Петра Дурст-Беннинг - Американская леди

«Ночь затенила мои пути, и я не могла даже вспомнить свое имя. Воющие, голодные северные ветры разорвали его. А тот, с каменным именем, назвал меня Тино. И я поцеловала блеск его изваянной руки и отошла от него».

Продавец книг закрыл глаза. Когда он их снова открыл, то увидел, что по щекам Марии текут слезы. И он понял, что подобрал правильный текст.

– Зачем вы со мной так поступаете? Почему вы так мучите меня?

Во взгляде Марии не было надежды. Она шумно вдохнула через нос.

– Так чувствовать! Не знать больше, где находишься. Кто ты есть. «…Не могла даже вспомнить свое имя. Воющие, голодные северные ветры разорвали его», – повторила она волнующие слова. – И все же нужно понимать, что человек для чего-то избран, что нельзя разбазаривать свое время. – Ее глаза блестели. – «…покинувшее счастье приласкало меня…» Эта женщина действительно умеет ценить счастливые моменты.

Мария на мгновение замолчала. Потом снова заговорила:

– Но какое это имеет отношение ко мне? У меня нет близкого друга – не считая вас, – который бы так вдохновлял меня. И я не обитаю в большом городе и не веду жизнь, полную волнений. Кто же тогда должен «творчески» вдохновить меня? Я сижу в маленькой деревне вместе с Магнусом и семьей, которая зависит от меня и моих проектов.

– Но это зависит только от вас, – произнес Завацки с нетерпением. Он обязательно должен был добавить что-то значимое: – И Эльза тоже поначалу ушла из родительского дома, ей пришлось сбежать из города, как вы только что прочли.

Мария сердито посмотрела на Алоиса:

– Я знаю, я знаю, каждый должен идти своей дорогой. А теперь вы наверняка мне расскажете о той художнице, которая предпочла умереть непризнанной, но не подчинилась духу времени. Паула Мадерзон-Беккер, так, кажется, ее звали? – Она уперла указательный палец в лоб, словно напряженно думала. – Или о той поэтессе, у которой не было ни крошки еды, зато она писала искренние стихи.

– Насмешки вам не к лицу, – ответил продавец книг и напряженно уставился на носки своих туфель. – Я…

Она схватила его руку, прежде чем он успел договорить, и сказала:

– Простите. Я не это имела в виду, и вы знаете. Просто сегодня я веду себя ужасно глупо, вот и все. И к тому же я неблагодарная.

Мария закусила губу. Несколько смирившись, Алоис вновь посмотрел на нее:

– У вас больше нет других примеров, правда?

Мария пожала плечами.

– А чем мне поможет пример? В Лауше я так и не нашла образец для подражания. А сама я уже давно освободилась от жизни наших отцов и матерей! В этом я больше не вижу ничего революционного. Так что же у меня может быть общего с дамами из высшего света, которых вы так любите ставить мне в пример?

– Свет, например, – ответил он, небрежно махнув рукой, – весь мир.

Мария улыбнулась.

– Как вы можете такое говорить! Ведь мир не кусок пирога, который можно просто подцепить вилкой и ловко отправить в рот.

Завацки не смог удержаться от смеха. Такие сравнения были типичны для Марии. Он вздохнул.

– Нет, так просто, конечно, не бывает, и слава богу, я думаю! Но не считаете ли вы, что настало время покинуть Лаушу? Хотя бы немного посмотреть мир?

Алоису очень хотелось напомнить Марии о ее сне, указать на его глубокое значение. Но вместо этого он произнес:

– Вы только представьте себе: каждый сотворенный вами рождественский шар путешествует по миру дальше, чем вы сами. Разве эта мысль не пугает вас?

Нью-Йорк, три месяца спустя

«Шрафтс» был лучшим магазином деликатесов в городе. Кому не хватало денег для входа в этот рай, тот довольствовался видом на постоянно меняющиеся витрины, которые были оформлены так искусно, что могли составить конкуренцию лучшим художественным галереям города. Уборщицам приходилось выходить на улицу более дюжины раз на дню, чтобы вытереть отпечатки пальцев и носов со стекол, – так велика была тяга прохожих стать как можно ближе к сказочной стране с молочными реками и кисельными берегами. Вряд ли человек, который мог позволить себе делать там покупки, да и тот, кто был не в состоянии позволить такой роскоши, мог спокойно пройти мимо вращающейся двери, игнорируя благоухание… Всего лишь короткий визит, на минутку, чтобы купить какую-нибудь мелочь. Неужели после напряженного рабочего дня нельзя себе это позволить? Кусочек сыра. Или завернутые вручную конфеты-трюфели. Или горсть темно-лиловых блестящих слив. Зачастую невинные предлоги забывались уже после нескольких шагов за вращающейся дверью магазина, где разнообразные продукты со всего мира пленяли и соблазняли. И в результате большинство посетителей покидали заведение с туго набитым светло-синим пакетом от «Шрафтс».

