В свободное время Ивлин бесцельно бродила по городу или гуляла в Венском лесу. Местность здесь была довольно холмистой, но девушка все равно скучала по горам. Теперь она смогла понять, почему Макс так любит Тироль. Она много думала о Максе, о том, где он живет, и часто задавала себе вопрос, решилась бы она попросить Макса показать ей его дом.

Она осмотрела Хофбург — величественный комплекс зданий, составлявших резиденцию монархов Габсбургской династии. Ее не оставила равнодушной судьба последнего из них — Франца-Иосифа, любимая жена которого была смертельно ранена террористом, сын покончил жизнь самоубийством в Майерлинге, застрелив при этом и свою любовницу, а племянник и наследник престола был убит в Сараево, что привело к первой мировой войне, в результате которой империя потеряла большую часть своих территорий.

Эти трагические события заставили Ивлин забыть о своих проблемах.

Наконец наступил день операции. Ивлин провела его с Хартманнами и впервые за все время своего пребывания в Вене встретилась с Максом. Он пришел, чтобы поддержать родителей Софи в трудные часы ожидания. Их уговорили не ждать в клинике, потому что операция предстояла долгая. Они остались в своем номере и каждую минуту погладывали на телефон, ожидая звонка.

При виде вошедшего в комнату Макса у Ивлин учащенно забилось сердце, и она не могла поднять на него глаза. Она молча протянула ему руку. Макс сжал ее руку в своей. Он вопросительно посмотрел на девушку, но лишь вежливо произнес:

— Здравствуй, Иви. Ты прекрасно выглядишь. Кажется, твои обязанности не слишком обременительны?

— Ты прав. И я рада, что могу что-нибудь сделать для Софи.

— Ева стала для Софи такой поддержкой, — сказала фрау Хартманн. — Я не представляю, что бы наша дочь делала без нее. Но разве вы не встречались в клинике?

Макс отпустил руку Ивлин и язвительно усмехнулся.

— К несчастью, наши визиты ни разу не совпали.

К несчастью! Ивлин нисколько не сомневалась, что он намеренно сделал так, чтобы они не совпадали.

Макс заговорил с Хартманнами, и предоставленная самой себе Ивлин смогла беспрепятственно его рассмотреть.

Она заметила, что Макс похудел. Костюм, который прежде безукоризненно сидел на нем, стал теперь слишком свободным, а под глазами у Макса появились темные круги. Очевидно, на нем сказалось долгое ожидание решения судьбы Софи — и его тоже.

Случайное замечание герра Хартманна вдруг встревожило Ивлин. Прежде она не задумывалась о том, что операция может быть столь опасной для Софи — ведь глаза непосредственно связаны с мозгом.

Ивлин услышала, как Макс сказал:

— Если она не поправится, я никогда не прощу себе этого, ведь именно я уговорил ее на операцию.

— Нет, нет, — запротестовал герр Хартманн, положив руку на плечо Макса. — Мы все этого хотели. Ты не можешь взять всю ответственность на себя, — и быстро заговорил по-немецки.

Макс улыбнулся, но кажется, остался при своем мнении. Он знал, что кроме него Софи не послушалась бы никого другого.

Сердце Ивлин разрывалось от любви и огромного сочувствия к Максу. Она беззвучно молилась, чтобы у Софи все было хорошо.

Вновь встретив Макса, Ивлин поняла, что ее любовь к нему стала еще сильнее и глубже, чем раньше, и она желала ему счастья больше, чем себе самой.

Однако ее очень беспокоила судьба Софи. Жизнь полна жестокой иронии, думала Ивлин. Она, которая с радостью умерла бы после того несчастного случая, выжила, а Софи, у которой есть ради чего жить, может умереть. Но мысль о том, что гибель Софи могла бы стать ей выгодной, ни разу не пришла в голову Ивлин, потому что ее новая любовь была бескорыстной.

На ленч все спустились в ресторан, но есть никому не хотелось. С лица Макса не сходило выражение беспокойства, но когда они вернулись в номер Хартманнов, он приложил максимум усилий, чтобы отвлечь родителей Софи от грустных мыслей. Разговор зашел об опере, о новых постановках следующего сезона. Макс хотел пригласить одного известного английского композитора и попросил Ивлин высказать свое мнение о его творчестве. Завязалась дискуссия о современной музыке и классике. Макс не восхищался авангардом, по его мнению, эта музыка больше походила на математические расчеты. Ценность каждого произведения в том удовольствии, которое оно доставляет слушателям. Это заявление привело к спору о том, как тогда расценивать современные популярные песни. Все пришли в такое возбуждение, что в пылу спора почти забыли, зачем они здесь собственно собрались.

Резкий телефонный звонок возвратил их к реальности. Герр Хартманн схватил трубку. Все напряженно следили за ним до тех пор, пока он со вздохом облегчения не положил трубку.

— Операция закончилась, — сказал он, — кажется, все прошло успешно. Софи пока под наркозом, но завтра мы сможем ее навестить.

Макс вскочил со стула; напряженное выражение исчезло с его лица.

— Пойдем, Иви, подышим свежим воздухом, — сказал он. — Мне надо послать Софи букет цветов. — Макс посылал ей цветы каждый день. — Она сможет почувствовать их запах, даже если она их не увидит.

