Впервые в жизни Марии ее дни не подчинялись строгому ритму стеклодувного ремесла: в первой половине дня – работа у печи, после обеда – эскизы на шарах или изучение образцов рисунков в книгах. Теперь Мария не сосредотачивалась на стеклянном украшении, возникавшем в ее руках, – ее мысли плясали, как маленькие бумажные кораблики на волнах пруда. Это чувство было ей чуждо, она не осознавала, нравится ли ей это. Но Мария разрешила себе это. В качестве нового опыта она всей душой приветствовала и другие вещи. Мария получила много новых впечатлений и, нервничая, надеялась, что фантазия вновь вернется к ней.

Но пока все оставалось по-прежнему.

Иногда она вспоминала тот ужасный сон, который до некоторой степени способствовал ее путешествию в Америку: она под стеклянным колпаком, как в стеклянной тюрьме. «Может, он будет преследовать меня и здесь?» – спрашивала она себя.

Но снова проходил день, а Мария так и не открыла альбом для рисования. Она радовалась, когда Ванда предлагала ей прогуляться в послеобеденное время. Или когда они вместе посещали уроки танцев у Пандоры. В такие дни у Марии на некоторое время появлялось ощущение, что она заперта в самой себе.

Ванда, Пандора и Мария решили и впредь отправляться после урока танцев на чашку кофе.

Им нравилось кафе в Центральном парке, где Пандора знала официанта, который выносил им дополнительную порцию мороженого или чашку кофе бесплатно, когда шеф не видел. Кроме того, у этого кафе была терраса с зонтиками и красивой металлической мебелью. С нее открывался вид на весь парк. Что может быть лучше наслаждения от того, когда летним днем под открытым небом уплетаешь закуски?

Они в очередной раз сидели под полосатым зонтиком, когда Ванда гордо заявила:

– На следующей неделе, к сожалению, вам придется обойтись без моего общества. Я только что нашла работу!

Она приняла поздравления обеих собеседниц и, просияв, рассказала, какая должность у нее будет.

– Смотрительница на фабрике по пошиву пальто?! – нахмурилась Пандора и опустила чайную ложечку. – Но, топтыжка моя, ты ведь это не всерьез!

– Еще как всерьез! – рассмеялась Ванда. – Я знаю, это не самая восхитительная работа, но мне еще нужно радоваться, что хоть что-то получила. Нужно искать положительные стороны во всем, не правда ли?

Она думала, что Пандора скривится, потому что не так давно она сказала Ванде:

– Почему бы тебе не начать работать у меня? Моей ассистенткой, скажем?

Обе, конечно, хорошо понимали, что это предложение не дает ничего и требует только энтузиазма: у Пандоры редко бывало достаточно денег даже на оплату ренты, не говоря уже о зарплате ассистентки!

– Положительные стороны? – на этот раз ошеломленно повторила Пандора. – В работе надсмотрщика над рабами? Разве ты не знаешь, как работают на фабрике? Бедные девушки и женщины работают не покладая рук, а получают за это всего несколько долларов. Грохот швейных машин там оглушающий, а темп пошива тяжелой ткани настолько высок, что часто от усталости они просто прошивают себе пальцы. Окна и двери запирают, чтобы работницы не пялились наружу и не теряли драгоценного времени, – загибала Пандора пальцы на левой руке.

– Но на всех фабриках не может быть так уж плохо, правда? – оторопело спросила Мария.

– Об этом подробно писали в газетах в прошлом ноябре. Тогда из-за плохих условий труда устроили забастовку 15000 швей. Это была самая крупная забастовка женщин за всю историю. Владельцы фабрик так испугались, что даже наняли отряды верзил, которые должны были запугать женщин. Но девушки не оробели и всё выдержали: они три недели стояли в снежной каше перед воротами фабрики. И они поступали так не ради развлечения. Ты должна была читать об этом! – снова обратилась Пандора к Ванде, качая головой.

– Ну, хватит, – растягивая слова, произнесла Ванда и подвинулась на лавке вперед. – Это значит, что после забастовки многое изменилось к лучшему. Я ведь буду контролером и смогу позаботиться, чтобы эти улучшения и впредь сохранились.

Пандора покачала головой.

– Даже если и так – в чем я очень сомневаюсь, – я отказываюсь иметь дело с надзирателями рабов. И пусть такой человек станет мне предлагать даже сто долларов за занятие, я откажусь!

Ванда тяжело вздохнула.

– И все же мне ничего другого не остается, я хотя бы взгляну на то, что там происходит. Кто знает? Может, я даже смогу помочь швеям? Я ведь намереваюсь в этот раз делать все правильно.

Когда Ванда заметила, что Мария одобрительно кивнула, на душе у нее стало немного легче. Все пройдет хорошо, нет, все просто обязано пройти хорошо. Зачем сразу расстраиваться из-за слов Пандоры? Реакция Гарольда была не лучше. Он спросил, не перешла ли она теперь на сторону пролетариата. Ну что за ерунда!

Во время спора ее мороженое в серебристой креманке расплылось в розовую лужицу. Ванда стала его вычерпывать с новым воодушевлением.

