Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

– Ты уверена, что мы говорим об одном и том же человеке?

Ванда хихикнула, но в тот же миг снова стала серьезной.

– Я все еще не понимаю, почему у стеклодувов Лауши такие проблемы. Стекло везде и всегда востребовано, по всему миру, разве нет?

– Конечно, но ведь у Лауши нет исключительного права на производство стекла! Девяносто процентов жителей Тюрингского леса задействованы в стекольном производстве. По крайней мере, так утверждают какие-то умники после своих подсчетов. Поэтому существует перепроизводство товаров и рабочей силы, и мы это чувствуем на себе. Как с хорошей, так и с плохой стороны. Если мою мать больше не удовлетворяет какая-то оформительница (работает неряшливо, не выполняет заказ вовремя), не стоит труда найти на ее место десяток других. Если мы не сможем выдавать заказы вовремя, от нас все клиенты сбегут, глазом не успеешь моргнуть.

– Но ведь елочные украшения не покупают круглый год, правда?

Йоханнес со значением взглянул на нее.

– Это верно, зарабатывать сезонными товарами – особенно тяжелый хлеб. В последние годы елочными игрушками занимаются очень многие, и цены скорее упали, чем выросли. Нашей семье помогает то, что у нас есть хорошие связи за границей. Этим наша семья обязана твоей матери, от которой мы все время получаем новых клиентов.

«Неужели мама помогает в поиске клиентов?» – удивленно подняла брови Ванда.

– Кроме того, начальница постоянно и кропотливо выискивает новые возможности, чтобы мы продали товар по выгодной цене. Ну и не забывай, что мы производим самые красивые шары в мире.

– А ты не фантазируешь? – рассмеялась Ванда.

Из слов Йоханнеса стало ясно, что у семейного дела действительно надежная основа. Ей нравилось разговаривать с кузеном на коммерческие темы. Она сама себе при этом казалась очень взрослой.

Йоханнес рассказывал ей о каждой витрине, о каждом предмете, и Ванде казалось, что он обладал колоссальной памятью на цифры. Лауша была основана в 1579-м, в 1748 году цены на дерево поднялись, с 1753 года стеклодувам не нужно было больше передавать стеклянные изделия в герцогскую усадьбу, а приходилось платить большую арендную плату – и все в таком духе. Ванде очень нравились его разъяснения, но в душе все больше росло глухое чувство разочарования. Лауша была совершенно… другой, не такой, какой она себе ее представляла.

Куда же подевались семьи, что дружно сидят у огня и разрисовывают елочные шары? Где же огоньки стеклодувных мастерских, которые, словно светлячки, озаряют темное время года? И где изготовители стеклянных шариков – воплощение детских мечтаний?

Когда они вышли из школы рисования, шел снег. Большие мягкие хлопья ложились Ванде на волосы, плечи и руки.

– Снег идет, снег идет, снег идет!

Она закружилась в радостном танце, при этом ее юбка раздулась.

Йоханнес стоял, сунув руки в карманы, и смущенно улыбался.

– Только не кричи так, люди же смотрят!

– И что с того? Это мой первый снег в Германии! Я никогда не забуду этот день, – счастливо вздохнула Ванда.

– В этом году снег пошел поздно. Когда все побелеет, то так и останется до самой весны. Поэтому нам необязательно здесь задерживаться, – настаивал Йоханнес.

Он вдруг заторопился домой. Ванда крепко схватила кузена за рукав.

– Подожди немного… Как же это сказать… Есть еще кое-что. Кто знает, когда у нас еще будет время для прогулки…

– Если ты думаешь, что я отправлюсь с тобой к Хаймерам, то вынужден тебя разочаровать! – Лицо Йоханнеса помрачнело. – Я не позволю втянуть себя в это. Мать будет недовольна.

– Я этого и не хочу, – успокоилась Ванда. – Но все же одно желание у меня есть…

– Ух ты, кажется, моя маленькая Ванда влюбилась! – хихикнула Мария. – Ты только послушай… – Читая, она водила пальцем по строчкам: – «Я так рада, что Йоханнес наконец согласился на мое предложение и взял меня с собой к своим приятелям. Я очень хотела взглянуть, как живут и работают эти люди! Какова настоящая жизнь в Лауше. И вот теперь я ее увидела собственными глазами. Какой чудесный день! Дорогая Мария, ты представить себе не можешь, как приветливо меня все встретили! Куда бы мы ни заходили, нам везде предлагали кофе. А Ганс, один из семьи Марбахеров, даже налил мне травяной настойки!!! Стеклодувы из Лауши все, как один, исключительно милые люди. Даже дети повисают на моей юбке, желая показать, что они только что разрисовывали.

Потом мы зашли в мастерскую Рихарда Штемме. Еще до того, как мы постучали в дверь, я в шутку сказала Йоханнесу, что при всем желании больше не смогу влить в себя ни чашки кофе. Но тот лишь ответил, что Рихард наверняка не станет нас угощать. Я думала, что это один древний старик, тот, который делает шарики, – подозреваю, ты знаешь, о ком я пишу. Это Шариковый Михель. Он уже почти ослеп, но все еще делает самые красивые шарики. Он мне подарил один, который переливается всеми цветами радуги. А потом он мне разрешил сесть у его печи, и я даже сама попробовала…»

– Мария, mia cara, я, конечно, очень рад, что Ванда написала такой подробный отчет, но неужели я должен все это слушать? – нетерпеливо махнул рукой Франко. – Кроме того, с чего ты решила, что Ванда влюбилась? Там ведь нет ни единого слова про это.

