Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

В коридоре Мария остановилась, держась за живот. «Один раз глубоко вздохнуть, потом снова отпустит…»

Из столовой послышался резкий голос Патриции. Без сомнения, она возмущалась поведением Марии.

– Что это сейчас было? Что это значит? Почему ты постоянно задеваешь отца? – Франко недовольно посмотрел на Марию. – И, как назло, в новогоднюю ночь.

– Как раз в новогоднюю ночь! Это наш первый Новый год вместе! А мы сидим с твоими родителями, словно мы сами какие-то старики, – возразила она, не понижая голоса. Пусть все слышат, что она в ярости! – И потом, все время это высокомерие! Как будто семья де Лукка – соль земли, а остальные – отребье. Но дело обстоит немножко иначе, я это давно поняла! Вы все думаете, что у меня глаз нет!

– Что ты имеешь в виду?

Взгляд Франко сделался колючим, но Марию это не волновало.

– Ну, я же вижу, как скованно и неуютно чувствуют себя здесь посетители, – вызывающе ответила она. – Все радуются, если удалось выбраться из палаццо как можно скорее. Мне все же не кажется, что «простой люд» испытывает большое удовольствие, общаясь с вами. Скорее, думаю, что вашу семью очень не любят! Ты бы видел хоть раз, что происходит, когда Петер или Йоханна идут по Лауше! Они и десяти шагов не могут ступить, чтобы кто-нибудь не пожал им руку или не перекинулся парой слов!

Мария ждала, что Франко разозлится, но тот отреагировал почти весело. Он рассмеялся.

– Ну, если это тебя больше всего волнует!.. Мой отец – начальник, который не цацкается ни с кем, потому что заметно сдал в последнее время. Наши дела ведутся с размахом, и при этом невозможно оставаться всем другом. Но ты должна была уже привыкнуть за это время и понять, что он не хотел сказать ничего дурного.

Мария не была в этом уверена, но смолчала. Ее горячность так же быстро улетучилась, как и появилась.

Франко любовно погладил ее подбородок.

– Что на самом деле случилось, mia cara? Ты не радуешься Новому году? Нашему ребенку?

На глаза Марии навернулись слезы. Как же сказать ему, что она очень тоскует по своей семье, что в душе ее все болит? Она всхлипнула.

– Конечно, я радуюсь ребенку! И новому 1911 году. Но я представляла себе новогодний праздник совсем иначе. Каким-то итальянским, живым и веселым, как те гулянья в Нью-Йорке на Малберри-стрит!

– Мария, не плачь, пожалуйста.

Франко нежно прижал ее к груди.

– Я не могу по-другому, – громко сопела она. – Я чувствую себя такой одинокой.

Ей не хватало Пандоры, Шерлейн и других женщин с Монте-Верита. Разговоров во время принятия солнечных ванн. Зачастую детского дурачества. Мария не могла припомнить, когда она смеялась от души.

Франко погладил ее по голове.

– У тебя же есть я, – хрипло произнес он. А когда жена не ответила, то продолжил: – Мне кажется, в последнюю ночь года любой чувствует себя немного одиноким.

Мария взглянула на него сквозь слезы. Что-то незнакомое слышалось в его голосе. Беспомощность? Одиночество? Как бы там ни было, это не уменьшало болезненности момента.

– Просто держи меня крепче, – сказала она.

Когда Мария все же справилась с плаксивым настроением, она сполна насладилась фейерверком. Она даже согласилась, что с самой верхней террасы палаццо действительно открывается наилучший вид на гавань. Каждый взорвавшийся букет фейерверка, каждую искру она сопровождала восхищенными ахами и охами. Ее восторг был заразителен: Франко казалось, что он впервые наблюдает за этим действом, а отец заявил, что пиротехники в этом году особенно постарались. Когда графиня подняла бокал и выпила за будущего отпрыска семьи де Лукка, на сердце у Франко стало легко и радостно. Все было в порядке.

Едва погасли последние искры фейерверка, Мария шепнула ему, что устала. Они удалились и уже в начале второго лежали в постели.

Мария спала как убитая, а вот Франко мучило внутреннее беспокойство, из-за которого он напрочь позабыл о сне.

«Вы все думаете, что у меня глаз нет!» – от этой фразы Марии у него чуть сердце не остановилось. На какой-то миг он действительно подумал, что она знает об их «особых» винных поставках. Слава богу, это было не так! Но ее слова снова дали ему понять, как быстро может рухнуть их карточный домик, который он построил для себя и Марии. И что тогда?

Мария никогда не должна узнать, с чем связаны длинные ряды цифр и транспортные документы, которые нельзя было давать никому в руки из-за их «взрывоопасности»!

– Все будет хорошо, mia cara. Новый год будет принадлежать лишь нам двоим, – шептал он на ухо жене в полночь.

И с каким доверием она смотрела на него! Он был обязан позаботиться о том, чтобы оно оправдалось, чтобы не наступило разочарование. А это значит одно: никаких незаконных перевозок людей в новом году.

