После похорон Вильгельм немного отдохнул, перекусил и выпил в палатах епископа, а затем в сопровождении Джека и своего войска выехал в направлении Девиза, навстречу девятилетнему наследнику английского престола.

— Сообщения о последних распоряжениях короля правдивы, — сказал Джек в дороге. — Я сам был там и слышал, как он сказал, что хочет, чтобы вы управляли страной до совершеннолетия Генриха. Он не бредил, он находился в здравом уме почти до самого конца, упокой, Господи, его душу.

Джек перекрестился. Вильгельм последовал его примеру.

— Иоанн знал, как помучить меня, — мрачно произнес он. — Граф Честерский моложе меня на двадцать лет, почему бы ему не взять бразды правления в свои руки?

Он пришпорил коня, пустив его галопом.

Джек взглянул на прямую и легкую фигуру Вильгельма в седле и нахмурился, прикусив верхнюю губу.

— Спите на ходу? — с полуулыбкой поинтересовался Жан Дэрли, проезжая мимо.

Джек отрицательно покачал головой.

— Надеюсь, что нет, — ответил он.


Стоя во дворе Глостерского замка, Изабель смотрела на въезжающий в ворота отряд Вильгельма. Муж ехал на своем гнедом скакуне, а молодой принц Генрих сидел в седле перед ним, укутанный полами плаща Вильгельма. Худенькое личико мальчика было усталым с дороги, под глазами залегли глубокие синие тени. Вильгельм склонился к нему и что-то прошептал, Генрих ответил кивком и, поерзав, выпрямился в седле.

Изабель, рыцари, служители церкви и домашние слуги, собравшиеся за ее спиной, преклонили колени. Генрих выглядел немного растерянным, но, после того как Вильгельм снова что-то прошептал ему, сделал всем знак подняться. Его глаза расширились от удивления, когда все повиновались. Генрих привык к почтению, поскольку был наследником трона, но полное подчинение до сих пор выражали только его отцу и матери.

Изабель с Вильгельмом обменялись взглядами. Маршал спустил принца на землю и спешился сам.

— Дорога была долгой, — сказал он. — Я думаю, король захочет принять ванну и отдохнуть.

Она кивнула.

— Не желаете пройти в личные покои, сир? — обратилась она к Генриху, указывая на внутреннюю башню замка.

— Благодарю, — отозвался Генрих, пытавшийся заставить свой высокий, дрожащий детский голос звучать глубже, отчего он становился только более неестественным. У мальчика были бледно-золотистые, как свежая солома волосы и глаза того же потрясающего аквамаринового цвета, что у его матери. Рот тоже был ее, с мягкими, безвольно опущенными уголками, хотя сейчас он сжал губы, пытаясь правильно исполнять свою роль и не выглядеть испуганным или взволнованным.

Изабель проводила его в жилую часть замка, и, после того как за ними закрылась дверь, отделяя их от внешнего мира, он как будто вздохнул с облегчением. Генрих осторожно разглядывал детей Маршалов, которые в ответ смотрели на него так же сдержанно, поскольку Изабель предупредила их о том, что это новый король Англии и они должны хорошо себя вести.

Генрих слишком устал, чтобы съесть больше нескольких кусочков хлеба, вымоченного в коричном молоке, и Изабель не стала настаивать. По ее просьбе Ансельм показал мальчику, где находится уборная, а когда он вернулся, дал ему теплой розовой воды, чтобы он мог умыть лицо и руки. Она переодела его в теплую ночную сорочку. Генрих был худеньким ребенком с молочно-белой кожей, ничуть не похожим на своего видного отца. Его бледность говорила о том, что он почти не играет на улице, а хрупкость, без следа Ансельмовой жилистости, о том, что он не возится с другими мальчиками и не упражняется с оружием.

Изабель задумчиво смотрела, как он ложится в приготовленную для него постель. Она была отделена от кровати Ансельма шерстяной занавесью. Поверх соломенного тюфяка лежала пуховая перина. Простыни были из мягкого выбеленного льна, а одеяло — из зеленого шелка, расшитого, как и подголовные валики, золотыми звездами и серебряными месяцами. Она купила эту ткань у обаятельнейшего и умеющего убеждать торговца тканями из Бристоля, который клялся, что ее привезли прямо из сокровищницы дамасского султана. Генриху материал тоже понравился, и он снова и снова пробегал по нему пальцами.

— Когда-нибудь я в своей комнате сделаю такой потолок, — в сто голосе зазвучала убежденность, граничащая с жадностью.

— Уверена, что это будет очень красиво, — сказала Изабель, гадая, доживет ли этот ребенок до зрелости и будут ли у него тогда средства, чтобы воплотить свой замысел в жизнь. Если бы он был одним из ее детей, она бы мягко отодвинула волосы с его гладкого белого лба, но она не знала, как его воспитывали и как он воспримет такой жест.

— Вам, должно быть, все здесь кажется необычным, — сказала она.

Генрих взглянул на нее из-под ресниц. При свете свечей его глаза потемнели, их оттенок стал не таким потрясающе зеленовато-синим, как днем.

— Я не хотел оставлять моих братьев, сестер и маму, — ответил он.

— Я знаю, — сказала Изабель. — Вы повели себя очень храбро.