Фрукты, овощи, колбаса, сыр, готовые блюда – в «Шрафтс» было практически все. В отделе хлебобулочных изделий стояли корзины с фиселями, длинными французскими булками из сдобного теста, рядом – южно-итальянские бискотти, а возле них громоздились ржаные караваи, окрашенные мелассой в темный густой цвет. В сырном отделе покупатель выбирал из 80 сортов, а в углу расположились устрицы из Блю-Пойнт, Чизпик-Бей и Пайн-Айленд. Чтобы облегчить себе выбор, клиент мог просто на месте сдобрить солью и лимоном и отправить в рот полдюжины устриц или насладиться порцией несравненного густого устричного супа. Пока сознание и рецепторы покупателя все еще занимались вкусовым букетом сливок, сливочного масла и припущенных с розмарином устриц, его взгляд уже наверняка скользнул по десятиметровой стойке, за которой друг за другом стояли блюда с холодными закусками. Обычная хозяйка даже представить себе не могла праздника без хотя бы одного вида закусок от «Шрафтс», будь то романтический ужин для двоих или застолье на тридцать человек. Блюда из магазина деликатесов считались неотъемлемой частью стильного обеда, как и салфетки или столовое серебро от «Тиффани».

У кого кошельки были полны, тот мог заказать всю организацию праздника у экспертов «Шрафтс», которые не знали слова «расточительность» и исполняли любое желание хозяина. Три дюжины польских пирогов, начиненных русской красной икрой? Нет проблем, мадам! Банкет на сто тридцать персон через пять часов? Нелегко, конечно, но вы можете на нас положиться! Лихорадочная спешка, которая начиналась после таких заказов, оставалась за кулисами: там повара бились за газовые горелки, поварята за рекордное время чистили овощи и обрывали виноград с кисточек. После таких битв блюда доставлялись, причем неизменно высочайшего качества и тщательно приготовленные, словно повара целую неделю трудились только над этими шедеврами.

Это был тот перфекционизм, который так привлекал Ванду. Ее переполняла гордость за то, что она, выполняя подобные заказы, была частью этой системы.

Конечно, ее мать поморщилась, когда Ванда заявила о решении работать в сервисной службе «Шрафтс».

– А что позорного в том, что продаешь продукты питания? – поинтересовалась у нее Ванда еще до того, как Рут успела произнести хоть слово. Может, просто потому, что она вообще не хотела ничего говорить. А может, ее до глубины души задевало то, что Ванда изо дня в день работала. Но Ванде все же хотелось думать, что Рут страдает от принятого дочерью решения.

– В продаже продуктов питания нет ничего позорного. Как нет ничего позорного и в приготовлении продуктов питания, – объяснила Рут. – Мне интересно, почему ты сразу кухаркой не пошла работать.

– Как знать, может, я ею еще стану, – ответила Ванда.

Девушку немного задевало, что мать с таким ужасом воспринимала ее новое место работы. Она себе это представляла иначе.

Ванда в последний раз поправила белоснежно накрахмаленный фартук. Она демонстративно переоделась еще дома, хотя остальные продавцы делали это только в магазине, и с нетерпением посмотрела в сторону двери.

Она работала здесь уже две с половиной недели. Пока еще каждый день казался ей сплошным сюрпризом: никогда не знаешь, что тебя ждет завтра. И что особенно важно, Мейсон Шрафт, казалось, был ею доволен. Хотя он пока еще ничего не сказал, но всегда приветливо кивал, проходя мимо ее стойки. А ведь большинство продавщиц он не удостаивал и взглядом. Неужели все дело в том, что Ванда меньше терялась во время спешки, чем другие девушки? Даже в первые дни, в суете, она хорошо ориентировалась и не ошибалась в заказах при обслуживании на кассе. А может (что еще лучше), кто-нибудь из клиентов похвалил ее за совет?

Ванда Майлз происходила из весьма уважаемой на Манхэттене семьи – от этого клиенты магазина могли только выиграть, не так ли? Ее мать считалась одной из самых уважаемых хозяек и сама была клиенткой «Шрафтс». Это ведь способствовало тому, что Ванда просто нюхом чуяла желания покупателей, правда? Кто может лучше обслуживать привередливых дам из высшего общества, как не человек, который вырос в этой среде? Такие аргументы приводила Ванда мистеру Шрафту, который побаивался, что она не сможет обслуживать дам из высшего общества. Но в конце концов энтузиазм Ванды его покорил.

– Праздники в этом сезоне стали такими скучными! Никакого остроумия! Никаких новых идей! Постоянно перенимают то, что уже происходило в каком-то другом месте, – театрально взмахнула руками Моника Демуан, жена Чарльза Демуана – одного из самых влиятельных брокеров банковского дома Стенли Финча. Она почти с отвращением осматривала витрины.

Ванда протерла идеально чистой тряпицей край блюда с фаршированными яйцами, убирая незаметные крупинки.

– Но помилуйте! Я уверена, вы не опуститесь до такого обезьянничанья.

Моника задержала взгляд на своих идеальных лакированных ногтях. Ей показалось или Ванда стала улыбаться не так искренне, как она привыкла видеть в «Шрафтс»? Неужели в ее улыбке была какая-то доля иронии?