Алеша кивнул ей в благодарность за это и быстро вышел с конюшни. Не успев отойти и несколько метров от здания, он увидел приближающиеся к нему три машины.

Леша, как кролик ослепленный светом фар, замер и не двигался с места. Окно первой машины приоткрылось.

— О, спортсмен, — услышал он голос. — А ну, стой.

Алексей и так стоял и не двигался. Из первой машины, старенького линкольна, вышли три человека и окружили Алексея.

— Ну, покажи свою прическу, хотим посмотреть и убедиться, что ты человеком стал, — один из братков потянул к нему руку.

Алексей резко отпрыгнул и почувствовал, как его хватают двое других. Он яростно забился в их руках.

— Держи его. Держи.

— Шапку сними с него.

— Вот блин, кусается.

Алексей слышал голоса и чувствовал, как с его головы стащили вязаную шапку, которую он всегда натягивал практически до глаз. Его светлые волосы, поблескивая в свете фар, рассыпались в разные стороны и закрыли его лицо. Он зло стряхнул их с глаз и обвел всех затравленным взглядом.

— Ты что, педрило, не понял? Тебе что, по-русски объяснить нужно? Тебе же сказали подстричься.

— Назар, что с лохматым делать-то будем?

Окно в стоящем рядом джипе приоткрылось, и Алексей услышал голос Назара.

— В машину его. Отъехать нужно отсюда. А там решим.

Леша и пикнуть не успел, как его затолкали на заднее сиденье линкольна, в ноги сидевших там братков, и грубо прижали лицом к полу.

Ехали совсем недолго, и когда его вытащили из машины, он увидел железнодорожные пути и недалеко платформу. Значит, они рядом с ипподромом.

Вытащив из машины, его поволокли по снегу и попытались поставить на колени. Он начал яростно сопротивляться. Сейчас в нем открылись какие-то внутренние силы, о наличии которых он и не подозревал. Алексей отбивался руками, пытался наносить удары, царапался, брыкался ногами и кусался.

— Ты смотри какой, — удивленно воскликнул стоящий рядом с Назаром и Ефимом браток, наблюдающий со стороны эту картину.

— Только вот драться не умеет, — Назар сразу увидел то, что парень хоть и отчаянно сопротивлялся, но драться он не умел.

— Зато отчаянный, — добавил Ефим, тоже созерцая все происходящее.

Наконец, держащим его браткам надоело это сопротивление, да и удары они получили от брыкающегося парня ощутимые, и это привело к тому, что Алексей получил несколько сильных ударов в живот, потом по лицу. А когда он упал, его стали пинать ногами, и он только и мог, что закрывать руками свое лицо. Хорошо, что на нем была демисезонная синтепоновая куртка и два свитера. Все это смягчало удары.

— Хватит, — хрипло сказал Ефим, видя, что Назар продолжает молча наблюдать эту картину. — Вы чего, парня совсем забьете.

— Да он же сам нарвался.

— Хватит, я сказал.

— Ты чего, Ефим. Ты хочешь, чтобы мы его простили? За такое полечить его нужно, чтобы понял на будущее.

— Вот именно, полечить, а не калечить. Там ножницы в багажнике, принеси.

Когда принесли ножницы, по взгляду Ефима ребята сразу поняли, что он решил. Алексея быстро подняли с земли и, поставив на колени, схватили за волосы. Он попытался дернуться, но получил еще несколько ударов в живот и затих, а дальше только слышал скрип ножниц у своей головы и видел, как сыпятся с него волосы, падая на снег. Ножницы были тупые, Леше иногда казалось, что его не стригут, а выдирают ему волосы вместе с кожей головы.

Вокруг него раздавались постоянные возгласы и комментарии, но он этого не слышал. В ушах все шумело, с носа капала кровь, а перед глазами расплывалась картинка происходящего.

Потом он почувствовал, как его подтащили под руки вперед и больно задрали голову.

— Смотри, Назар, полюбуйся. На человека стал похож.

Назар, который как завороженный все это время смотрел на происходящее, сейчас видел перед собой лицо парня с разбитым носом, окровавленными губами и клоками оставшихся волос на голове. Он вскользь окинул его взглядом и быстро отвел глаза, понимая, что не может сейчас столкнуться с глазами мальчишки.

— Бросьте его. Поехали, — заговорил Ефим, — нас Петрович ждет. И так на этого столько времени потеряли.

— Слышь, а мы ведь ему деньги на стрижку давали, — любуясь Лешиной прической, проговорил один из братков, — нехорошо как-то вышло. Он, значит, деньги наши общаковые потратил, а возвращать кто будет? Нет, ты пойми нас правильно, — он больно задрал Лешин подбородок, — если бы ты подстригся, базару нет. А так — нехорошо вышло…

— На счетчик тебя поставим. Завтра за деньгами приедем. Вернешь то, что мы тебе дали, а если не вернешь, то послезавтра счетчик затикает, и к концу недели к той сумме нолик прибавь. Ты понял?

Алексей молчал. Опять заговорил Ефим.

— Поехали. Завтра приедем и узнаем, понял он или нет.

Лешка почувствовал, что его отпустили, и он осел на снег. Он видел, как три машины развернулись по очереди и поехали в сторону выезда с пустыря. Он так и продолжал сидеть, слыша шум приближающейся электрички и гул в ушах от стука своего сердца после всего пережитого.