Он подумал над этим, и краска начала заливать его бледные щеки. Мальчик, очевидно, был падок на лесть.

— А мне можно будет увидеться с братом, когда я стану королем?

Его подбородок дрогнул, и от сдержанности Изабель не осталось и следа. Она потянулась к нему, погладила его золотые волосы.

— Храни вас Господь, дитя, конечно, можно, и очень скоро.

— Я скучаю по ним, — произнес он несчастным голосом, от которого сердце Изабель наполнилось материнской нежностью.

— Было бы странно, если бы вы по ним не скучали. Я знаю, что мы не ваша семья, но мы постараемся сделать все, чтобы вы чувствовали себя как дома.

Он посмотрел на нее и немного отстранился, снова и снова трогая блестящее одеяло.

— Вы ведь не станете задувать свечку, правда? — спросил он. — Я… я не люблю темноты.

— Нет, она будет гореть всю ночь, — успокоила его Изабель, думая, сколько храбрости ему понадобилось, чтобы признаться в этом. — Ансельм сразу за занавеской, и кто-нибудь будет слушать всю ночь. Хотите, я посижу здесь еще немного?

— Да, — он прошептал так тихо, что воздух вокруг его губ едва пошевелился.

Мальчик уже спал, когда из зала пришел Вильгельм. Когда он подошел взглянуть на спящего ребенка, Изабель прижала указательный палец к губам. В свете свечей тонкие черты Генриха словно плавали в золотом отблеске. Спустя мгновение Вильгельм со вздохом отошел в центр комнаты. Изабель на цыпочках последовала за ним.

— Он прекрасный ребенок, — сказала она, — невозможно смотреть на него и не растаять.

— Это одно из немногих его преимуществ, — сказал Вильгельм, сев и со стоном облегчения стаскивая сапоги. — Легат собирается помазать его на трои завтра в соборе. Для мальчика это будет трудный день… и для всех нас тоже.

— Вы не станете ждать Ранулфа Честерского? — резко спросила Изабель.

— Я согласен, что так было бы дипломатичнее, но мы рискнем сделать это, не дожидаясь его. Людовик уже знает, что Иоанн умер. Для него это отличный шанс захватить страну, пока, как он думает, мы в смятении. Нам нужно короновать Генриха, прежде чем Людовик коронует сам себя. Честер поймет, почему мы не захотели это откладывать. Как только он прибудет, мы попытаемся успокоить его уязвленное чувство собственного достоинства и начнем обсуждать, что делать дальше. Хоть мы и коронуем. Генриха, без поддержки Ранулфа мы ничего больше сделать не сможем.

— Тогда ступай спать, — сказала Изабель. — Я знаю, что у тебя больше забот, чем сетей на угря в Севернее, но сегодня о них можно не думать. Если тебе предстоит присутствовать на коронации Генриха и принимать важные решения, тебе нужно отдохнуть.

Она очень тревожилась за него, но, когда они готовились ко сну, почувствовала надежду. После смерти Иоанна для них снова открылось какое-то будущее и бесконечные возможности, в том числе к примирению, как в стране, так и дома.

Коронация в Глостерском аббатстве была достойной, хотя и несколько безнадежной. Она была лишена помпезности Вестминстерских коронаций, хотя присутствовавшие лорды сделали все, что было в их силах. Корона Генриха принадлежала его матери, и поэтому не пропала у устья Веллстрима. Еще одним ее преимуществом было то, что она подходила мальчику по размеру. Это был простой золотой венец с золотыми финиалами, украшенными жемчугом и сапфирами. Верхнее облачение Генриха из золотой материи прибыло с ним из Девиза, а его кюлоты с золотыми подвязками были сотканы из алой парчи. Трон епископа задрапировали шелком. Корону на золотистые волосы мальчика дрожащими руками возложил папский легат.

Изабель заметила, что Генрих тоже дрожал. «От волнения и от холода», — подумала она. Дул сильный восточный ветер, и стены аббатства словно впитывали его.

После церемонии Генриха проводили с процессией в замок. Городские жители выстроились вдоль улиц и приветствовали короля. Однако их было гораздо меньше, чем в Лондоне, и никто не бросал цветы перед кортежем, как после коронации Иоанна майским утром или коронации Ричарда обжигающе жарким августовским днем. И пожертвований, чтобы раздать бедным, было немного. Вильгельм дал серебро из собственных сундуков, но, учитывая, какое было время, он в буквальном смысле не мог позволить себе потратить слишком много. Изабель велела приготовить горячую пищу для ждавших у собора и проследила за тем, чтобы самым нуждающимся раздали теплые плащи и одеяла, однако все это ни в какое сравнение не шло с размахом и великолепием коронаций в Вестминстере.

Оказавшись в замке, Генрих сменил свои золоченые регалии на легкую одежду, хотя и настоял на том, чтобы остаться в алых парчовых штанах с золотыми подвязками.

После коронации состоялся праздничный пир, который тоже не поражал числом и знатностью гостей, но зато приятно удивлял разнообразием блюд: здесь были жареная кабанятина, седло оленя, лебеди, павлины и великолепный серебристый лосось в кислом соусе. Новый король был очень заинтересован поднесенной ему короной из золоченых орешков и миндального сахара, украшенной съедобными драгоценными камнями из цветной сахарной пасты.