Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

Но и Йоханна, и Рут, и Стивен решительно возразили против этого. Даже Томас Хаймер смотрел на дочь еще мрачнее, чем обычно, когда Ванда рассказала ему о своем плане. Все заявляли, что молодой незамужней девушке не подобает путешествовать в компании мужчины, пусть даже их пути разойдутся сразу после пересечения итальянской границы. Ванда не упоминала, что после визита к Марии хочет приехать в Венецию к Рихарду. Она представляла, как придется самой покупать билет и путешествовать на поезде от Генуи в Венецию, и от этого ей становилось не по себе. О намерении пожениться тоже никто из них не упоминал. Ванда убедила Рихарда, что сообщать такую новость сейчас не стоит. Ее родители еще больше будут беспокоиться о непорочности дочери, если узнают о будущих планах Ванды. Она постоянно повторяла, как ужасно переживает за Марию, чтобы сосредоточить внимание родственников именно на ее желании посетить тетку. Ванду утешало то, что тут и врать-то особо не приходилось.

Провода от почтамта в Зонненберге до квартиры Рут в Нью-Йорке накалялись от телефонных разговоров. Мать уговорить не получалось, поэтому Ванда звонила даже Стивену в кабинет. Когда она услышала его голос, то чуть не разрыдалась. Потом она подробно рассказала, насколько ей жаль, что перед отъездом она его сильно обидела своим детским поведением. Стивену было тяжело ее успокоить. В конце концов Ванда все же смогла изложить ему свою просьбу: не сможет ли он замолвить за нее словечко перед матерью? Ей больше всего на свете хотелось навестить Марию. Стивен ответил, что вполне понимает беспокойство Ванды насчет тетки, но не был уверен, что вправе давать разрешение на такую поездку.

Ванда снова разревелась.

Спустя несколько дней в мастерской Штайнманнов-Майенбаумов появился посыльный. Из сумки он достал телеграмму, в получении которой должна была расписаться лично Ванда. Он не нашел ее на месте и, проклиная все на свете, поспешил по крутой дороге вверх до мастерской Хаймеров.

Ванда дрожащими руками взяла клочок бумаги и, затаив дыхание, развернула его. Девушка быстро прочла строчки и только после этого решилась выдохнуть.

Крик ликования пронесся по всему дому.

Рут и Стивен разрешили Ванде поехать в Италию, несмотря на сомнения. «Только ради Марии», – как они написали. Они также отправили значительную сумму денег почтовым переводом.

– Врач сказал, что боли в спине могут означать ранние схватки.

Патриция расправила простыню под Марией, а потом так плотно подоткнула покрывало по бокам под матрац, что Мария с трудом могла пошевелиться. Патриция задернула занавески, но в комнате все равно было светло и очень тепло.

Мария испуганно заморгала. Ранние схватки?!

– А что это значит? – Она посмотрела сначала на свекровь, а потом на усатого врача, который стоял на почтительном расстоянии от ее постели. Осмотр заключался в том, что он тщательно ощупал живот и спину Марии через ночную рубашку. И спустя две минуты все закончилось. После этого он быстро заговорил на итальянском с Патрицией, и Мария уже не уловила сути. Она расслышала лишь слово «complicazione».

– О каких осложнениях он говорил? – спросила Мария, когда Патриция промолчала.

– Ни о каких, тебе послышалось, – ответила Патриция.

Она не сказала Марии, что врач намекал на возраст роженицы.

– Доктор ди Темпеста рекомендует строгий постельный режим прямо с сегодняшнего дня. Иначе может возникнуть опасность, что ребенок родится преждевременно.

– Но я…

– Никаких «но»! – сурово перебила ее Патриция и кивнула в сторону врача, закончившего осмотр.

Мария беспомощно смотрела на мужчину, который закрыл сумку и уже собирался выйти из комнаты. У нее было еще так много вопросов! Если она правильно рассчитала, то ребенок должен был появиться на свет в конце мая. Но вдруг он родится раньше? Не повредит ли это ему? Может, лучше пригласить на роды врача? Если он сам говорит… об осложнениях.

Но свекровь отказывалась выполнить ее пожелание, несмотря на то что в последние недели стала заметно сговорчивее.

– Несколько веков подряд все женщины семьи де Лукка рожали сами, без чьей-либо помощи, только на тяжелые роды приглашали повитуху, – заявила свекровь Марии, когда та в очередной раз выказала беспокойство. Очевидно, Патриция считала Марию слишком чувствительной. И все же она вняла просьбам Марии и пригласила доктора для консультации. Марии пришлось поклясться могилой матери, что она не станет говорить ничего «безрассудного» в присутствии мужчины. Но теперь она волновалась о том, что что-то не в порядке, и это было важнее любых клятв. Она сорвала простыню и резко привстала в кровати.

– Dottore, uno momento! – воскликнула она, когда врач уже ступил в коридор.

Патриция бросила на невестку предупреждающий взгляд.

Доктор повернулся.

– Да?..

– С моим ребенком все хорошо? – тихо спросила Мария.

Он помедлил лишь долю секунды, потом энергично кивнул и исчез в темном коридоре.

