– Зачем Фоксу беседовать с ней? Почему этого не можешь сделать ты? – упорствовал Кларенс. – Если герцогиня хочет, чтобы ее спасли от Дайсона, как ты, похоже, думаешь, она с таким же успехом может обратиться к тебе или ко мне, как только представится такая возможность. Почему именно Фокс?

Принц, похоже, оказался в тупике. Через секунду его лоб разгладился.

– Откуда мне знать? Кто может проникнуть в тайны мышления политика? У них в головах полная неразбериха. Тем не менее ты подсказал мне хорошую идею. После аудиенции посмотрим, удастся ли разлучить Дайсона с его женой. Если ее нужно спасать, разве это не будет для нее самой подходящей возможностью попросить о помощи?

Его высочество с трудом поднялся на ноги и бросил прощальный любовный взгляд в длинное псише.

– Полагаю, что мы не можем не заглянуть к папе, раз уж мы здесь, – с надеждой в голосе произнес Кларенс.

– Если мы этого не сделаем, мама никогда нам не простит, – прозвучал уничтожающий ответ. – Пойдем, Уильям. Пора познакомиться с герцогиней Дайсон.


Габриель пыталась успокоиться. Даже когда ее впервые представляли первому консулу в Париже, она так сильно не нервничала.

Кэм, подбадривая, накрыл рукой ее дрожащие руки, но не сказал ни слова.

Всему виной это ожидание, решила Габи. Сначала долгая дорога от дома Кэма на Ганновер-сквер – Виндзорский замок находился в добрых шестнадцати милях[62] от Лондона. А теперь это бесконечное ожидание в приемном зале королевы. Почти час Кэм старался помочь ей расслабиться, рассказывая об особенностях комнат, которые Чарльз Второй оборудовал для своей супруги, королевы Катарины Браганза. Несмотря на чудесные расписные потолки и гобелены, интерьер в стиле барокко был, по мнению Габриель, слишком официальным, чтобы можно было чувствовать себя здесь уютно.

Габи ненавидела помпезные церемонии. Кэм обещал ей, что это будет неофициальная аудиенция. Почему тогда ее нарядили в самое блестящее платье, какое когда-либо было и ее гардеробе? Габриель опустила глаза, но они снова широко раскрылись при виде изысканного узора из лозы и роз, рельефно вышитых гладью и французскими узлами. Белое и цвета слоновой кости платье раньше принадлежало матери Кэма. Это был ее свадебный наряд, мимоходом упомянул Кэм. Габриель настолько захлестнули эмоции, что она не в силах была произнести больше, чем просто «спасибо».

Наняли целую армию швей, чтобы распороть старые швы и предать платью его теперешний модный вид. Однако оно не совсем отвечало современной моде. Да, у платья был глубокий квадратный вырез и пышные рукава. Но под верхней газовой юбкой была еще одна юбка из сатина, поддерживаемая обручами. А сзади платья был газовый шлейф, длиной, казалось, в несколько миль.

– Обычная английская юбка, – успокаивал Кэм, когда Габриель запротестовала, уверяя, что юбка слишком изящна, слишком величественна, чтобы можно было чувствовать себя в ней комфортно. Ей никогда не приходилось надевать подобные вещи. Газовая ткань была так густо покрыта вышивкой, что походила на брюссельское кружево.

Больше всего неудобств Габриель причинял шлейф. Она часами тренировалась ходить с ним. Насколько она помнила, с этой задачей ей удавалось хорошо справляться. Габи не могла понять, для чего нужен шлейф. Но Кэм уверил ее, что он de rigueur.[63] Чтобы угодить мужу, Габриель продолжала практиковаться, пока не научилась управляться со шлейфом. Потом Бетси вставила ей в волосы эти штуки, страусиные перья, как она их называла, от которых Габриель почувствовала себя на фут выше, и занятия пришлось начинать заново. Габи ничего не могла с собой поделать: каждый раз, переступая через порог, она пригибала голову.

В этом не было ничего смешного, но Габриель хихикнула. Она искоса взглянула на Кэма, и выражение его глаз согрело ее.

Габриель сделала попытку расслабиться. Виндзор. Это просто замок, сказала она себе, как Данраден, только больше. «Какая ерунда», – произнес голосок у нее в голове. С того момента, как кучер провез их через ворота Генриха Восьмого во внутренний двор замка, Габриель находилась под впечатлением от устрашающих масштабов Виндзора. Девушка была уверена, что целый городок Андели вполне свободно мог бы поместиться внутри стен этого замка.

– Это замок или дворец? – спросила она у Кэма, когда их вели через парадные залы в дальнюю комнату, где они сейчас и ожидали появления королевы. По мнению Габриель, башен тут хватило бы на дюжину замков. Однако роскошь внутреннего убранства превзошла все ее самые фантастические ожидания. Дело было не в богатых гобеленах, украшавших стены, не в золоченых потолках и фресках и не в бесценных картинах и фарфоре. С подобным Габи ожидала столкнуться. Но ей еще никогда не приходилось видеть серебряных канделябров и столов такой тонкой работы. Даже стулья были обиты серебром.

– И то и другое, – ответил ей Кэм.

