Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

– Прежде чем вы возьметесь за кислоту, я хочу узнать, что вы прямо сейчас чувствуете.

Взяв карандаш наизготовку, она посмотрела сначала на одного, потом на другого. Эти записи будут важны, когда она захочет описать Карлу-Хайнцу Браунингеру новую серию предметов. С «карнавальной» серией было проще, она смогла описать собственные впечатления. Сейчас все иначе.

Мужчины уставились на нее. Рихард растерянно почесал затылок.

– Ты, в общем-то, должна спрашивать об этом самого стеклодува…

Томас раздраженно фыркнул.

– Если ты хочешь точно знать, то я чувствовал тяжесть в мочевом пузыре. Я уже давненько хочу в туалет.

Оба мужчины рассмеялись. Потом Томас вышел на улицу.

Ванда посмотрела ему вслед. Она чувствовала себя так, словно ей на голову вылили ведро воды.

– Этот… – От волнения ее рот вдруг переполнился слюной, и ей пришлось сначала сглотнуть, а потом говорить дальше: – Этот изверг!

– Не воспринимай все так серьезно. Кислоту мы и завтра нанесем, – потом он прижал Ванду к себе, быстро поцеловал в губы и был таков.

Ванда остолбенело смотрела на стеклянную вазу, ожидая, что Томас скоро вернется из-за дома.

– Ты все еще здесь, – приветствовал ее Томас, войдя в дом. – Я думал, ты пойдешь с Рихардом.

– А я думала, что мы поработаем вместе. Но, кажется, я ошиблась! – горько ответила она.

Томас простонал.

– Ну, что тебе опять нужно? Ты на самом деле можешь свести с ума любого! Прямо как твоя мать в прошлом! – воскликнул он, скрестив руки на груди.

– А ты ничего не можешь, только ноешь! – крикнула Ванда и вскочила.

Господи, он же ее отец, как он мог ее так обидеть?! Неужели он совершенно ничего не чувствует по отношению к ней?

– Неудивительно, что мама тогда ушла от тебя! И неудивительно, что ты сводишь все старания на нет! – бросила она ему в лицо.

Ванда подошла к нему так близко, что едва не коснулась его лица.

– Что я такого от тебя потребовала? Ровным счетом ничего! Захотела, чтобы ты просто поделился своими ощущениями!

К ее собственному ужасу, у нее в этот момент на глаза навернулись слезы. Она отвернулась к окну, прежде чем Томас успел это увидеть.

Воцарилось долгое молчание. Томас снова сел за стеклодувную трубку.

– Что я чувствую… Об этом меня еще никто никогда не спрашивал, – наконец произнес он.

Томас уставился на рабочую доску, которая за многие годы почернела от огня. Морщина между его глубоко посаженных глаз стала еще виднее, чем обычно.

– С детства я сижу здесь, в этой мастерской, у этой стеклодувной трубки. Каждый день. Раньше, когда мы еще работали здесь втроем и отец выполнял заказы, приходилось батрачить с утра до вечера, если нужно было выдуть тысячу мисок или сотню парфюмерных флакончиков. Я тогда часто думал, что если изготовлю хотя бы еще одну миску, то точно сойду с ума. Всегда одно и то же, никакого разнообразия! Но это никого не интересовало. Никому не были нужны мои собственные идеи! А у меня за все время родилась целая куча идей.

Он поднял глаза, но Ванда все еще смотрела в окно.

– Но об этом отец и слышать ничего не хотел. Он даже не смотрел на мои работы, только повторял, чтобы я не тратил время понапрасну: мы с заказами и так едва справляемся. У других мальчиков в деревне было иначе: у них было время на то, чтобы изготовлять свои изделия, а у меня с братьями – нет. А потом объявилась Мария со своими проектами, и старик вдруг загорелся энтузиазмом!

Слова Томаса звучали так, словно он до сих пор не мог в это поверить.

– Тогда я чуть не лопнул от зависти. Говорю совершенно честно. Но кого это интересовало? – безрадостно рассмеялся он. – Конечно, он недолго восхищался ее необычными штуками, и вскоре все вернулось на круги своя. Мы это забросили, а вот Мария – нет. Она это превратила в нечто! В отличие от нас.

Ванде было тяжело это слышать. Она еще никогда не видела отца таким. Она не решалась обернуться, опасаясь, что Томас перестанет говорить. В то же время при упоминании имени Марии ее охватило нехорошее чувство. «Если бы только знать, что все наши волнения напрасны», – промелькнула в ее голове мысль.

– А потом, когда ушел Себастиан, мне и Михелю пришлось делать работу за троих. И тогда меня тоже никто не спрашивал, что я чувствую. А я уходил от печи, проработав четырнадцать часов подряд! После несчастного случая с Михелем я остался один, но заказы нужно было выполнять, иначе не заработаешь на хлеб. За все эти годы я понял лишь одно: самое лучшее, когда не думаешь и не слышишь, а просто делаешь, что должен делать.

Он поднялся с табурета, подошел к Ванде, стоящей у окна, и тоже посмотрел наружу. Внезапно у девушки появилось ощущение, что они близки не только телесно.

– А потом ты приходишь сюда и задаешь мне такие вопросы! – тихо произнес он.

– Времена меняются. И можешь верить или не верить, но иногда к лучшему, – хрипло проворчала под нос Ванда.

