Она смотрела потрясение, потерянно, прижав руки к груди, с лицом, почти таким же белым, как у него.

— Ты совсем не веришь мне, — в голосе была глубокая печаль, — а еще говоришь, будто любишь! Что же это за любовь, которую может разрушить даже тень подозрения?

— Подозрения? — переспросил он с неописуемым сарказмом. — А кому еще, кроме вас и меня, было известно, что я поскачу через угодья Финчли?

Она смятенно охнула, вспомнив, как вчера вечером умоляла его вернуться, и понимая теперь, насколько подозрительным это показалось ему в свете последующих событий. И совсем не удивительно, что, потрясенный отчаянием и болью, он неимоверно преувеличил это обстоятельство.

— Клянусь небом и всеми святыми, — произнесла она, призвав на помощь все свое хладнокровие и бестрепетно глядя ему в глаза, — пусть даже на твою жизнь покушался и мой родственник, но моим согласием и помощью он не заручался. — Но в голубых глазах по-прежнему была такая бездна недоверия, что хладнокровие ее не выдержало. — О, Господи! Ну почему, почему ты не веришь мне?

Она упала перед кроватью на колени и, закрыв лицо руками, безудержно разрыдалась, сотрясаясь всем телом. По его лицу пробежала судорога боли, а рука медленно поползла к ней, словно желая приласкать, погладить по волосам, но замерла на полдороге, сжавшись в кулак на покрывале.

Джеррена терзала такая душевная мука, что по сравнению с ней физическая боль почти ничего не значила. Когда его подстрелили из засады, рядом ехали и другие люди, так что сомневаться не приходилось: то был наемный убийца, а вовсе не обычный грабитель с большой дороги, и целился он именно в него. Спутники и спасли жизнь Джеррену, доставив его в ближайшую гостиницу, но когда предложили послать за врачом, он отказался. Рану наскоро перебинтовали, и он немедленно отправился в Лондон в наемной карете, зная, что не успокоится, пока не посмотрит Антонии в глаза.

Всю обратную дорогу, несмотря на боль от раны и туман в голове от бренди, которое он непрестанно глотал для поддержания сил, все предшествующие события, теперь представшие совершенно в ином освещении, безжалостными видениями роились перед помрачненным взором. Антония одна знала, куда и как он поедет; ведь это по ее настоянию он отправился верхом, а не в карете, под защитой слуг; это она умоляла вернуться к вечеру. Убийца, вероятно, поджидал в засаде; без содействия Антонии такое покушение просто было бы невозможно. Видения толпились, кружились вокруг, все разрастаясь от начинавшегося жара и лихорадки.

— От фактов никуда не деться, — выдавил он опустошенно. — Келшелл сколько угодно мог мечтать о чужом богатстве, но без вашей помощи надежд у него было бы мало. И не будь он в этой помощи уверен, никогда не попытался бы меня убить.

Неимоверным усилием воли Антония подавила рыдания и выпрямилась, продолжая стоять на коленях. Долго-долго мерцающие непролитыми слезами черные глаза неотрывно смотрели в холодные голубые, и первым отвел взор Джеррен.

— Неужели мое слово больше ничего не значит? — задумчиво и грустно спросила она. — Неужели тебе самому так безумно хочется верить, что я вероломна и зла?

Поднявшись на ноги, она снова склонилась над ним, отвела со лба белокурую, потемневшую от пота прядь, потом взяла за руку.

— Любимый мой, родной, все это — фантазии твоей изболевшейся души. Когда ты немного окрепнешь, то и сам поймешь, какие это были глупости.

Джеррен отвернулся. Физическая слабость и эмоциональное напряжение измучили его до крайности; уверенность в вине Антонии была столь же сильна, как и желание верить в ее порядочность, и два противоположных чувства буквально раздирали его на части. Он не осмеливался даже посмотреть в ее сторону; голос, прикосновения, даже аромат духов доставляли несказанные мучения.

— Оставьте меня! — выдохнул он. — Вам не удастся сыграть один и тот же трюк дважды, и никогда уже страсть к вам не ослепит меня и не заманит в западню.

С этими словами из него, казалось, вытекла последняя капля сил, глаза закрылись, лицо стало мертвенно-бледным, и только из горла с трудом вырывалось хриплое дыхание. Напуганная Антония схватила со столика рядом чашку с лекарством и, подсунув руку ему под голову, поднесла чашку к губам. Но тут он открыл глаза, неестественно блистающие на белом, как полотно, лице и судорожным движением отбросил ее руку. Чашка выпала, лекарство разлилось по покрывалу.

— Уйдите же! — прошептал он уже едва слышно. — Я ничего не приму… из рук, которым не доверяю.

Едва дыша, с почти останавливающимся сердцем, она с минуту оторопело смотрела, сама без кровинки в лице, потом резко выдернула из-под его головы руку и отшатнулась, продолжая смотреть на него, затем со сдавленным криком выбежала из комнаты. У Джерре-на вырвался тихий презрительный смешок, неожиданно перешедший в рыдание. Он закрыл руками лицо, по которому, как и по телу, беспрестанно пробегали судороги боли, не имеющие никакого отношения к ранению.

Час спустя Антония была уже в доме Роджера Келшелла. Она бросилась туда, подчинившись порыву, не думая о последствиях своего поступка, просто потому, что в тот момент не могла ни о чем рассуждать. Охватившее ее смятение нуждалось хоть в каком-нибудь выходе. Говорить о случившемся с Маунтвортами — друзьями Джеррена — казалось невозможным, и она инстинктивно обратилась к единственной своей родне.

