Он покачал головой:

— Нет, мадам. ;

Корделия медленно кивнула:

— Очень хорошо. Благодарю вас.

С этими словами она повернулась и вошла в свою комнату, тихо закрыв за собой дверь.

Элси по-прежнему стояла посередине комнаты, озабоченно глядя на дверь, сквозь которую исчезла — а теперь снова появилась — ее хозяйка.

— Могу я помочь вам, миледи?

Корделия, похоже, не услышала этого вопроса. Она снова принялась мерить шагами комнату, покусывая губы.

Почему Михаэль удалил Матильду? Как он сделал это?

Так просто Матильда ни за Что не покинула бы Корделию.

Он пришел сюда перед началом банкета, после того как она разбила его в пух и прах за карточным столом. И за весь вечер он не обмолвился с ней ни единым словом.

Этот злосчастный банкет начался в здании оперного театра в десять часов вечера и тянулся бесконечно, пока первые лучи зари не окрасили небо. Михаэль сидел рядом с ней, насупившись, едва поддерживая разговоры, которые возникали вокруг них. Окружающие были незнакомы Корделии и, поскольку ее муж не обращался к ней, не делали этого и они.

Корделия чувствовала себя невидимкой в каком-то стягивающемся вокруг нее холодном коконе. И лишь когда наследник престола со своей невестой и в окружении свиты покинули оперу, князь едва слышно холодно приказал ей вернуться в свои апартаменты и ожидать там его прихода.

Корделия не была столь наивна, чтобы предположить возможность выбора, поэтому молча присела в реверансе и удалилась. Войдя в спальню, она сразу же обнаружила исчезновение Матильды. Неожиданность этого удара также входила в расчет Михаэля.

Голова у нее снова разболелась, а тело от усталости дрожало мелкой дрожью. Она оставалась на ногах и в парадной одежде почти двадцать четыре часа, так что тяжесть Дамаска и планки корсета воспринимались как адская пытка. Ей просто необходима была помощь Матильды. Мысли о том, что Михаэль мог сделать с ее няней, гудящим роем носились в голове. Корделии казалось невозможным, чтобы кто-то мог запугать Матильду, вынудить сделать что-то против ее воли.

Но как же ему удалось ее устранить?

— Вам помочь, мадам? — нерешительно спросила Элси.

— Да… очень хорошо, помогите мне, пожалуйста, — рассеянно ответила Корделия.

Обрадованная Элси бросилась к ней и принялась расстегивать и расшнуровывать ее одежду почтительными движениями. Корделия стояла не двигаясь, почти не помогая служанке, вся поглощенная мыслями о том, что произошло.

Потом, закутавшись в белый бархатный халат, который Элси набросила ей на плечи, она присела к туалетному столику и принялась распускать прическу.

— О, я должна помочь вам сделать это, — рванулась к ней Элси. — Мне никогда раньше не приходилось прислуживать дамам, — созналась она, поспешно вынимая шпильки. — Надеюсь, я делаю все правильно.

Взяв с туалетного столика оправленную в слоновую кость щетку, она начала расчесывать густую волну иссиня-черных волос, упавшую на спину Корделии.

Корделия ничего не ответила. Она была вся погружена в свои думы. Матильда не может исчезнуть. Она обязательно проберется к ней, даже если князь запретил ей. Если только она в состоянии физически сделать это.

Дверь за спиной Корделии открылась, и сердце ее дрогнуло. Она взглянула в зеркало. На пороге спальни стоял князь.

Он снял шпагу, но, за исключением этого, по-прежнему был облачен в парадный придворный костюм с золотым гербом Пруссии на лацкане камзола.

Она поплотнее запахнула полы халата и. Встав на ноги, повернулась лицом к нему:

— Где Матильда, милорд?

Эти слова Корделия произнесла совершенно спокойно, лишь глаза ее пылали гневом и презрением. Но в них не было ни тени страха. Она уже пережила свой страх.

— Я заменил вашу служанку, — со змеиной улыбкой произнес он. — Я уже говорил, что вам нужна женщина, более искушенная в своих обязанностях, особенно здесь, в Версале, а не состарившаяся нянька.

— Понятно. — Голос ее по-прежнему звучал ровно. — Правда, Элси сказала мне, что до этого вообще не служила дамам, не говоря уж о Версале. Полагаю, вы решили, что она приобрела опыт каким-то другим путем, например, впитала его с молоком матери или получила во сне.

Бесцветные глаза Михаэля округлились. С минуту он не мог поверить в то, что услышал. Этот оскорбительно-саркастический тон в устах сопливой девчонки и в присутствии служанки! Затем судорога свела его щеку, на лбу забилась жилка, а в глазах появилось мертвенно-холодное выражение.

Корделия поняла, что вызванный ею гнев превосходит все случаи его недовольства, и в груди у нее разлился холодок страха. Она смогла подавить его, заставив себя спокойно выдержать угрозу, исходящую из этих ужасных глаз. Мог ли он сделать ей что-то хуже того, что уже сделал?

— Убирайся отсюда! — бросил князь, повернувшись к оцепеневшей от ужаса Элси.

Та, испуганно ойкнув, уронила на туалетный столик щетку и вылетела из комнаты.

Михаэль закрыл за ней дверь. Потом подошел к Корделии, при его приближении не сдвинувшейся с места. Высоко подняв голову, она с вызовом глядела ему в лицо.