Мария слишком долго была одна, она чувствовала себя одинокой, и это было так ему знакомо! Но как же позаботиться о жене, если ему все время приходится выслушивать истории о несчастных судьбах? О крестьянских сыновьях и обедневших ремесленниках, которые надеялись на большое счастье в обетованной земле, а оказывались в кухне на заднем дворе, порабощенные такой же бедностью, как и в Италии. И об оставшихся родителях, которые питались черствым хлебом и рисом, так как на заокеанское путешествие сына ушли последние лиры.

Франко также знал, что Мария разочарована тем, что он отложил планы по омоложению виноградников. Он как раз хотел подойти на будущей неделе к отцу. Может, стоило сначала попросить об аудиенции, чтобы сразу дать понять графу серьезность ситуации? Да, это было хорошо. Скованность, охватившая тело, немного прошла.

Он был виноделом и торговцем вином, не правда ли? Поэтому во время следующей поездки в Нью-Йорк он хотел продавать вино! А не кислые помои, которые у него брали лишь те хозяева ресторанчиков, которые с каждой поставкой получали еще и дешевую рабочую силу. Когда-то вино семьи де Лукка славилось, его аромат заставлял эмигрантов на несколько часов забыть о тоске по итальянскому солнцу. Это нужно возродить! Если он договорится с отцом, то их винодельческое хозяйство снова встанет на ноги.

Мария рядом с ним перевернулась на другой бок и подобрала под округлый живот ноги. В этом животе рос их ребенок. Там маленький человек ожидал момента, чтобы увидеть свет. Франко очень осторожно погладил ее по тонкому одеялу, чтобы не разбудить.

Еще было достаточно времени. До рождения можно еще со всем расквитаться. И тогда он, Франко, начнет новую жизнь.

Эта мысль понравилась ему. Он хотел стать отцом, не опасаясь, что в трюме корабля отцепится бочка с вином и раздавит нелегального пассажира. Он не хотел больше бояться, что по недосмотру кого-нибудь окажутся закрытыми вентиляционные отверстия, и тогда… Нет, довольно этого!

Франко прижал руки к вискам, будто желая прогнать подобные мысли.

Два дня назад Геную покинул еще один корабль. Через неделю «Фиренца» прибудет в Нью-Йорк. Была бы его воля, то эти двадцать нелегальных пассажиров оказались бы последними, которых он вывозил из страны.

Если бы только все это скорее закончилось!

В отличие от генуэзского праздничного стола новогоднее меню семьи Штайнманн-Майенбаум ничем не отличалось от обычного: Йоханна сварила кастрюлю картофельного супа и на праздник каждому дала по целой колбаске. К этому, как обычно, полагался хлеб. Но в этот вечер еда была делом второстепенным. Едва тарелки опустели, мужчины сдвинули стол и стулья в сторону. Сосед Клаус Оберманн-Браунер, который, как узнала Ванда, каждый год со своей семьей праздновал Новый год вместе с Майенбаумами, положил на колени гармошку, а все остальные выстроились в круг. Он заиграл, и веселые танцы начались. Сначала незнакомые движения казались Ванде странными, безудержный топот не имел ничего общего с танцами, которые были на балах в Нью-Йорке. Но вскоре общее веселье так захлестнуло девушку, что она, громко взвизгивая от радости, подпрыгивала выше всех и развевала юбку. В этот вечер ей хотелось обнять весь мир! Но вместо этого она развернулась к партнеру, как того требовали правила танца, и протянула обе руки. Ее смех вдруг утих.

Рихард Штемме!

По спине пробежал озноб. Ей с трудом удалось во время следующего па не споткнуться.

Она словно хотела доказать себе, что никакой незнакомец никогда не сможет оказать на нее влияние, и заставила себя взглянуть ему в глаза. Сотни бабочек запорхали у нее в животе. При следующей смене партнеров в танце она оказалась рядом с дядей Петером и была рада этому.

Господи, что же это было?

Когда она за день до этого узнала, что он придет в гости, у нее на миг закружилась голова. Наконец-то она снова сможет увидеть его!

С тех пор как Йоханнес познакомил Ванду с молодым стеклодувом, она постоянно искала повод, чтобы встретиться с ним снова, но ничего не приходило в голову. Она предлагала Йоханне выполнить любые поручения в надежде, что где-нибудь в деревне мимоходом встретит Рихарда. Но все походы – то к молочнику, то на почту, то к коробочнику – были напрасны. Наконец девушка поймала себя на том, что специально идет окольным путем, чтобы оказаться поближе к его лачуге. Снова и снова она мысленно возвращалась к тому вечеру, когда они с Йоханнесом навестили Рихарда. Как блестели на его темном лице голубые глаза, когда он говорил о муранском и венецианском стекле! Его голос звучал так, словно Рихард говорил о возлюбленной, – сдавленно и невероятно нежно, страстно и уверенно. В тот момент (к собственному удивлению) Ванда поняла, что хочет стать предметом его страсти. Чтобы Рихард говорил так о ней… Что за сумасбродная мысль!

И вот теперь он танцевал с ней в доме Йоханны…

Около десяти часов вечера сосед убрал инструмент и потребовал пива. Остальные тоже были благодарны за перерыв, поэтому стол и стулья снова поставили в центр комнаты. Когда Йоханна подала хлеб с маслом и соленую сельдь, все уселись за стол, вспотевшие и довольные.