— Бог даст, она сможет видеть, — с надеждой в голосе произнесла фрау Хартманн.

Но об успехе операции можно будет судить, только когда снимут бинты.

После гнетущей атмосферы ожидания, царившей в номере Хартманнов, залитые солнцем улицы радовали глаз. Цветочный магазин был полон ирисов, тюльпанов, ранних роз, гвоздик и лилий. Тут же стояли огромные букеты белой сирени и изысканные экзотические орхидеи.

Макс выбрал цветы по аромату — лилии и розы. Пока продавщица записывала адрес, по которому нужно было послать букет, Макс обратил внимание на полураспустившиеся темно-красные дамасские розы и, указав на них, что-то сказал по-немецки. Девушка вынула одну из вазы, вытерла черенок и протянула розу Максу. Он вручил ее Ивлин.

— Это мне? — радостно воскликнула Ивлин.

— Тебе. Это твой цвет.

На ней был черный костюм из ее прежнего гардероба, но его мрачность несколько освежала желтая блузка. Продавщица достала большую булавку и приколола розу на отворот костюма. Когда с этим было покончено, Макс и Ивлин вышли на улицу.

— Когда я в первый раз увидел тебя, ты была в темно-красном платье, — сказал Макс.

— Удивительно, что ты до сих пор это помнишь!

— Это было очень сильное впечатление. Ты в красном платье, твое бледное лицо и черные волосы — и чудесные звуки, которые ты извлекала из прекрасного инструмента… Не знаю, что тогда было больше очаровано — мой слух или мое зрение.

— Пожалуйста, не надо, — сказала Ивлин. Воспоминания были слишком болезненными.

Макс взял ее под руку.

— Неужели ты не можешь вспоминать о прошлом без боли? — спросил он. — Ведь это было нашим общим воспоминанием.

— Как Мюнхен? — спросила она, высвобождая свою руку. — Мне кажется, ты не должен напоминать мне об этом, пока Софи еще не поправилась.

— Но с ней все будет в порядке, — заверил ее Макс. — За нее можно не волноваться. Мы должны забыть о печали.

— Интересно, как это сделать, — многозначительно произнесла Ивлин.

Некоторое время они молча шли по улице, потом Макс уже совершенно другим тоном спросил:

— Что бы ты хотела сейчас сделать?

— Я бы хотела увидеть твой дом, — порывисто воскликнула она.

— Я с удовольствием покажу его тебе, но он находится довольно далеко. Сейчас мы возьмем такси.

Дом стоял в тенистом саду; за деревьями был виден Дунай — увы, не голубой, а серый. Дом был невысокий, со множеством цветов на окнах. Внутри все было отделано деревом, что делало комнаты немного сумрачными, но в них царила приятная, домашняя атмосфера.

Макс повел Ивлин в музыкальную комнату — она не сомневалась, что такая комната в доме есть — с широкими окнами, выходящими на лужайку, и полированным деревянным полом. Одну стену комнаты занимал стеллаж с книгами; в углу стоял низкий диванчик и рядом с ним — арфа. Камин украшали бюсты Бетховена и Моцарта, а на стене висела картина Дега. Взгляд Ивлин невольно остановился на рояле.

— Ты играешь на кем?

— Иногда. — Макс открыл крышку и пробежал пальцами по клавишам. У него была рука настоящего музыканта. Подняв голову, он встретился с печальным взглядом ее глаз. — Иди сюда, попробуем сыграть вместе.

Макс взял первые аккорды этюда Моцарта, который Ивлин хорошо знала. Ее правая рука почти машинально нашла нужные клавиши, подхватив мелодию. Левой рукой Макс осторожно заиграл в басовом регистре. Его правая рука сжала левую руку Ивлин, удерживая ее рядом.

— Мы могли бы играть дуэтом. — В его словах слышался скрытый подтекст. Дуэт значит «парой», «вдвоем». Они стояли возле инструмента, который оба любили; их плечи соприкасались. Мелодия набирала силу, заполняя собой комнату. В их игре присутствовала абсолютная гармония. Казалось, что даже сердца их бьются в унисон.

Вдруг Ивлин взяла неверную ноту. Она отдернула руку и поспешно отвернулась.

— Я… я думаю, мне надо уйти, — сдавленным голосом произнесла она.

— Почему так внезапно? Я думал, ты выпьешь чаю. Мама сейчас отдыхает, но я позову ее.

Макс шагнул к двери.

— Пожалуйста, не беспокой ее. Мне действительно пора идти.

Ей не следовало сюда приходить; это будущий дом Софи, а для нее самой здесь места нет. Мгновения духовной близости с Максом слишком взволновали ее. Если она останется, то одному Богу известно, что она может натворить — даже решиться на отчаянное признание, на просьбу стать частью жизни Макса на любых условиях. Но ведь Софи доверяет ей; Софи, которую поддерживает лишь вера в ее возлюбленного.

— Я вовсе не собираюсь ее беспокоить, — сказал Макс. — Она уже встала, я слышу ее шаги наверху.

— Может быть… может быть, есть новости о Софи…