Сейчас ему стало страшно. Так страшно, что, наверное, никогда и не было в его жизни. Он поднял глаза к небу и заплакал, кусая разбитые губы и давясь слезами.

Когда почувствовал, что промерз окончательно, Алеша протер лицо снегом, хотя это ему и далось с трудом, так как пальцы рук заиндевели так, что еле его слушались. Попытался встать, это ему удалось не с первого раза. Оглянулся, ища глазами свою шапку. Она лежала там, где его стригли. Прихрамывая, он медленно дошел до нее. Фонари от железной дороги достаточно хорошо освещали безлюдный пустырь, поэтому он очень четко увидел на снегу капли своей крови и поблескивающие тусклым золотом пряди волос.

Алеша стоял и смотрел на них, наверное, так стоят над теми, кого хоронят, прощаясь в душе с тем, чего уже не вернуть. И он стоял и навсегда хоронил свое окончившееся детство, где была вера в добро, справедливость, мечты о счастье и будущем в иллюзорном, созданном им самим мире.

Впервые в своей жизни он столкнулся с реальной жизнью во всей ее неприглядности и омерзительности. Ему было больно, что сказка закончилась, и он осознал, что все это время сам себя обманывал. Вот она, настоящая жизнь, та, в которой теперь ему придется жить.

* * *

Шапка, надвинутая на глаза, и шарф скрывали в электричке от посторонних взглядов его разбитое лицо и заплаканные глаза.

Дома ему тоже удалось не привлечь к себе внимание бабушки таким видом. В квартире было темно, на свет он старался не поворачиваться и постоянно держался в тени, бабушка без очков плохо видела, да и чувствовала себя опять плохо. Поэтому, покормив ее ужином, он помог ей лечь спать, радуясь, что она так ничего и не заметила.

Сегодня ему еще нужно было приготовить еду для нее на завтра и еще были уроки, но он понимал, что на них силу у него не хватит. Хорошо, что у него есть Генка, тот, естественно, сам никогда не делал домашнюю работу, но всегда находил возможность ее списать у девчонок из их класса. Уболтать любую он мог всегда, это был его дар, и девчонки слушали его и велись на его льстивые речи. Поэтому, понадеявшись на друга с решением проблемы домашнего задания, Алеша пошел на кухню.

Из скудных запасов еды на обед он решил сварить суп из тушенки, добавив туда почищенной картошки, морковку и лук. А на второе нужно было обжарить котлеты и сварить гречку. Все это отвлекало от происходящего и давало возможность держаться, но когда, окончив готовить, он зашел в ванную и снял с головы кепку, которую надел сразу, как пошел домой, чтобы бабушка ничего не заподозрила, вот тут последние силы его покинули.

Он смотрел на свое отражение в зеркале и плакал, растирая слезы по впалым щекам. Оттуда, из глубины зеркала, на него смотрел испуганный взгляд покрасневших и опухших от слез глаз. Худое лицо с неестественно большим опухшим носом, с сине-красной скулой и болячкой запекшейся крови на губах. Но даже не это его окончательно выбило из хрупкого душевного равновесия. Он видел свои волосы, то, что от них осталось. На голове торчали неровные кустики светлых волосенок, местами с запекшейся кровью от порезов ножницами. Леша не узнал себя, он никогда коротко не стригся, а сейчас это была стрижка практически под ноль, только неаккуратная, и поэтому смотрелся он жалко и убого. Он нашел в себе силы и, взяв ножницы, сам достриг те неровные кустики волос, которые возвышались над общей картиной. Хоть как-то сгладив все это, он, раздевшись, залез в ванну и включил душ. Кран душа был старый и проржавевший. Свисая над ванной, он постоянно капал, и поэтому на уже давно не белой эмали ванны остались навсегда въевшиеся следы красно-бурых подтеков ржавчины.

Стоять было холодно, он опустился в ванну и, обхватив коленки руками, уткнулся в них, чувствуя, как слезы смешиваются со струйками воды. Чтобы окончательно не замерзнуть, он заставил себя вымыться и проскользнул в свою комнату. Там, забравшись в постель и свернувшись калачиком, быстро заснул. Впервые после того случая ему не снился этот сон, где были такие ласковые руки и было так хорошо. Сегодня ему ничего не снилось, он просто провалился в пустоту и проснулся, вынырнув из нее на звук будильника.

* * *

Вечер у Петровича не заладился. Назар пробовал пить, но не пошло. Впервые здесь, на конюшне, он почувствовал себя неуютно, как будто не в своей тарелке. Естественно, о том, что они сделали с Лешей, никто не стал говорить Петровичу еще и потому, что все забыли об этом, переключившись на отдых. А вот Назар чувствовал, как будто он скрывает нехороший поступок, и поэтому ощущал себя погано. Водка не шла, разговоры нервировали, а пойти посмотреть в глаза коня он не мог. Хотя какая глупость. Почему не мог? Что он сделал неправильно. Ведь все правильно. Пацана предупредили, дали денег, дали время. Не выполнил их распоряжение и получил. Ничего, только крепче станет, а то даже драться не умеет, хотя отчаянный, бесстрашный. Другой бы умолял, сопли бы распустил. Перед его ребятами взрослые мужики на коленях не раз ползали, в штаны накладывали от страха, а этот только зверенком смотрел, даже не просил пощады. Тогда что не так? Почему это паскудное чувство внутри, как будто он совершил подлость? И вообще, почему он думает обо всем этом?