– Это было… хорошее чувство, – так тихо произнес Томас, что Ванде показалось, что эти слова ей почудились. Ее сердце неистово забилось. «Дальше. Пожалуйста, говори дальше».

– Я уже почти позабыл, каким тягучим может быть стекло. Но сегодня… я снова ощутил: у стекла нет границ, они есть только у нас, стеклодувов, – смущенно рассмеялся он. – Что за ерунду я тут болтаю!

– Нет! – воскликнула Ванда. Она обернулась к нему и рассказала о своих страхах, что стекло может лопнуть от раздутия.

Улыбка отца была почти нежной.

– В этом и состоит искусство: знать, когда остановиться.

Он неловко погладил Ванду по руке и вышел из мастерской.

– Твоей матери она тоже ничего не писала, – сказала племяннице Йоханна, как только они вышли из почтамта.

Она покачала головой.

– Я ее просто не понимаю! Я уж не говорю, что вот уже много месяцев жду от нее новых проектов, но она ведь должна понимать, что мы волнуемся за нее. Это так похоже на Марию!

Йоханна резко остановилась.

– А Франко, мне кажется, ничуть не лучше! Это просто недопустимое поведение! Что такое, ты меня вообще не слушаешь? – Она на ходу дернула Ванду за рукав.

– Что ты сказала? – испуганно вздрогнула Ванда. Она попыталась сморгнуть навернувшиеся на глаза слезы.

– Ты только посмотри на себя! – нахмурившись, воскликнула Йоханна. – К чему тут реветь?

Движение, которым она схватила Ванду за плечо, придало ее словам резкости.

Теперь Ванда действительно разрыдалась.

– Как она могла так со мной поступить? Мама такая подлая!

Она с такой осторожностью подбирала слова, пытаясь донести до матери, что она подумывает остаться в Лауше насовсем! Она ночами раздумывала над каждой формулировкой, но на том конце ничего не было слышно, кроме помех на линии и молчания Рут. Она рассчитывала на все, что угодно, только не на это. Ванда еще никогда не слышала, чтобы мать так запиналась и лепетала, но после нескольких минут она снова овладела собой. И тут уж не помогли никакие просьбы и мольбы. Рут была непреклонна: Ванда могла задержаться еще на четыре недели, но потом тут же вернуться в Нью-Йорк. В конце концов, Ванда ведь не может вечно сидеть на шее у Йоханны!

Ванда слегка отвернулась от Йоханны, которая стояла рядом, и, понизив голос, заявила, что Томас Хаймер не против, если она переедет к нему. Рут холодно ответила, что этого никогда не будет, а если Ванда действительно хочет переехать в Тюрингию, против чего Рут категорически возражает, то нужно хотя бы подыскать соответствующее жилье. И сделать это, находясь в Нью-Йорке. Спокойно, обстоятельно, в присутствии Ванды.

«Может, это был всего лишь дешевой трюк, чтобы заманить меня домой, – подумала Ванда. – Вероятно, мать считает, что если я окажусь снова в Нью-Йорке, то моя эйфория от Лауши развеется, как дым в камине? Но тут она ошибается. Разумеется, раньше я металась из крайности в крайность, но в этот раз меня никто и ничто не собьет с пути истинного!» – эта мысль немного утешала Ванду.

– Именно сейчас, когда дела так хорошо идут, – сказала она, шмыгнув носом.

Ванде пришлось тут же отступить в сторону, чтобы не попасть под повозку.

– Если ты попадешь под колеса, эти хорошие дела пойдут прахом, – ответила Йоханна, а потом, ничего не спрашивая, потащила Ванду в ближайшую кофейню. Она заказала им по чашке кофе и куску орехового торта и после этого обратилась ко все еще расстроенной племяннице: – Ну, улыбнись, как прежде! Если я правильно поняла, то мать все же не категорически против, чтобы ты осталась жить в Тюрингии. Но такой шаг нужно тщательно спланировать, тут я полностью поддерживаю Рут. Как быть с Гарольдом, которого твоя мать называет женихом? Разве у него нет права узнать, что ты хочешь начать собственную жизнь? – В голосе Йоханны явственно слышался упрек.

– Гарольд! – презрительно бросила Ванда. – Наши отношения никогда не были официальными, эта помолвка была объявлена скорее в шутку. Я от него получила целых два письма с тех пор, как милостивый господин стал директором банка! Я при этом сначала писала ему каждую неделю! С глаз долой, из сердца вон – так говорят в Германии, да? – вздохнула она. – Но одно ты очень точно сформулировала: я действительно хочу начать свою жизнь! Я не обязана давать отчет перед Гарольдом, и матери не стоит фантазировать, что меня из-за него будут мучить угрызения совести.

Йоханна как раз набрала в легкие воздуха, чтобы ответить, но потом, заметив приближающегося официанта, промолчала. Долетел запах только что поджаренных кофейных зерен, и после первого глотка Ванда заметила, что Йоханна была права, заявляя, что кофе – это эликсир жизни. Девушка почувствовала себя уже немного лучше…

Йоханна посмотрела на кусок орехового торта.

– Еще раз вернусь к этой теме… Официально помолвлены или неофициально, я считаю, ты должна ясно и четко сказать ему, как обстоят дела. Или ты хочешь поступить так же, как Мария с Магнусом?