Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

– И как тебе? Ты уже все прочитала?

Ванда вздрогнула. Она не заметила, как проснулась Мария.

– Нет, – выдавила она из себя. – Но и того, что я прочла, мне уже достаточно! Хорошо, что ты все записала. Как думаешь, что скажет полиция, если я все это им отнесу?

Мария слабо покачала головой.

– Нет, никакой полиции.

– Но почему? Они ведь не могут просто так убивать людей, держать тебя здесь взаперти и…

Ванда запнулась, ощутив, как холодная ладонь Марии легла на ее руку.

– Пожалуйста, не надо, я умоляю тебя! Ты должна подумать о Сильвии. Ты должна использовать эту информацию с оглядкой на нее…

– Как ты себе это представляешь? Если все выяснится, разве это не пойдет на пользу Сильвии? – спросила Ванда, нахмурившись.

В тот же миг глаза Марии закрылись. Ее фазы бодрствования становились все короче. Осознание этого стало для Ванды подобно грому среди ясного неба. Нужно было смотреть правде в глаза: для выздоровления Марии Ванде нужно было что-то предпринять.

Мария спала. Но ее дыхание во сне было прерывистым, она беспокойно переворачивалась с боку на бок.

После последнего осмотра лицо врача стало еще озабоченней. Он взволнованно говорил в коридоре с Патрицией. Вскоре после этого итальянка собственноручно убрала колыбельку Сильвии из комнаты. Затем поставила рядом с кроватью Марии ночной столик со свечкой. Чуть позже пришел очень старый священник, одетый во все черное. Он читал на латыни отрывки из Святого Писания. Вскоре комнату наполнил запах ладана.

Ванда вместе с графом и Патрицией стояли у изножья кровати. Хотя Ванда еще никогда не присутствовала на подобных церемониях, она понимала, что все это значит. Это было соборование. Через помазание елеем Господь становится ближе к умирающей, а в молитве она должна найти утешение. Умирающая… Все в Ванде противилось осознанию этого.

– Мария, дорогая Мария, тебе нельзя умирать, – шептала она, когда священник вышел из комнаты вместе с Патрицией. Ее сердце сжалось от страха. – Останься с нами, пожалуйста. Мы любим тебя. И ты нужна нам. Я… не знаю, достаточно ли я сильна, как ты считаешь.

Ванда погладила Марию по щеке. Когда девушка наклонилась вперед, дневник уперся в живот: Ванда все еще носила его в своем корсаже. Знание того, как несправедливо поступили с Марией, ненадолго отошло на второй план.

Лицемерная Патриция стояла рядом со священником… Ванда изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Она должна думать о Марии. И о том, что та сказала ей: Ванда должна делать все, помня о Сильвии. Девушка со временем поняла, что тетка хотела этим сказать, хотя все внутри ее противилось этому предчувствию.

Мария открыла глаза. Они странно блестели, такими Ванда их еще не видела. Это было словно свечение изнутри.

– Ванда, дорогая… Мне хотелось бы тебе еще столько всего сказать. Но… такая слабость. Ты должна… отвезти Сильвию в Лаушу. Ты обещала мне. Моя дочь должна вырасти среди стеклодувов, а не… среди убийц.

– Она должна вырасти с тобой! – в отчаянии воскликнула Ванда. – Ты скоро выздоровеешь, вот только жар уйдет.

Мария едва заметно покачала головой.

– Жар не уйдет. Я уйду.

И она в последний раз закрыла глаза.

Похороны состоялись уже на следующий день. Для Италии это обычное дело, как объяснила графиня потрясенной, заплаканной Ванде.

Не было даже времени, чтобы сообщить в Лаушу. Не было времени, чтобы Йоханна, Петер и Магнус приехали на похороны Марии. Не было времени привыкнуть к мысли, что Мария умерла. Прекрасная Мария. Мария с блестками на лице.

На погребении присутствовала небольшая группа людей: граф с женой, Клара, еще одна горничная и Ванда. Сильвия осталась с кормилицей, Франко сидел в тюрьме в Америке, куда еще никто не смог передать весть о смерти его жены.

Кладбище выглядело совсем иначе, чем Ванда привыкла видеть в Нью-Йорке. И оно не было таким, как в Лауше. Ванда смотрела стеклянными глазами, как гроб с Марией задвигают в нишу громадной каменной стены. В нишу с надписью, высеченной на скорую руку. А рядом – бесконечная вереница ниш с умершими. Никаких цветов, никаких свечей, никаких «пепел к пеплу, прах к праху», никакого возврата в лоно матери земли. Почва была слишком каменистая, чтобы хоронить в ней покойников.

Нехорошо, что Марию похоронили здесь: ее дом был в Лауше. Эта мысль подспудно закралась Ванде в голову, но из-за спешки в тот день ей так и не удалось достучаться до сознания. Может… Если бы мать была рядом или Йоханна, они бы наверняка не допустили, чтобы Марию… Но рядом никого не было, и тело Марии теперь покоилось в каменной стене.

Прощание оказалось коротким и не особенно драматичным. Графиня и ее муж сухо пожали Ванде руку. К удивлению Ванды, граф прислал экипаж, который доставил девушку вместе с багажом и ребенком на вокзал. Вряд ли можно было подумать, что он этим выразил «готовность помочь». Он даже сопроводил Ванду лично. На вокзале он отыскал нужный поезд. Ванда с Сильвией расположилась в купе, где граф забронировал для них два места.