Габриель очень радовалась тому, что не является членом королевской семьи. Она с дрожью подумала, сколько бесценных вещей могло бы быть испорчено за многие годы, если бы они выскальзывали из ее небрежных рук.

Роскошная обстановка вызвала в памяти grande salle в ее замке в Нормандии. Габриель никогда не чувствовала себя уютно в этой комнате. Зал принадлежал Маскарону и отражал его вкусы. Подобное холодное совершенство только пугало Габриель. Она предпочитала скромное очарование собственной маленькой гостиной, где ее окружали все ее сокровища, или простор и притягательность ее личных апартаментов в Данрадене.

Габриель на несколько минут задумалась над тем, что рассматривает Данраден с такой точки зрения. С каких пор, интересно, она начала относиться к замку Кэма как своему дому, а не как к тюрьме? Девушка не могла дать сколько-нибудь точного ответа. Возможно, с тех пор, как Кэм начал рассказывать ей историю каждого предмета в замке, каждой выбоины и царапины, оставленных предыдущими поколениями Колбурнов.

Кэм дал ей carte blanche[64] менять в Данрадене все по своему вкусу. В то же время он с мальчишеским пылом объяснил ей, почему хочет оставить без изменений тот или иной, иногда просто отвратительный, уголок. Габриель смеясь говорила мужу, что модернизацией Данрадена они будут заниматься только вместе.

В одном девушка была абсолютно уверена: в обстановке их дома не будет ни капли помпезности Виндзора.

Прочистив горло, Габриель оперлась на подлокотник стула и прошептала:

– Долго еще?

– Уже скоро, – успокоил ее Кэм и стал развлекать огромным количеством забавных историй из жизни некоторых прославленных личностей – начиная с Вильгельма Завоевателя, – которые основали, столетиями расширяли и украшали эту крепость, пока она не приобрела свой нынешний величественный вид.

Постепенно Габриель, неожиданно для себя, заинтересовалась рассказом и перестала дрожать. Тем не менее, когда открылась дверь, ведущая в приемный зал королевы, девушка чуть не вскочила на ноги.

– Тише, девочка, – успокаивающе улыбаясь, сказал Кэм. – Тебе нечего бояться.

За последние несколько недель он повторял эти слова сотни раз.

Габриель попыталась ответить мужу улыбкой, но ее губы, казалось, замерзли. Кто-то, – она не была уверена, был ли этот джентльмен слугой в великолепной ливрее или пэром в блестящем церемониальном наряде, – пригласил их подойти к входу в зал. Поддерживая Габриель за локоть сильной рукой, Кэм повел ее по огромному ковру.

– Дыши глубоко, – сказал герцог, и девушка послушалась.

Кэм сделал все, что только мог придумать, чтобы уменьшить страхи Габриель. Он сказал жене – и это была чистая правда, – что королева Шарлотта предпочитала провинциальную жизнь. Если бы королева могла выбирать, она поселились бы в деревне. Она ненавидела церемонии и ограничения, налагаемые на нее королевским статусом. Долг заставил королеву вызвать их к себе. Кэм умолчал, однако, что, независимо от предпочтений королевы, существовали традиции и протокол, которым необходимо было неукоснительно следовать.

Когда герцог и герцогиня Дайсон достигли порога, глаза Кэма одобрительно блеснули при взгляде на Габриель. Официальное придворное платье, которое он приказал сшить специально для нее, выглядело непревзойденно. Только ему и главному портному было известно о специальной юбке, которая обеспечивала его жене, учитывая ее стремительную походку и обязательный кринолин, хоть немного свободы, в которой отказывала современная мода. Изумруды на шее девушки стоили целое состояние, но Кэм, конечно, не сказал об этом Габриель – это только усилило бы ее волнение. Он, конечно, знал, что эти драгоценные камни невероятно подчеркнут цвет глаз его жены.

Она великолепна, подумал герцог. Во всем мире не найдется женщины, которая могла бы сравниться с ней. Габриель не знала, как беременность украшала ее, какой цветущей и очаровательной она выглядела. Но Кэму это было известно, и при взгляде на жену его сердце переполнялось гордостью.

Когда они вошли в приемный зал, Габриель замедлила шаг. Несколько человек, оглянувшихся, чтобы посмотреть на нее, не заметили ее нерешительности. Пальцы Кэма быстро сомкнулись вокруг затянутой в перчатку руки Габриель, и не успела девушка опомниться, как ее уже повели вперед. Герцог и герцогиня остановились перед сидящей миниатюрной леди, одетой в тонкой работы платье из серого атласа. Несколько фрейлин находились неподалеку. Габриель не составило труда разобраться, кто были двое джентльменов, стоявшие по обе стороны от королевы: Кэм предупредил ее, что следует ожидать присутствия принца Уэльского и его брата, герцога Кларенса.

Габриель едва расслышала голос мужа, когда тот просил позволения у королевы представить свою герцогиню. Остро осознавая присутствие длинного шлейфа, развевавшегося где-то далеко за ее спиной, Габриель присела в глубоком реверансе и продолжала, опустив взгляд, оставаться в этой позе, пока королева мягким голосом не велела ей, подняться.