В тот же миг у нее защемило сердце от сильной любви к этому мужчине.

– Обязательно нужно было упоминать меня в одном ряду со всеми этими сумасшедшими? – проворчал он. – Мне не по себе от мысли, что ты так много времени проводишь в Гринвич-Виллидж. Я волнуюсь, что с тобой может что-нибудь случиться…

– Да что со мной там может произойти? – смеясь, спросила она.

Квартал богемы очень настораживал Франко, она знала это. Там не было таких запахов и таких людей, как в Маленькой Италии или Чайна-тауне. Там на улицах звучала смесь английского, идиш, русского и немецкого; места мало, здания обветшалые. Но без особых неожиданностей. Мария постаралась успокоить друга.

– Недаром этот квартал называется деревней. Здесь все друг друга знают, поэтому там я себя чувствую комфортнее, чем в доме Рут с пустым громадным холлом и бесконечно длинными коридорами!

Когда он ничего не ответил, Мария сказала:

– Кроме того, ты ведь знаешь, почему я стараюсь находиться ближе ко всем творческим личностям… – Ее лицо опечалилось. – Ах, Франко, что же со мной случилось? Никогда в жизни я еще не была так счастлива, как теперь, почему же я не могу запечатлеть это прекрасное чувство в блокноте для рисования?!

– Только не плачь, mia cara. Я не могу видеть, как ты себя мучишь, – сказал он, перегнувшись к ней через стол. – Твои подруги таскают тебя с одной выставки на другую, словно ты курортник, которому сначала нужно вылечить голову, а только потом руки!

Мария слегка улыбнулась от такого замечания.

– Ты же не болеешь! А Пандора ведет себя так, словно тебя нужно лечить! Я до сих пор вспоминаю тот «вечер свободы слова», который она организовала для нас на прошлой неделе! Мне и сегодня неясно, какие цели она при этом преследовала.

Франко закатил глаза. Собеседники так быстро меняли темы, как горные козы прыгают с камня на камень: равноправие женщин, русская революция, Толстой, свободная любовь…

– А что ты имеешь против свободной любви? – переспросила Мария, слегка улыбнувшись.

Она нежно убрала с его лба мокрую от пота прядь. Ей не хотелось спорить с Франко.

– На позапрошлой неделе – прогулка с фотографом Гаррисоном. Я этого до сих пор не могу простить Пандоре! – сжал кулаки Франко.

– Но почему? Разве ты не считаешь любопытным когда-нибудь познакомиться с темной стороной этого города, а не наслаждаться вечно блестящим стилем модерн?

– Темной стороной города? Об этом мне не должен рассказывать пробегающий мимо фотограф! А потом… эти ужасные фотографии, которые он делает! Ты считаешь, что люди, вынужденные жить в тесноте, словно звери, желают, чтобы он их снимал? Для кого ценно такое искусство?! Он хорошо зарабатывает на несчастье этих людей.

Франко так разозлился, что вспугнул особенно наглую чайку, которая хотела опуститься на край стола.

– Это что, несет в себе художественную ценность, если ты после экскурсии по трущобам будешь видеть кошмары?

– Вид этих несчастных людей я пронесу в памяти до конца своих дней.

Мария отвернулась, не выдержав взгляда его темных глаз. Собственно, ей больше не хотелось продолжать разговор, но все же она считала, что нужно объясниться:

– Гаррисон говорит, что если были мужчины и женщины, которые построили трущобы, значит, должны найтись мужчины и женщины, которые их уберут! Я бы так хотела, чтобы это случилось когда-нибудь!

– Этот Гаррисон и все остальные стараются казаться такими важными! Каждый хочет стать таким значительным! – язвительно заметил Франко.

– Но ведь это хорошо, если люди хотят что-то изменить, правда?

– А что они меняют, mia cara? Они сидят в дискуссионных клубах, а снаружи мир вращается все быстрее и быстрее. И никто из них этого не замечает!

Мария растерянно смотрела на гору черных раковин, которые громоздились на его тарелке.

– Ты считаешь, что эти люди занимаются чем-то совершенно незначительным. Но я скажу, что никогда еще не видела кого-то, кто бы танцевал, как Пандора. И я никогда еще не слышала таких трогательных стихов, как у Шерлейн. Ты же сам говорил, что они тебе понравились! Когда я нахожусь вместе с людьми в Гринвич-Виллидж, мне кажется, что мы одна семья: у каждого есть своя страсть, и этим все связаны вместе. Ты должен это понять! – в отчаянии крикнула она. – Они также осознают, что сейчас я просто не могу заниматься своим искусством. И никто из-за этого не смотрит на меня косо. И они считают, что мне просто нужно снова набраться вдохновения – и все войдет в привычное русло.

– Как ты думаешь, станет ли виноградная лоза приносить больший урожай, если я сяду рядом и сутки напролет стану умолять ее об этом? Не лучше ли оставить ее в покое, чтобы она росла?

Франко вздернул подбородок в знак вопроса, но Мария не ответила ему.

– Все эти судорожные попытки – неверный путь, поверь мне! Почему ты не можешь просто наслаждаться жизнью? Например, как сегодня. Некоторые вещи нельзя заставить происходить – нужно, чтобы все шло своим чередом.

Мария раскрошила еще один ломтик хлеба и бросила алчным чайкам. За вожделенный мякиш разгорелась настоящая битва. Может, Франко и прав. И все же в душе что-то заставляло Марию бунтовать против него.

