Магнус… Как у него там дела? Марию все еще мучили угрызения совести, когда она думала о нем. С другой стороны, она ведь не могла вернуться к нему только по этой причине.

Мария задумчиво погладила живот. Если верить расчетам, то она уже на третьем месяце, а это значит, что ребенок появится где-то в мае. Она и ребенок – какая странная мысль.

Она все еще ничего не рассказала семье о беременности. Она подозревала, что этой новостью может рассердить или расстроить Йоханну и остальных. Да и к чему рассказывать? Чувствовала она себя скверно, все еще страдая от перепадов настроения, как и другие женщины в ее положении. Ну и вообще она сделалась несколько сварливее, чем обычно. Но если не принимать это во внимание, Мария была счастлива, как никогда в жизни, у нее даже появилось чувство, что новыми идеями, которые били ключом, она обязана именно своему «положению».

Нет, пусть сестры узнают о ребенке в начале следующего года.

Мария резко захлопнула блокнот для рисования.

Может, ей стоило обдумать новые проекты в совершенном покое. На два дня раньше или позже – теперь это не играет никакой роли. Для нового февральского каталога уже, наверное, и не получится вовремя сделать формы амулетов счастья.

Но как только Мария вновь села за разноцветные осколки, ее опять начали мучить угрызения совести.

Если она не может отправить Йоханне несколько подходящих эскизов, то должна хотя бы написать ей письмо. Ей и Ванде. И Магнусу, наверное, тоже.

Глава восьмая

…И я наконец оказалась в Генуе. Дорогая Ванда, ты просто не представляешь, насколько шокировал меня этот город! Я думала о романтической рыбацкой деревушке у моря, а Франко повел меня по улицам, таким оживленным, почти как в Нью-Йорке! Франко сказал, что в Италии один порт – большой, просто огромный. Он расположен в бухте, окаймленной утесами. Город будто прильнул к высоким скалам. Палаццо-деи-Конте находится на средней высоте. Когда я утром сижу на кровати, то вижу море, можешь себе такое представить?! Во время первой прогулки по Генуе мне казалось, что я попала в музей, который специализируется на искусстве эпохи Возрождения: везде дворцы из мрамора, а еще церкви, фонтаны и монастыри! Мне кажется, что саму архитектуру изобрели именно здесь. Меня не удивляет, что итальянцы называют этот город «La Superba» – «горделивая» Генуя. Франко говорит, что искусство и жизнь в Генуе тесно связаны. Я очутилась в исключительно правильном месте, правда? Конечно, я по всем вам скучаю, с другой стороны, я думаю, что есть куда худшие места, куда бы меня могла завести любовь…

Я с трудом распрощалась с Монте-Верита, но все же рада, что в жизни появилось немного больше покоя и размеренности. Вчера мы гуляли по Пьяцца-Банки, и я была совершенно опьянена всей этой роскошью. Хотела бы я, чтобы Пандора или Шерлейн очутились здесь. Так и представляю, как Пандора танцует по переулкам Генуи, словно «ангел Возрождения». Ах, как мне ее не хватает! Ее и других женщин с Монте-Верита. Ее смеха и жизнерадостности. Так же я скучаю и по твоему смеху.

Как и ожидалось, родители Франко были не особо рады, что им вдруг представили совершенно незнакомую невестку. В первую очередь Патриции пришлось не по душе, что Франко своевольно нашел женщину. Мне кажется, что она охотно высказала бы это вслух. Но я все же пытаюсь вести собственную жизнь.

Франко оборудовал мне рабочее место, как и обещал, и я там занимаюсь делом с большим удовольствием – и к большому неудовольствию своей свекрови. Но со временем мы должны друг к другу привыкнуть. Честно сказать, я не возлагаю на это слишком больших надежд. Мы живем под одной крышей, но почти не пересекаемся: я днями сижу в мастерской (с видом на апельсиновые деревья, представь себе!), а Франко с отцом – в запыленном кабинете. Там они ежедневно принимают десятки посетителей. Я и не подозревала, сколько людей имеют дело с вином. Ты бы видела, с каким уважением они говорят с Франко и старым графом! Дворянский титул действительно производит на людей впечатление.

В настоящее время я решила пойти совершенно новыми путями в стеклодувном искусстве. Кажется, я делала это уже бессчетное количество раз. К сожалению, это привело к тому, что я не продвинулась с новым каталогом для «Штайнманн-Майенбаум». Но я твердо решила в ближайшие дни заняться этим.

Надеюсь, путешествие для тебя было приятным и ты уже прижилась в Лауше. Насколько я тебя знаю, ты, наверное, уже всю деревню заразила энтузиазмом и вдохновением. Я была бы очень рада прочесть, насколько мои описания совпали с тем, что ты увидела собственными глазами! Я понимаю, что для тебя значит этот визит, и мысленно буду рядом с тобой, когда ты впервые поднимешься по главной улице, чтобы отыскать дом отца. Или ты уже давно сделала это?

Дорогая Ванда, как бы ты ни поступила, я желаю, чтобы ты шла по новым дорогам.

Твоя Мария

P. S.: Если ты отправишься когда-нибудь в Зонненберг, навести, пожалуйста, господина Завацки и передай ему от меня сердечный привет. Скажи ему, что у меня наконец получилось разорвать свои путы (он знает, о чем идет речь).

