слова жонглера: «Я заставлю вас кричать, графиня! Вы будете просить, умолять меня!»

Она чувствовала его поцелуи на своих губах, и низ живота еще давал о себе знать. Ей было больно вспоминать, что он действительно заставил ее кричать от страсти, что похоть оказалась сильнее сознания. Матерь Божья! Она должна все это забыть, должна!

Но она не могла забыть его необыкновенную красоту, это золотистое в свете фонаря тело, мощную грудь. Как можно забыть его, подобно сказочной птице склонившегося над ней, забыть картину, открывшуюся ее взору, когда он снял свои грубые брюки. Поистине это незабываемо, настолько завораживающее было зрелище. А его насмешливые и в то же время мягкие слова… Констанция почувствовала, что помимо воли снова возбуждается. Она гневно сжала губы.

Она сердилась на себя еще и за то, что не стала кричать, — возможно, она бы привлекла внимание рыцарей. С другой стороны, это было бесполезно — в такую бурю никто бы не услышал се криков, тем более что рыцари в это время занимались лошадьми. Она только разбудила бы детей и девушек. Графиню привела в ужас одна только мысль, что они все — а не только Ходерн, которая была еще мала, чтобы понять случившееся, — могли проснуться. Что бы она сказала им?