Мария смотрела ему вслед: «Слава Богу!»

Больше она ничего не хотела знать. Только это.

– Обязательно было так поступать? – спросила Патриция, вернувшись в комнату. – Разве мы не договаривались, что ты будешь молчать?

Она поставила кувшин с молоком и стакан на ночной столик Марии.

Мария с отвращением отвернулась.

– Ты же знаешь, что я уже несколько дней не переношу молоко. Мне хотелось бы холодного лимонада, – вздохнула она. – И хочется погулять. Воздух здесь такой затхлый, хоть топор вешай. Если сейчас здесь стоит такая невыносимая жара, то не хочется даже думать, как будет в летние месяцы.

Патриция вела себя так, словно не слышала последней фразы.

– Молоко не повредило еще ни одной женщине. И ребенку оно точно будет полезно, если выпьешь. Через пару недель ты уже сама должна вырабатывать молоко. – Она требовательно протянула Марии наполовину наполненный стакан.

Невестка, пересилив себя, сделала один глоток, пытаясь подавить подступающую тошноту. От благосклонности Патриции зависели условия ее заключения.

– Ну что? Какие новости? – По удивленно поднятым бровям Патриции Мария поняла, что, вероятно, на лице остались «усы» от молока. Невестка быстро вытерла губы тыльной стороной ладони.

Патриция покачала головой.

– Ничего. Вообще ничего. Я каждый день жду звонка доктора Лоренцо, увенчались ли его старания успехом. Но больше… ничего! – Ее голос сорвался.

Она вытащила из рукава накрахмаленный платок и промокнула невидимые капельки пота на лбу. Когда она вновь взяла себя в руки, голос зазвучал печально:

– Лоренцо десятилетиями получал от нас щедрые гонорары, но беда, когда действительно нужен адвокат!

– Я не понимаю этого! Как можно было бросить Франко за решетку, если нет никаких доказательств, что он причастен к этому случаю? – Отчаянию Марии не было предела.

Мария будет пребывать в заточении в палаццо, пока Франко будет находиться в тюрьме в Нью-Йорке! Мария все же лелеяла надежду, что его освободят: Патриция вскоре после ареста Франко сообщила, что семья отправила в Америку лучших итальянских адвокатов. Но надежда давно растаяла. Либо доктор Лоренцо ничего не смог сделать в Америке, либо местные власти тем временем накопали против Франко больше доказательств, чем просто высказывание подкупленного портового рабочего.

А может… и то, и другое.

– Если Франко вскоре не появится… – прошептала Мария захлебывающимся от слез голосом. Она давно снова легла в постель, но боли в спине возобновились. Она тихо простонала.

Патриция истолковала отчаяние Марии по-своему.

– Он непременно вернется к рождению своего ребенка! – Заметив сомнение в глазах Марии, она взяла ее за руку и крепко сжала. – Нам нужно просто держаться вместе. Una famiglia, si? Я всегда это говорила.

Мария молчала.

– Давай помолимся, – прошептала Патриция. – За нашего любимого сына и твоего мужа.

После лихорадочных четырнадцати дней, которые пролетели в подготовке к путешествию, наконец пришло время уезжать. После всех увещеваний, пожеланий доброго пути и слез Рихард и Ванда распрощались с Лаушей. Йоханнес смотрел на кузину с неприкрытой завистью, он тайком признался ей, что страстно мечтает тоже когда-нибудь поездить по чужим странам, а вот Анна лишь холодно пожала Ванде руку на прощание, проворчала, что ее ждет срочная работа, и исчезла. С Рихардом она вообще не попрощалась, но в суматохе этого никто не заметил.

Йоханна не скрывала, что до самого конца сомневалась в целесообразности этого предприятия, и все же заставила себя улыбнуться. Петер сначала обнял Ванду, а потом Рихарда и протянул ему купюру, чтобы тот выпил вечером баварского пива за его счет.

– Но только одну кружку! – добавил он, строго пригрозив пальцем.

Томас Хаймер тоже не преминул прийти в назначенное место, к дому Марцена-Пауля, который должен был отвезти молодых людей в Кобург на своей повозке. Прощаясь, он долго тряс руку Ванды и передал пакет с едой в дорогу, который упаковала Ева.

От упаковочной бумаги шел густой дух хаймеровской кухни, но Ванда, растрогавшись, едва не разрыдалась. Томас сказал Йоханне:

– Кто бы мог подумать, что у нас когда-нибудь снова будут общие переживания?

И Ванда не смогла сдержать слез. Девушку утешало лишь то, что в ее отсутствие Хаймер будет заниматься большим заказом для Браунингера: к нему приехал помешанный на искусстве американец и заказал несколько десятков ваз, каждая из которых выполнена в одной из специальных техник. «Срез тюрингского стеклодувного искусства» – так назвал этот заказ Браунингер. Для отца это было то, что нужно! Ванда ликовала. Сначала Томас в это не мог поверить, подозревал, что Ванда зло разыграла его. Но потом взялся за работу с таким рвением, что Ванда его просто не узнавала: он словно помолодел за эти дни.