– У меня еще никогда в жизни не было подруги. Дома, в Лауше, у меня на это просто не оставалось времени. Я всю жизнь только и делала, что работала… – Ее лицо стало задумчивым. – Возможно, женщины в деревне считали меня странной.

Мария рассмеялась. Что может настораживать еще больше, чем женщина, которая от восхода и до заката сидит у стеклоплавильной печи, как мужчина!

– Но здесь у меня вдруг появилось сразу две, а если считать и Ванду, то даже три подруги. Я им нравлюсь, и они мне нравятся. И каждая в своем роде такая же… своенравная, как и я! Но здесь никто не видит ничего плохого в том, что женщина выбирает свой путь! Для меня это совершенно новый опыт! В Лауше я всегда была чужой, даже когда люди привыкли к моей профессии.

Франко ничего не ответил. Некоторое время каждый думал о своем.

Как же ей растолковать ему, что нет причины ревновать к Пандоре или к другим людям? Ничто не сравнится с чувством, которое Мария испытывала к нему! Она еще никогда так не влюблялась, так сильно, по-детски, что хотелось взять Франко за руку и больше никогда его не отпускать. Ей приходилось сдерживать себя, чтобы постоянно не смотреть на него влюбленными глазами. Ей хотелось беспрестанно целовать его рот, плотные мужские губы…


Франко злился. Так он с ней дальше не продвинется. При этом он точно знал, что заставит вдохновение Марии бить ключом – его любовь. Его руки на ее теле, поцелуи на нежной бархатной коже. Страстные ночи. Ему хотелось бы разделить с этой женщиной ложе. Но Франко все же старался обуздать свое желание: Мария была не такой, как Шерлейн. Она не одна из тех женщин, которые отдаются первому встречному. Разумеется, он понимал, что Мария не девственница. Она сама рассказала ему о мужчине по имени Магнус. Но он для нее мало что значил. Это было понятно по безразличному тону в ее голосе. Франко же казалось, что до сих пор единственной любовью Марии было искусство. В этой женщине было нечто настолько невинное, настолько девственное…

Как тогда, с Сереной. Франко вздохнул.

– Прости, если я тебя случайно обидел. Мне просто иногда кажется, что тебе больше интересны эти женщины, чем я! А что ты обо мне знаешь? – Он беспомощно взмахнул руками.

– Например, я знаю, что ты мой красивый итальянец. Мой ревнивый красивый итальянец. – Мария игриво поцеловала сначала его мизинец, а потом и остальные пальцы. – И я знаю, что ты заполняешь трюмы кораблей ящиками с вином, которые принадлежат семье де Лукка. Семья ежегодно отправляет из Генуи в Америку тысячи бочек, а ты должен следить за распределением поставок, хотя тебе больше нравилось бы работать на виноградниках.

Она рассказала ему все пункт за пунктом, как прилежная ученица.

– И я знаю, что еще никогда не влюблялась в такого мужчину, как ты, – тихо шепнула она.

Какое-то время они неотрывно смотрели друг другу в глаза. Но потом к столу подошел официант и спросил, не желают ли они еще что-нибудь заказать. Франко попросил счет, и официант удалился.

– Отправлять вино так далеко – это вообще-то прибыльно? – спросила Мария. – То есть… – смущенно улыбнулась она, заметив на лице Франко непонимание. – Я имела в виду, что американцы ведь и сами вино делают, разве нет?

Только когда она договорила фразу, ей на ум пришла мысль, что Франко ее вопрос мог показаться невежливым.

– Американцы – да. А вот здешние итальянцы – нет, – ответил Франко, вытаскивая портмоне. – В этом заокеанском бизнесе нужно быть ловким. Необходимо знать, с каким рынком хочешь работать. Мы, например, поставляем вино исключительно для соотечественников, – объяснил Франко. – Ты, кстати, знаешь, что здесь живет больше итальянцев, чем в Риме? Говорят, в Нью-Йорке даже больше итальянских граждан, чем в Генуе, Флоренции и Венеции, вместе взятых!

Мария нахмурилась и хотела спросить, почему это так, но не успела.

– Италия – бедная страна. У моей семьи дела идут хорошо, но так не у всех. Ты же сама знаешь, что в Европе нет фабрик. Так с чего же людям будет хорошо жить? Кто не владеет землей… – Франко пожал плечами. – Каждый, кто сюда приезжает, возлагает на себя большие надежды. Многие семьи копят деньги годами, чтобы отправить хотя бы одного сына в Америку. Все они считают, что счастье здесь рассыпано на улицах! – покачал он головой. – Но тут все не так, мы это знаем. И все же большинству итальянцев живется здесь не так уж плохо.

Внезапно лицо Франко просияло.

– Позволь показать тебе еще раз мой Нью-Йорк, чтобы ты смогла познакомиться с моими соотечественниками! На следующей неделе на Малберри-стрит состоится большой праздник в честь нашего покровителя святого Роха, и я мог бы забрать тебя в субботу днем.

– Праздник в честь покровителя – как романтично звучит… Я охотно с тобой пойду! – Но уже в следующее мгновение улыбка испарилась с ее губ. – Вот пройдет праздник Рут, и я смогу свободно распоряжаться своим временем, как захочу, – скривилась она. – Завтра она хочет вместе со мной и Вандой выбрать бальное платье! Это наверняка займет весь день. Ты видишь, я совершенно не могу расслабиться!