Соррел чуть не улыбнулась, выслушав эту чепуху, но не улыбнулась, хотя проговорила своим обычным тоном:

— Вы правы, мне не нравится чувствовать себя такой… слабой и глупой. Но, надеюсь, я не произвожу впечатления такой… такой уж безмерно гордой и злой, чтобы отказаться от помощи, если она необходима.

— Ну конечно нет, мисс, — улыбнувшись, ответил он. — Знаете, это свойство человеческой натуры — не испытывать благодарности как раз тогда, когда она должна быть. Боюсь, я как раз грешу этим.

— Да уж, — вмешался Фитц, — это он с виду такой добродушный, а я помню, как этот парень готов был голову проломить любому, кто пытался поинтересоваться его самочувствием. Понятно, врачи привыкли, что им в голову летят разные предметы, когда они не признают его годным участвовать в ближайшей дюжине кампаний. Соррел взглянула на красивое лицо, склоненное к ней.

— Вы были в армии? — удивилась она.

— Ну да, еще совсем недавно. Только Фитц, как всегда, преувеличивает. Я лишь однажды бросил таз в доктора, да и то не без причины. Он посмел сказать мне, что из-за пустяковой раны я должен лежать в постели не меньше месяца.

Солдатское прошлое незнакомца еще больше укрепило Соррел в ее добром отношении к нему, и она неожиданно улыбнулась — в первый раз за все время.

— Да уж, доктор получил по заслугам. Кстати, кто был прав? — спросила она с любопытством.

И опять ответил Фитц:

— О, несомненно, по заслугам, потому что наш парень встал на ноги через неделю и через две возвратился в полк. Он смотрел на нее не отрываясь и с удивлением, которого Соррел не могла понять, словно он только что в первый раз увидел ее.

Ее спаситель, наверное, по этой же неведомой причине, одобрительно поглядел на нее и возразил:

— Чепуха! Он хотел отправить меня домой всего-навсего из-за дырки в плече.

— И вы пропустили бы самое интересное, — заметила она почти так же сухо, как Фитц.

Он откровенно рассмеялся.

— Совершенно верно, мисс. Я вижу, мы понимаем друг друга с полуслова.

— За исключением того, что я не объясняю своих дурных манер ничем, кроме собственного характера, — добавила она спокойно. — Мне неприятно, как вы сказали, чувствовать себя нелепой. Увы, моя… моя привычка кататься в одиночестве и раньше беспокоила тетю. Теперь же ее ничто не поколеблет в мнении, будто леса Вустершира опасны, и она навяжет на мою голову проклятого грума. Вот так-то, господа! Вы можете мне объяснить, почему в такой цивилизованной стране все ужасно обеспокоены своей безопасностью? Моя тетя больше боится ездить в шести часах от Лондона, чем я в бескрайних просторах Америки. Ужасно глупо.

Незнакомец разразился смехом, внушавшим Соррел симпатию, потому что в нем не было ни капли фальши или манерности, с которыми она постоянно сталкивалась в Лондоне. Он искренне хохотал, сотрясаясь всем телом.

— Не знаю! — признался он. — Но мне кажется, вы правы, мисс. Я сам это заметил после возвращения. Как бы то ни было, я убежден, вам не приходит в голову мысли о подстерегающих вас разбойниках или бродягах. Но, смею сказать, дома вам не привыкать встречаться лицом к лицу с индейцами, стоит только открыть дверь, поэтому-то моя бедная страна кажется вам такой смирной.

— С этим мнением я постоянно здесь встречаюсь, — сухо отозвалась Соррел. — Англичане совсем не утруждают себя стремлением что-нибудь узнать о своей бывшей колонии.

Соррел помолчала, потом спросила, не в силах скрыть холодок:

— Вы участвовали в недавней войне с Америкой, сэр?

Он улыбнулся, заметив холодок и понимая, откуда он взялся.

— Нет. К счастью, нет. Не лучшая была затея, хотя, наверное, я не должен так говорить. Однако я рад, что вы не возненавидели Англию.

Соррел смягчилась.

— Моя тетя англичанка, и моя мать тоже. Я не собираюсь обвинять одну Англию, если вы это имеете в виду, потому что война, по моему убеждению, была безрассудством с обеих сторон.

Фитц медленно ехал сзади, ведя на поводу хромающую лошадку и не особенно приближаясь к ним, за что Соррел была ему признательна, ибо могла, не стесняясь его присутствия, продолжать разговор.

— Приятно слышать, — искренне обрадовался незнакомец. — У меня много друзей, которые сражались там, и, похоже, они едины в том, что мы больше никогда не будем воевать с Америкой.

— Но все-таки революция… мятеж, как вы здесь говорите… до сих пор вызывает раздражение у некоторых англичан, с которыми я встречалась. Но, возможно, теперь, когда мы на равных, нам удастся сохранить мир.

— А вы великодушны. Могу я спросить, где вы живете в Америке?

— В Аннаполисе. Недалеко от Вашингтона, — ответила Соррел, ничего больше не объясняя.

