Рита стоит, уставясь матери в спину. Она, что ли, ничего не знает? Но этого не может быть! Не только же "Лебединое..." показывал телик.

- А у нас спектакль отменили, - продолжает мама. - И завтрашнюю репетицию. Вот отосплюсь!

Рита подходит к матери, садится перед ней на карточки, заглядывает в лицо.

- Мамочка, неужели ты ни о чем не слышала?

- Слышала, слышала, - улыбается мама. - Увидишь, детка, все обойдется. Ну какие они правители, эти.., как их там... Смешное такое название...

- ГКЧП, - подсказывает Рита.

- Вот-вот, - смеется мама. - С такими-то физиономиями... У нас их бы и в массовку не взяли, не то что на главные партии. Жаль, сорвали спектакль, да какой... - И вдруг рука ее замирает, она испуганно смотрит на Риту. Детка, а почему ты вся мокрая? У тебя же есть зонт! Деточка, я надеюсь, ты не была там, на площади? Ты уж туда не ходи, ладно?

- Почему? - вскидывает голову Рита.

Тонкие пальцы матери касаются ее подбородка.

- Потому что ты еще дурочка, - певуче говорит мать, - а это взрослые игры.

- Никакие там не игры, - вырывается от матери Рита. Она оскорблена и возмущена.

- Ну пусть не игры, - легко соглашается с рассерженной Ритой мама. Все равно не ходи. Танки в городе... Подумать только! Что-нибудь да порушат.

- Почему?

- Тесно им потому что, - не очень понятно отвечает мать. - Им подавай широкое поле... Танк в городе - что слон в посудной лавке.

- Ты всегда мыслишь образами, - ворчит Рита.

- Для певицы это не недостаток, - снова смеется мама, но лицо ее тут же становится опять серьезным. - Ты еще только начинаешь жить, доченька.

Дай мне слово, что не пойдешь.

- Не дам! - упрямо вскидывает голову Рита.

На телефонный звонок бросается как тигр: один прыжок - и она уже у аппарата.

- Рит, ты? - кричит Олег. - А у нас подкрепление! Прибыли автобусы, пригнали со стройки кран!

Баррикады теперь высоченные! Вот теперь они, пожалуй, уже преграда... И еще подвезли вагончики.

- Какие?

- Ну-у-у, туалеты... А то представляешь, во что превратится площадь?.. Коммерсанты раздают бутерброды... Но это так, пустяки. Главное - у каждого окна сидит снайпер. Основная защита - внутри...

У Риты от обиды перехватывает горло: такие события, а ее прогнали!

- Але, Рит, але!

- Слушаю.

- Включай "Эхо Москвы"! Ищи на средних волнах! Их то прерывают, то они снова в эфире. Все!

Пока! Бегу на смену.

К "Эху" прислушивается даже мама - правда, она закрутила уже бигуди. "Сегодня ночью возможна атака", - предупреждает радио, и Рита впервые видит, как мама крестится. "Может, не надо было мне уходить, - тревожится Рита. - Так ведь велели!

Начнется что-то серьезное, а мы тут попадаем в обморок,.." И она ставит будильник на шесть утра.

- Я тебя не пущу, - слабо говорит мама, явно не веря в действенность собственных слов.

***

Полночи слушает Рита "Эхо Москвы", положив под подушку приемник. Сообщения тревожные, нервные: в Москву идут новые танки - на смену тем белобрысым мальчикам и их командирам, не очень решительным. Похоже, готовится штурм. "Ах ты, дурочка! Для танка это совсем не преграда, вспоминает Рита. - А что преграда? Мы. Ты и я. И этот старик..." Там, у пятого подъезда, вместе с другими стоит против танков ее безоружный Олег.

- Они не решатся нас раздавить...

Но ведь в Китае решилась. И в Тбилиси. И в Вильнюсе... За прошедший день Рита узнала многое - то, что как-то проходило мимо ушей, скользило по краю сознания. Значит, танки. А в них, наверное, уже не мальчики. И с этими танкистами никто, как с теми, вчерашними, не разговаривал, листовки им не давал... В три часа радио замолчало, и Рита мгновенно провалилась в глубокий сон. Казалось, только закрыла глаза, а уже утро, звенит, заливаясь, будильник. Тут же, еще не встав, включила "Эхо".

- Поезжайте к Белому дому! - призывал взволнованный голос. - Смените тех, кто провел здесь ночь. Они замерзли, устали! - "Значит, не было штурма. Слава тебе, Господи!"

Дождь льет как проклятый, как нанятый. Тихо, словно вор, Рита выскальзывает из постели, влезает в брюки, натягивает на себя свитер. Ничего себе август!

И тут входит мама. Боже мой, мама! Да она сроду раньше десяти не встает.

- Доченька, не уезжай, - жалобно просит она. - Там страшно.

- Мне страшно дома, - отвечает Рита, и это правда. - Там страх проходит: нас много.

- Что я буду делать, если с тобой что-то случится?

Мамины глаза наполняются слезами. И, глядя В эти полные слез глаза не помнит Рита, чтобы мама из-за нее когда-нибудь плакала, - не успев сообразить, что такое она говорит, Рита врезает матери ев всей жестокостью молодости:

- Ничего, у тебя есть твоя опера. И Аркадий Семенович.

Слезы высыхают сразу, будто кто стер их платком. Мама смотрит на дочь долгим взглядом.

- Спасибо. Утешила.

Она поворачивается к Рите спиной, идет на кухню.

- Я буду тебе звонить, - говорит ей вслед, сразу раскаявшись, Рита.

- Да-да, позванивай, - иронически отвечает мама.