– Подожди, место, которое меня зацепило, еще впереди…

Мария лихорадочно переворачивала листки письма.

– Да где же это…

Франко вздохнул.

– Я пообещал отцу, что закончу с бумагами до завтра.

Он удрученно указал на стопку официальных документов, которые лежали перед ним на столе.

– Корабль отходит через три дня и не станет ждать наших товаров.

– Если я тебе надоедаю, то могу уйти.

Мария подхватила листки письма от Ванды и медленно пошла в сторону двери, ожидая, что Франко остановит ее.

Напрасно. Франко снова весь погрузился в записи.

Взявшись за ручку двери, Мария вновь обернулась к нему.

– Я думала, что сейчас, когда сбор винограда уже закончился, у тебя будет больше времени для меня!

– Mia cara…

У Марии ком встал в горле, когда она шла к оранжерее. Все время эти проклятые горы бумаг! Все время посещения каких-то торговцев вином, клиентов или просителей! Все время что-то важнее ее. Важнее учебы, которой они хотели заняться вместе.

Как часто Мария в первые недели страстно фантазировала, когда работе Франко не было ни конца ни края: они вдвоем в библиотеке за столом из орехового дерева, он склонился над книгами по виноделию, а она – над фотоальбомом по истории генуэзского искусства. Весь день она бродила по Генуе и очутилась в букинистическом магазине. Франко радовался, как ребенок, когда Мария вернулась домой с книгой о селекции виноградных сортов!

Мария сглотнула. Насколько она знала, после беглого пролистывания Франко потом так и не взял эту книгу в руки.

Почему он просто не мог сказать отцу: «Basta»? Стеклянная дверь, за которой находились пальмы, апельсиновые и лимонные деревья, задрожала, когда Мария распахнула ее.

– Я тоже выросла на семейном предприятии! Я знаю, как добиваться своего от семьи. Если бы я не настояла на отдельном помещении, то в моей голове не родилась бы идея создания новогодних шаров! – снова упрекнула она его вчера вечером.

Франко весь день провел в порту, хотя обещал, что они вместе выберут из стопки детских сказок мотив, который Мария хотела нарисовать на стене будущей детской комнаты.

– Это немного другое, – возразил Франко. – У отца лишь одно доверенное лицо – это я. Поэтому я не могу ставить свои интересы выше семейных.

Словно не в интересах семьи, что он станет усерднее заботиться о виноградниках!

Мария кивнула садовнику, который собирал засохшие листья под лимонным деревом. Она решительно прошла к белым плетеным креслам, которые стояли в средней, куполообразной части оранжереи. Выбрав кресло-качалку, Мария опустилась в него, приятно ощущая высокую спинку своей напряженной спиной.

Стеклянное строение некогда было свадебным подарком графа невесте, которая любила садовничать. Но, ко всеобщему сожалению, оказалось, что в оранжерее у графини сразу начинаются головные боли. Отчего и почему – не знал никто, но пребывание в обычном саду не вызывало у нее никаких проблем со здоровьем. Многие годы в оранжерее выращивали лишь рассаду и ставили на зимовку чувствительные к холоду растения. И только Мария решилась вернуть строению прежний смысл, превратив его в зеленый салон.

Она положила обе руки на живот и тихонько качалась с закрытыми глазами, вдыхая аромат зреющих цитрусовых плодов. Вспомнив об упражнениях, о которых она узнала на горе Монте-Верита, Мария вдыхала, втягивая живот, а выдыхала, выпячивая. Когда злость на Франко прошла, она снова развернула письмо Ванды и продолжила чтение:

«Но больше всего в работе Рихарда меня удивило чувство собственного достоинства, воплощавшееся в каждом изделии. Когда я ему сказала, что видела подобное в Нью-Йорке на выставке венецианских стеклодувов, он очень удивился! Потом сказал, что намеренно придавал это сходство. Он хотел объединить венецианский стиль с техникой из Лауши и сделать из этого что-то новое, свое. Мне он показался гребцом на лодке, который погружает весло глубоко в воду, страстно и упорно оглядывая окрестности…

Удивительно, что человек в таком молодом возрасте уже точно знает, чего хочет! Представь себе, как мне было неловко, когда Рихард спросил меня о том, что и где я изучала! Я ему наплела, что у меня своего рода коммерческое образование, надеялась, что он не станет меня расспрашивать… Может, мне стоило сказать, что я по профессии дочь?! Такой человек, как он, лишь станет презирать меня. Такому не нужна куколка, а… Даже не знаю точно, стоит ли мне спрашивать об этом дорогую кузину. Когда я в тот день за ужином узнала, что Рихард Штемме – это тот самый Рихард, о котором упоминала Анна, я выглядела глупо и растерянно. Если он действительно поклонник Анны, то почему никогда не навещает ее? После того как нас с Гарольдом представили друг другу, он часто заходил к нам домой, приносил цветы или конфеты. Разве так не принято делать в Лауше? Ты понимаешь, я не хочу цепляться к словам, но мне очень интересно, что же кроется за “отношениями” Анны и Рихарда. Может, ты знаешь подробности?..»