– На всех моих предыдущих местах работы происходило досадное стечение обстоятельств, из-за чего меня увольняли. Но моя полоса неудач не может длиться вечно, правда?

Девушка снова заметила, что Мария горячо кивнула. Пандора в отличие от нее лишь скривила губы.

– Я чувствую, что в этот раз все будет хорошо!

* * *

Марии все время казалось, что Ванда, разговаривая, демонстрирует собеседнику только те чувства, которые сама хочет выказать. А учительница танцев была совсем другой: ни одно ее чувство или мысль не оставались тайными. Пандора Уилкинс была сплошным фейерверком положительных эмоций. Мария никогда еще не встречала человека, который жил бы с такой легкостью. Если у Ванды получалось воздействовать на незнакомых людей своим шармом, то Пандора по этой части оказалась настоящей волшебницей. У нее почти никогда не было денег, но все же впечатлений и удовольствий ей хватало. Всегда находились люди – среди них Ванда и Мария, – которые хотели бы заплатить за Пандору. Поэтому Мария сочла само собой разумеющимся купить билеты в Метрополитен-музей, прежде всего потому, что ей стоило больших трудов уговорить Пандору пойти вместе с ними. Танцовщица заявила, что ее страстью являются работы молодых художников, ярких и неоднозначных.

Но когда они вошли в зал, посвященный старым голландским мастерам, от выражения усталости и скуки на ее лице не осталось и следа. Рембрандт, Брейгель, Ян Стен, Вермеер… Пандора бабочкой порхала от одного полотна к другому: взглянула там, посмотрела здесь. Она все больше погружалась в море золотых тонов и солнечных лучей, темных теней и светлых очертаний. Ее глаза сверкали, как после изрядного количества красного вина. Всякий раз она восторженно вскрикивала.

Мария стояла перед картинами в благоговейном трепете, который до этого времени испытывала, лишь разглядывая книги по искусству, и испугалась, заметив, как Пандора начала двигаться взад и вперед перед женским портретом работы Питера Пауля Рубенса. Она ведь не станет танцевать здесь?!

– Взгляни только на эту спину! Она словно залита золотом. А эти белокурые волосы! Немного редкие для такой молодой женщины, но все же она… написана с таким… удовольствием! Словно он искренне любил каждую прядь, каждую складочку, каждый изгиб. Невероятно! Хочется дотронуться, ощутить эту… мягкую кремовую кожу. И этот широкий зад, он очень эротичен, ты не находишь? – громко рассмеялась она. – У этой милашки очень красиво выгнуты бедра, правда? Многие мужчины находят такое очень привлекательным!

– Думаю, в то время некоторая полнота была в моде, – улыбнулась Мария.

Рубенс – старый похотливый господин? Что бы сказал на подобные дерзкие слова Пандоры господин Завацки? Она подошла ближе к латунной табличке, которая висела под картиной.

– Тут сказано, что он написал это полотно после путешествия по Испании и Италии и что это влияние, которое он…

– Кого это интересует! – перебила ее Пандора. – Это ведь произошло больше трехсот лет тому назад. Для меня важно лишь то, что я ощущаю здесь и сейчас! – И она грациозно обернулась вокруг своей оси.

– Ну, не смотри ты на меня с таким ужасом! – Пандора заметила взгляд Марии. – К тому же я бы и сама не подумала, что это старье так вдохновит меня. Но я ведь не обязана бросаться перед ним на колени и молиться на него, правда?

Во взгляде Марии все еще сквозило сомнение.

– Честно говоря, у меня эти картины вызывают необъяснимое чувство: я хочу сесть перед ними и тихо молиться.

Пандора похлопала ее по руке.

– Слишком много благоговения вредит любому! Вот взгляни на меня. Музыка, стихи, живопись – я буду такой же замечательной, как я есть, только если позволю вдохновить меня мастеру своего дела, – самодовольно произнесла она. – Без вдохновения я бы все еще танцевала «Лебединое озеро» и мучила бы своих молодых учениц старомодными балетными упражнениями. Откровенность и вдохновение – это сестры искусства, без них невозможно создать ничего нового.

Вскоре после этого они рука об руку пошли в кафе при музее. Когда официант вынес им по бокалу белого вина, Мария вдруг наклонилась вперед и выплеснула все, что у нее накопилось в душе. Признаться, она не успела обдумать свое решение, ибо слишком долго держала эти болезненные мысли в себе. Ей нужно было с кем-то поговорить об этом, о своем душевном параличе, об ощущении своей бесполезности, заставлявшей ее думать, что она подобна пруду без рыбы.

Пандора невозмутимо слушала, глоток за глотком попивая вино.

– С тех пор как я здесь, я только и жду, что меня вдохновит какая-либо муза. В таком городе, как Нью-Йорк, столько людей и впечатлений! Черт побери, это ведь должно изменить у меня что-то внутри! – вскинула руки Мария. – Но как бы не так! Я даже думать не могу о стеклодувной мастерской! Все настолько далеко зашло, что работа, которую я проделывала дома, теперь для меня как красная тряпка для быка. Я впадаю в панику, когда вспоминаю, что после этой поездки мне предстоит вернуться к стеклодувной печи и продолжить заниматься тем, что бросила.