— Клянусь всем святым, — негромко проговорил он, — я сломлю вас, мадам. Укрощу, как своевольную кобылицу.

Распахнув полы ее бархатного халата, он пожирал глазами обнаженное тело, чье совершенство портили лишь следы его предыдущих обладании им.


Спустя час Михаэль вышел из ее комнаты. По дороге в гардеробную он довольно напевал себе под нос, к удивлению лакея, ждавшего его, чтобы уложить в постель. За время, проведенное у Корделии, он не снял с себя одежды, кроме той, что мешала осуществлению его целей, и теперь, все еще что-то мурлыкая, он позволил слуге раздеть себя и со всеми предосторожностями уложить парадный костюм в гардероб. Потом слуга помог князю надеть домашнюю куртку и сложил руки, ожидая дальнейших приказаний своего господина.

— Принеси коньяк и оставь меня.

Слуга повиновался, с поклоном пожелал спокойной ночи и беззвучно вышел из комнаты, благодаря Бога за то, что он больше в этот вечер не нужен князю. Вряд ли он смог бы еще раз вынести те ужасные крики, которые доносились из спальни княгини.

Михаэль осушил бокал одним большим глотком. Достав из кармана куртки ключ, который он автоматически переложил туда из костюма, князь подошел к сундуку, отомкнул его и достал дневник. Наполнив бокал, он стоя просмотрел последние записи. Отхлебнул коньяку и пожевал губами. Смакуя коньяк, он снова ощутил чувство тревоги. Неужели кто-то намеренно открыл замок вчерашним утром? Он не мог себе представить, что это вообще могло случиться. Во всяком случае, ни одна вещь в сундуке не была тронута. Невероятно, чтобы он оказался таким рассеянным, но этому могло быть только одно объяснение — накануне вечером он забыл закрыть замок. Скорее всего он чересчур спешил посетить жену.

Князь прошел в примыкающую к гардеробной спальню и положил дневник на секретер. Потом вернулся к сундуку и достал оттуда том за 1765 год. Перечитывая записи в нем, он все больше мрачнел и плотнее сжимал губы. Судя по записям, Эльвира с каждым днем хорошела, ее красота расцветала как роза. Не этой ли красоте обязан он тем, что превратился в рогоносца?

Захлопнув старый дневник, он снова осушил бокал. Поставил том на законное место в сундуке и вернулся к секретеру. Обмакнув перо в чернильницу, принялся тщательно описывать прошедший день. Написать было о чем, в том числе о церемонии бракосочетания, о словах и поступках членов королевской фамилии, о последующих празднествах. Лишь после этого он перешел к описанию того часа, который провел с женой.

Затем Михаэль аккуратно положил перо на письменный прибор и невидящим взглядом уставился на чернильницу.

Корделия явно выказывала все признаки того, что она становится столь же своевольной женой, как Эльвира. Что ж, с Эльвирой он потерпел поражение. Этой же он не позволит себя одурачить. Девчонку он в конце концов обломает.

Корделия лежала на кровати, свернувшись клубочком, тело ее конвульсивно сотрясалось, из горла вырывались судорожные всхлипы. На этот раз ей пришлось хуже… гораздо хуже, — чем обычно. Если бы он поступил с ней так в припадке ярости, то, наверное, ей было бы легче перенести такое. Но он унижал ее, причинял боль с холодной расчетливостью, низводя ее до положения животного, лишенного души и дара речи, стоящего не больше горсти песка.

Корделия знала, что в самые страшные моменты она кричала, хотя поклялась себе, что не раскроет губ. Теперь эта слабость наполняла ее презрением к себе. Возможно, она заслужила такое обхождение с собой. Даже поощрила его своим трусливым раболепием. Из глубины ее существа поднялась волна тошноты, и она со сдавленным стоном скатилась с кровати, едва успев добраться до ночной вазы. Она увидела себя как бы со стороны, скорчившуюся на полу, выворачиваемую наружу спазмами от шока и отвращения к самой себе.

Дрожащее, запуганное, избитое животное.

Но по мере того как желудок извергал свое содержимое, а холодный туман застилал взор, мозг ее просветлился. Странно, но рвота очистила ее как физически, так и духовно. Она неуверенно встала на ноги и оглянулась вокруг в поисках чего-нибудь, чтобы прикрыть свою наготу. Халат, который он сорвал с нее, лежал на полу. Она закуталась в него. Потом обвела взглядом темную комнату. Смутные очертания мебели проступали сквозь серый сумрак. Окно едва обрисовывалось темным квадратом, но за ним уже различались первые признаки рассвета.

Спать она не могла, как не могла заставить себя снова лечь в, эту постель. Где же Матильда? Только она может ее утешить. Так упавший ребенок инстинктивно ищет мать.

Без какого-нибудь определенного намерения она вышла из спальни, миновала салон и выскользнула в коридор. Свечи в настенных бра освещали безлюдное пространство, и, когда дверь их апартаментов закрылась за ней, она испытала громадное облегчение. Она была свободна. Вырвалась на волю из душной темноты своей тюрьмы. Куда теперь направиться и что делать — об этом не хотелось даже думать. Застонав от боли в изломанном теле, она забралась на широкий подоконник окна, выходящего во внутренний дворик, поудобнее завернулась в халат, опустила голову на согнутые колени и принялась ждать утра. Ждать Матильду.