Сердце Антонии всегда преобладало над разумом, а чувства иногда не отличались слабостью — она любила или ненавидела со всей неуемной пылкостью своей страстной натуры, а Джеррена ненавидела в данную минуту более, чем кого-либо другого. Он все-таки завладел ее сердцем, и она предалась ему совершенно, как в молитве, душою и телом, поэтому теперь его обвинения, обидное, оскорбительное недоверие бросили ее в другую крайность и вызывали яростный стыд, гнев и такое жгучее страдание, какого она до сей поры не знала. Раненое самолюбие истекало кровью, и больше всего на свете ей хотелось отплатить Джер-рену той же монетой, уязвить так же, как он уязвил ее.

Ее проводили в кабинет мистера Келшелла, сам хозяин уже шел ей навстречу с приветствиями, кланялся, как всегда, величественно и отечески пожимал ей руку.

— Милая Антония, простите, что принимаю вас здесь, но я подумал, это будет лучше, раз вы хотите меня видеть по какому-то личному делу. В гостиной миссис Келшелл развлекает визитеров. — Все еще легонько сжимая ее руку, он пытливо разглядывал бледное лицо и мерцающие затаенным огнем глаза. — Дитя мое, что привело вас в такое состояние?

— Неужто я так переменилась? — отрывисто бросила она, отдергивая руку и отходя в глубь комнаты. — Впрочем, да, кое-что случилось. Вчера в моего мужа стреляли и ранили, когда он скакал через угодья Финчли.

— Ранили? — Келшелл был само сочувствие. — Бедное дитя, неудивительно, что вы в отчаянии! Надеюсь, рана не серьезна?

— Доктор сказал, что рана не столько опасна, сколько болезненна, хотя Джеррен настоял на возвращении в Лондон и тем ухудшил положение. Он потерял много крови и сейчас лежит в жару.

Роджер вздохнул и покачал головой: — Какое безрассудство! Скакать через угодья поздно вечером и, уж конечно, без сопровождения, — просто верх глупости. Ведь эти места кишат разбойниками и грабителями.

— Да! — Антония все еще старалась говорить спокойно, но ее выдавала порывистость жестов. Резким рывком сдернув перчатки, она теперь нервно теребила их. — Убийство в тех краях никого бы не удивило.

Возникла неприятная пауза. Роджер смотрел на Антонию, слегка нахмурясь.

— По-моему, я вас не совсем понял. Вы считаете, что на Сент-Арвана напал вовсе не разбойник?

— Джеррен и сам так считает. И уверен, будто это было преднамеренное покушение на его жизнь. А подстрекатель — вы.

Еще одна пауза, на сей раз более продолжительная. Келшелл вынул из кармана табакерку, достал щепотку табаку и все это — с непроницаемым лицом, словно его внимание целиком было поглощено этим тривиальным занятием. И наконец сказал: — И вы тоже так считаете? А сюда пришли обвинить меня?

Она сделала нетерпеливый жест.

— Разумеется, я так не считаю! Да и что могло бы вас толкнуть на это?

— Сэр Чарльз сказал бы, а Сент-Арван, скорее всего, согласился, что я домогаюсь состояния Квлшеллов.

— Ну да, конечно, ведь вы же в нем до смерти нуждаетесь! — саркастически заметила Антония и рукой обвела пышное убранство комнаты, где они находились, не забыв и роскошно одетого хозяина. — Вы так отчаянно нуждаетесь в деньгах, что ради них рискнули бы кончить жизнь на виселице. Не шутите со мною, дядюшка, прошу!

— Приношу свои извинения. Тогда, значит, вы пришли предупредить? Разве Сент-Арван намерен выдвинуть против меня какие-то обвинения?

— Нет. По его словам, предпочтительнее, чтобы в свете считали это обычной попыткой ограбления. — Она колебалась, задумчиво глядя сквозь Роджера. — Видите ли, он считает, даже уверен, будто мы с вами сговорились убить его.

— Так он подозревает Вас? — В голосе Роджера послышалось самое искреннее изумление. — Во имя господа Бога, да почему же?

— Потому, что только он и я знали о его намерении отправиться вчера в Барнет. Потому, что я заставляла, нет, уговаривала его вернуться, пока он не согласился, как бы поздно это ни получилось.

Она резко оборвала себя, не в состоянии владеть голосом, и отвернулась. Неужели только вчера она просила его и получила обещание? Кажется, это происходило в какой-то другой жизни. Сквозь накатившую вновь волну гнева и отчаяния она услышала голос дяди: — Роковое совпадение, конечно, но убедительные доказательства вряд ли удастся найти. Чтобы доказать ошибку, вам понадобится моя помощь? Я сделаю все, что в моих силах, разумеется, но если Сент-Арван отказывается верить вашему слову, то мое тем более сочтет неубедительным.

— Ну, нет! — Она резко повернулась лицом, и снова через маску спокойствия прорвался гнев, подобно пламени, тлевшему до поры под золою. — Неужто вы думаете, я стану унижаться, просить и умолять, чтоб меня простили за что-то, чего я не совершала? Если он так мало доверяет мне, если убежден, будто я способна на такое после… Ах, да пусть думает, что хочет! Ненавижу! Как бы мне хотелось, чтобы он умер!