Идти новыми дорогами…

– Какими же? – всхлипнула Ванда в подушку, и ее тут же сотряс очередной приступ кашля. Мелкие капельки слюны полетели на необычный герб, изображенный на кремовом листе почтовой бумаги.

С конца октября она слегла в постель. К изначальной простуде за несколько дней прибавились бронхит с лихорадкой. По ночам ее мучили надрывные приступы кашля. От них не помогал ни настой шалфея, который Йоханна готовила для нее кружками, ни темно-коричневый, отдающий горькими травами сироп от кашля, прописанный доктором, который навещал ее каждые два дня. Его лицо с густыми бровями и пухлыми губами больше подошло бы женщине. Это единственное, что Ванда пока видела в Лауше. Ей прописали строгий постельный режим, иначе могло случиться самое худшее. Он шепнул об этом на ухо Йоханне, выходя из дома. И без его предупреждения Ванда даже не пыталась выбраться на экскурсию в деревню; до сегодняшнего дня она доходила лишь до прачечной. Все дни она проводила в своего рода сумеречном состоянии: она воспринимала все, что происходило в доме, будто через какую-то пелену. Ей казалось, что постоянно звонил дверной колокольчик, приходили и уходили посетители, от их шагов скрипели половицы в коридоре. Один раз Ванде показалось, что она слышит обрывки английской речи. Ванда собиралась спросить тетку, не послышалось ли ей это, но, когда Йоханна заглянула к ней в следующий раз, девушка позабыла о своем вопросе.

Самое скверное в ее болезни было не то, что ее легкие превратились в клокочущий вулкан, выжигающий ее изнутри и выбрасывающий раскаленные куски лавы. И не лихорадка, когда Ванда то потела, то уже в следующий миг дрожала как осиновый лист. Самое плохое, что ее поместили в комнату Анны. Кузина каждый раз устало вздыхала, просыпаясь в очередной раз от кашля Ванды. Просыпаясь, она бросала косые, враждебные взгляды и с вывихнутой лодыжкой ковыляла в мастерскую. А Ванда оставалась в постели, где спала почти все утро без приступов кашля. Ванда часто предлагала, чтобы ее поместили ночевать где-нибудь в другом месте. Она считала, что даже могла бы спать и на чердаке, если бы там для нее соорудили лежанку. Но Йоханна и слышать ничего об этом не хотела: ее несколько успокаивало, что ночью рядом с Вандой все время была Анна (на случай, если поднимется температура или случится какой-нибудь другой кризис).

Ванда до сих пор краснела, вспоминая, как глупо она повела себя в комнате Анны в день приезда.

– Так, значит, здесь комната Анны!

Тетка размашисто распахнула дверь и поставила в центре чемодан Ванды. Разумеется, Ванда удивилась второй кровати. Но потом решила, что та осталась там еще с детских времен Анны. Может, кровать для кукол и плюшевых мишек. И все же она спросила:

– Хорошо, а где же тогда моя комната?

Йоханна выпучила на нее глаза, наверное, она сочла этот вопрос шуткой.

Теперь мать и дочка поочередно приготавливали творожные оборачивания, варили луковицы с карамелизированным сахаром – эта отвратительная смесь хоть ненадолго смягчала кашель – и отпаивали больную горячим куриным бульоном. Ванда позволяла проделывать с собой все, что угодно. Лихорадка совершенно лишила ее шарма, даже беззаботный смех пропал. Она не могла пошутить или сказать что-то веселое, чтобы не так тяжело воспринимать свою ситуацию. Все, о чем она мечтала несколько недель и потом во время путешествия, пошло прахом. Как она воображала, что поможет своей семье! А вместо этого она стала для Йоханны обузой. Ванде просто хотелось провалиться сквозь землю, сделаться невидимой. Это было невозможно, поэтому она сделала самое лучшее после незаметности: вела себя как можно тише.

Дважды в день – после обеда и после выполненной работы – к Ванде ненадолго заскакивали кузен и дядя Петер. Раз в два-три дня проведывал Магнус. Но, помявшись несколько минут, мужчины снова уходили. И что они могли ей сказать, как подбодрить? Она была им чужой и лежала теперь больная в их доме. Пока у них не было возможности лучше узнать друг друга. Подарки Ванды все еще находились в коробках нераспакованными. Правда, она хотя бы выложила фотографии и письма, которые передала ей мать для Йоханны. Она ожидала, что тетка присядет рядом с ней на кровать и заведет разговор о Рут, Нью-Йорке и Марии, но напрасно. Казалось, у Йоханны находилось время на что угодно, только не на болтовню.

– Последние месяцы в году у нас обычно лихорадочные. Внезапно покупатели вспоминают, что сделали слишком маленький заказ рождественских украшений. И мы должны решить, как нам сделать и доставить дополнительную продукцию за самое короткое время! – объяснила она Ванде, когда та робко попросила тетку составить ей ненадолго компанию. Ванда поинтересовалась, как обстоят дела в других мастерских. Может быть, именно поэтому отец до сих пор так и не объявился у нее. Не прислал ни письма, ни короткой весточки и не пришел, само собой. Йоханна странно посмотрела на нее и сказала, что мастерские, которые делают украшения к Рождеству, перегружены работой, остальные же работают, как обычно. И Ванда попыталась подавить в себе глухое чувство разочарования.