Потом останавливается и пробует отговорить дочь в последний раз:

- Что, собственно говоря, ты можешь сделать? Ведь ты женщина.

- - Нужно присутствие, мама, - виновато объясняет Рита. - И еще йод, бинты, вата - просили по "Эху".

Мама не говорит ничего, но когда Рита входит на кухню, кроме яичницы с колбасой, на краю стола все это для нее уже приготовлено.

- Мамочка! - счастливо, восклицает Рита. - Как я тебя люблю!

- Нет, дочь, не любишь, - неожиданно и страшно отвечает мать. - И мне тебя очень жаль.

Она снова уходит - теперь уже из кухни В комнату. Последнее слово всегда за ней. "Она не может так чувствовать, - потерянно думает Рита. Она Просто обиделась за Аркадия Семеновича. И за оперу. Не правда, что я ее не люблю! А она? Она меня - любит?"

Рита не успевает додумать ужасную мысль до конца.

Входит мама, вынимает из буфета термос, наливает в него крепкий чай, сыплет, стараясь попасть в маленькое отверстие, сахар, ставит термос перед Ритой. Все это - молча.

- - Нет, мамочка, нет! - бросается ей на шею Рита. - Как ты можешь так думать?

- Хорошо, если мне это только кажется, - не глядя на Риту, сухо отвечает мать.

***

Эскалатор заполнен людьми, бежать невозможно, и приходится, сдерживая себя, стоять.

- Что ж за дождь такой несусветный? - слышит Рита за своей спиной. Может, распылили какую аэрозоль? Как во Вьетнаме...

- А зачем?

- Чтобы нас разогнать. Ну уж нет, не дождетесь!

Тоже, значит, едут к Белому дому.

На площади народу так мало, что Рита падает духом: еще день-два, и люди устанут, отчаются, разойдутся, махнув на все рукой, по домам. Откуда-то, как из-под земли, выныривает Олег.

- Ничего, ничего, - ободряет он Риту. , - Просто рано еще. Очень рано. А ты молодец! Ух ты, термос!

- Мама дала.

- Не ругалась?

- Просила.

- Хорошо, что моя далеко, - смеется Олег. Глаза блестят от бессонницы.

- Да, тебе повезло!

- Ну ладно, пошли! Вон наш подъезд.

Вокруг Белого дома живое кольцо. То и дело возникают какие-то слухи: идут танки - не идут танки. И тогда все берут друг друга за руки, кольцо сжимая. Хоть бы скорее, что ли! Ведь ждать - самое трудное.

- Отойдите подальше, метров на пятьдесят! - командует с балкона рупор.

Все послушно отходят. Людей все больше, и кажется, ничего уже не случится. Первая, самая трудная ночь позади.

- Батюшки, кофе! Да еще в стаканчиках!

- Кооператоры постарались.

- В двенадцать митинг на Манежной, - говорит Олег. - Иди. Я еще подежурю.

- Нет...

- Ты мне расскажешь. Вы же придете сюда.

- Ладно.

Рите радостно ему подчиняться. Она всегда будет подчиняться ему.

Под землей, в метро, мокро и душно. Стены сплошь оклеены листовками. Их молча, внимательно, хмуро читают. Две пожилые женщины в темных скользких плащах взывают к читающим:

- Идите на площадь! Мужчины! Вы-то что здесь, делаете?

Рита трогает одну из них за рукав.

- Успокойтесь, нас там много - Да? - радуется женщина.

Вот и Манежная. А на нее не пускают! Хорошо хоть удалось выбраться из метро: выход почему-то открыт. Да, но что же делать? - Идите все к Моссовету! - словно подслушав Ритины мысли, кричит какой-то мужчина с троллейбуса - тоже в рупор. - Митинг перенесен к Моссовету!

От Манежной до Моссовета всего один квартал, но какой... Вдоль по Тверской, по обе стороны, стоят рядами омоновцы - в касках, бронежилетах, со щитами, дубинками. Кто они, вообще говоря, такие? Рита не очень-то знает. "Спрошу потом у Олега..."

Она идет вместе со всеми как сквозь строй. Впереди - вот он уже, Моссовет. И вдруг люди начинают оглядываться - туда, на Манежную площадь, танки перегородили за ними Тверскую. И - что это? - из переулка, где было когда-то кафе "Отдых", тоже выползают танки, а им навстречу, из узкой улочки у Моссовета, - бэтээры. Вот-вот замкнется кольцо, и окажутся все в ловушке. "Им и давить нас не придется, - со странным спокойствием думает Рита. - На таком пятачке сами друг друга подавим... Надо держаться середины, чтоб не прижали к стене,.. А я так и не объяснилась с мамой ."

Но танки и бэтээры, не сойдясь всего ничего, останавливаются и пропускают людей к Моссовету, - Где тут логика? - нервно посмеивается какой-то очкарик. - И что там, на балконе, написано? Ни черта не вижу!

- "Путчисты пойдут под суд, - читает для него Рита. - Не идите с ними!"

Начинается митинг.

***

Если бы Рите кто-то сказал, что она может идти в огромной разноцветной колонне и кричать, выбрасывая вверх кулак: "Нет - хунте.!" - она бы ни за что не поверила. Сроду не ходила ни на какие демонстрации, всегда ей казалось это глупым, ненужным. И мама тем более не ходила: берегла голос и вообще себя. Но разве сравнить те, никому не нужные, демонстрации с этой? Что все годы, собственно говоря, демонстрировалось? Лояльность властям? Теперь же они протестовали и требовали, и Рита чувствовала в себе такую свободу и силу, такую прекрасную общность с идущими рядом, какой не чувствовала никогда.