Девушка отсутствующим взглядом смотрела сквозь окно поезда. Состав двигался очень медленно, но она не замечала монументальной красоты Альп. После стольких злоключений последних дней Ванда была слишком измотана. Да и мучительное чувство, что она все делает не так, не проходило.

Как она могла допустить, чтобы Марию похоронили в Генуе? Разве она не должна была настоять, чтобы тело Марии сожгли, а пепел переправили в Лаушу? Сделать это, находясь в Германии, наверняка будет проблематично. Ванда ожидала еще больших упреков из-за того, что она не отправила телеграмму о смерти Марии родственникам. Но как ей было уместить эти ужасные события всего в двух предложениях?

Была еще и другая, очень острая проблема.

Несколько минут назад заходил проводник и предупредил пассажиров о предстоящем паспортном контроле на итало-австрийской границе.

Вдруг пограничники придерутся к документам Сильвии? Что, если все, что Ванда взяла на себя в последние дни, потерпит фиаско из-за упрямого чиновника, которого одолеют подозрения при виде молодой девушки с младенцем?

Ванда взглянула на ребенка, спящего в корзине, которая стояла рядом на сиденье. Девочка сжимала и разжимала маленькие кулачки, словно хотела защититься от всего зла этого мира! При этом не было никакой силы в мире, которая могла бы повлиять на ее судьбу…

Своенравная, прекрасная Мария мертва.

Ванда закрыла глаза и ждала, пока боль не стихнет. Если она сейчас станет скорбеть о Марии, то заплачет и не сможет остановиться. Ей нужно собраться, прогнать печаль или хотя бы попытаться это сделать. Она глубоко вздохнула. До нынешнего момента все шло хорошо, теперь Ванда должна была позаботиться, чтобы и дальше все продолжалось в том же духе.

Стоит ли будить Сильвию, когда чиновники войдут в купе? Мужчинам не нравится детский крик, может, таким образом паспортный контроль пройдет быстрее? Но, возможно, тогда молодая мать с ребенком точно привлечет внимание. Ванда попыталась рассмотреть свое отражение в окне, но бледный утренний свет мешал этому. Ванда понимала, что ни макияж, ни особенно строгий костюм не прибавят ей за одну ночь десять лет. Женщина постарше с ребенком на руках, наверное, не так бросалась бы в глаза. А вот она…

Люди на перроне вряд ли могли смотреть с бóльшим презрением. Как они таращили глаза! Никто из мужчин не помог ей занести в поезд тяжелую корзину с ребенком, чемодан и дорожную сумку. Немногие женщины, которые стояли на платформе, тоже косились на Ванду. Что они знали, эти люди?

Ванда наклонялась над корзиной каждые несколько минут. Малышка спала. Казалось, все в полном порядке: ее щечки были розовыми, но не слишком красными. Длинные ресницы, которые у младенца были удивительно густыми, казалось, касались маленьких светло-коричневых кругов под глазами – дочка Марии была необыкновенно красивым ребенком.

До сих пор Сильвия была идеальной попутчицей: как только поезд тронулся, она заснула. Когда девочка просыпалась, Ванда давала ей одну из бутылочек с молоком, которые наполнила кормилица. И смена пеленок происходила так, как кормилица описала Ванде. Девушка не знала, удастся ли ей успокоить ребенка, если тот начнет кричать.

Только бы поменьше думать. Но одна мысль следовала за другой. Пока все шло гладко.

Ванда дрожащей рукой достала из сумки свой паспорт и документы Сильвии. Сколько угроз понадобилось, чтобы получить эти документы!

При этом Ванде после похорон просто хотелось забиться в угол и реветь не переставая. Но вместо этого она угрожала графу, что предаст огласке записи Марии и донесет властям, пока он не согласился на ее требования. Ванда втайне даже удивилась этому. Почему он не попытался завладеть этой книжицей? Почему он не решился воздействовать на Ванду более решительно, чтобы заставить замолчать? Какими способами он мог этого добиться, девушка даже думать не хотела… В итоге у Ванды закралось подозрение, что в таких сложных обстоятельствах граф просто не хотел иметь дело еще и с новорожденным, наполовину осиротевшем ребенком.

Он предложил Ванде забрать Сильвию к чертовой матери, только взамен оставить дневник Марии – такова была сделка. Ванда быстро согласилась, а граф уехал в ратушу Генуи, чтобы надавить на чиновников и раздобыть документы для девочки. Возможно, и давления особого не понадобилось: если записи Марии точны, семьей де Лукка было подкуплено достаточно чиновников. Вскоре девушка уже держала в руках свидетельство о рождении, в котором говорилось, что Сильвия – ее дочь, родившаяся во время ее пребывания в доме графа. Ванда должна была отправиться в представительство органов власти в Лауше для дальнейшего узаконивания. Или стоило отправиться в Зонненберг? Она не знала этого. И что потом? Под какой фамилией должна расти Сильвия? Кто должен… Девушка недовольно покачала головой, словно желая отмахнуться от надоедливой мухи. Только бы думать поменьше.