— А-а! — понимающе протянул он. — Теперь мне все ясно, и я тем более благодарю вас, что вы не клянете всех англичан за тогдашнюю жестокость. Насколько я помню, ваша столица была почти полностью сожжена. Она не хотела говорить об этом, но все-таки добавила:

— Да. Но это случилось в ответ на то, что мы сожгли несколько городов в Канаде, — честно призналась она. — В войне — нет ничего хорошего, и я думаю, вы сами это отлично знаете, сэр.

— Да, — печально подтвердил он. — Ничего хорошего. Как я уже говорил, многие мои друзья были в Америке, и они в один голос говорят, что это была дурацкая война. В ней все было не так. Кстати, не важно, была это справедливая война за независимость или несправедливая, я всегда буду думать, что Америку и Англию объединяют общие корни и общие интересы. И нечего нам драться друг с другом.

Некоторое время они молчали, погруженные в свои мысли. Помимо воли Соррел вспомнила те страшные события в недавнем прошлом, свидетельницей которых она была. Ему, несомненно, тоже было что вспомнить. Они как будто перенеслись за миллион миль от зеленого мирного луга.

Незнакомец говорил откровенно и разумно, без намека на манерность, которую Соррел постоянно встречала в Англии, и это не могло ей не понравиться. К тому же он полностью соответствовал ее представлению о настоящем мужчине — высокий, крепкий, легко поднял ее, хотя она не была ни маленькой, ни хрупкой. Правда, его красота настораживала Соррел, но, вроде, он не денди и не ловелас. Да и улыбка у него на редкость располагающая. Соррел подумала, что такой стоит дюжины неведомых маркизов.

Улыбнувшись, он тактично сменил тему.

— А что вы думаете о моей стране? — спросил он. — Насколько я понял, вам не все нравится.

— Ну, почему? Англия — прекрасная страна, и я рада, что повидала ее, откровенно ответила Соррел. — Мне было приятно увидеть старый дом, в котором выросла моя мама. Я полюбила тетю, хотя она такая странная… Однако, боюсь, вы угадали. Я никогда не соглашусь с вашими обычаями и правилами, которые ограничивают жизнь — особенно жизнь молодой и незамужней женщины.

— Неужели они такие строгие, мисс?

— Такие. И я их почти возненавидела. Я уже обидела тетю тем, что хочу жить по-своему. Дома мне никто не мешает гулять или кататься на лошади, а здесь это невозможно. В Лондоне так много интересного, но ни тете, ни кузине не хочется ходить со мной, поэтому мне тоже пришлось сидеть дома. Правда, один раз я прошлась от Мэйфайр до собора Святого Петра и обратно, и меня никто не сопровождал. Не представляете, в каком я была восторге. Ну а тетя пришла в негодование, словно я совершила преступление. Конечно, вы можете смеяться, но, уверяю вас, это совсем не смешно. Вскоре я поняла, что моя кузина из дома ни на шаг, она даже ленточку себе не может купить без служанки или лакея. Если бы мне пришлось так жить всегда, я бы просто-напросто помешалась.

— И правда тяжело, — с сочувствием проговорил он. — Но я много пробыл на чужбине, и, если сравнить с Испанией, например, Англия гораздо демократичней. В Америке по-другому? Вы поэтому тайком взяли гнедую вашего дяди и… э… удрали сегодня?

Благодушное удивление в его голосе совсем ее не обидело, правда, она сама не понимала, как много рассказала незнакомцу. Чуть подумав, она грустно ответила:

— К стыду моему, сознаюсь, причина еще хуже. Тетя и кузина ждут к вечеру… важного гостя, и я уже столько о нем наслушалась, что меня уже тошнит от одного его имени.

— Это, конечно, нехорошо.

Он говорил с юмором, касаясь грудью ее плеча. Соррел становилось все труднее держаться прямо.

— Чем этот неизвестный гость вызвал ваше неодобрение, мисс?

— Ничем. Я его в глаза никогда не видела. Мне только известно, что он маркиз, а в Англии это все объясняет. Фитц, державшийся сзади, вдруг поперхнулся и закашлялся, но его друг не обратил на это внимания.

— А, понятно, — проговорил он. — Думаю, вы не уважаете титулы из демократических принципов? Она пожала плечами.

— Я ведь американка. Вы в Англии слишком благоговеете перед титулами. Вот что я вам скажу. Этот пресловутый маркиз мог бы быть глухим, слепым, слабоумным и одноногим, все равно он был бы желанным гостем. Человек в вашей стране зависит от количества денег в кошельке и, что еще хуже, от своего рождения.

Сзади снова послышался кашель, но голубоглазый красавец сказал только, стараясь сохранить серьезное выражение на лице:

— Вы слишком суровы, мисс.

— Может быть. Но я считаю, что человек не имеет основания надуваться, как… как жаба, только по Той причине, что его дед сто лет тому назад купил титул или его более дальние предки чем-то услужили монарху.

— Вы говорите, как настоящая американка. Но вообще-то я с вами согласен. Мой друг как раз об этом говорил мне перед тем, как мы вас увидели.

Соррел удивилась, потому что его друг Фитц показался ей вполне обычным англичанином, который должен чтить титулы.

Красавец продолжал, явно поддразнивая ее:

— Вы действительно думаете, что этот маркиз именно такой… э… слепой, глухой, слабоумный и без ноги?