Сейчас, при Николае Павловиче, ситуация несколько изменилась. Уже в Наваринском сражении 1827 года русские корабли сыграли решающую роль в разгроме турецко-египетского флота объединенной русско-англо-французской эскадрой.

На днях героя Наваринской битвы Михаила Петровича Лазарева назначили главным командиром флота. Адашев видел его в бою, когда тот был еще в чине капитана первого ранга и командовал линейным кораблем «Азов». По общему признанию, корабль Лазарева был самым доблестным в сражении. Именно он уничтожил египетский флагман Мухтарем-бея и турецкий флагман Тахир-паши. За беспримерную отвагу и героизм «Азову» впервые на русском флоте был вручен Георгиевский кормовой флаг, а бесстрашный командир получил звание контр-адмирала и четыре ордена сразу: русский, английский, французский и греческий.

Но знакомство их началось гораздо раньше, в 1819 году. Морское ведомство запланировало тогда экспедицию в высокие широты Южного полушария. И князю, молоденькому мичману, выпускнику Кронштадтского кадетского корпуса (его же закончил Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен, командир шлюпа «Восток», принимавшего участие в этой сложнейшей экспедиции), удалось попасть в подчинение к лейтенанту Лазареву, командовавшему вторым шлюпом – «Мирный».

Князь посмотрел на чучело птицы, напомнившей ему прошлое, потом на большую карту, которая занимала всю стену позади массивного письменного стола. Красным пунктиром отмечен на ней тот далекий, незабываемый маршрут.

Долго еще после возвращения на родину снились Кириллу Адашеву светящиеся аметистами и изумрудами вечные льды и горизонты Южного материка.

Князь подошел к столу, покрытому толстым синим сукном, заваленному рулонами навигационных карт, чертежами, торопливо набросанными заметками. На специальной подставке перед ним стоял макет первого российского стимбота[8] «Елизавета». Взяв его в руки, он задумчиво осмотрел и вернул на прежнее место. По его сведениям, воды российских рек бороздят не менее тридцати-сорока пароходов. На товарно-пассажирской линии Одесса – Ялта уже четвертый год исправно совершает рейсы паровое судно «Одесса», но военный флот по-прежнему остается парусным. Англия, Франция и Турция вовсю готовятся к войне, и в ней не будет места парусным кораблям. Их место должны занять не зависящие от капризов погоды, более маневренные и прочные паровые суда...

В нынешней политической ситуации это не должно вызывать никакого сомнения, но твердолобые чиновники из Морского министерства не в состоянии понять или попросту не хотят, не желают знать, что прошли спокойные времена, а посты и награды достаются теперь не за выслугу лет и чинопочитание, но за истинное служение Отечеству под пулями и разрывными снарядами, при ураганном ветре и в ледяном холоде.

В окно ударил очередной снежный заряд. Любимый пес князя Алтай, большой охотник понежиться у камина, поднял голову и некоторое время с недоумением смотрел на хозяина, не понимая своим собачьим умом, и что ему все неймется, и чем он так постоянно озабочен? Но ласковое тепло сделало свое дело, и пес, вновь уронив голову на лапы, задремал, изредка поскуливая во сне и помахивая хвостом.

В дверь тихо постучали, почти поскреблись, и Адашев, улыбнувшись, распахнул ее. На пороге стояла старая нянька Агафья, виновато глядя на него:

– Прости меня, старуху, голубчик! Вижу, свет из-под дверей пробивается, дай, думаю, загляну! На кухне сегодня ватрушки пекли, а ты к ужину не спустился, я и забеспокоилась. Чай не заболел, Кирюша?

– Нет, нянюшка, просто есть не хотелось. Поздно отобедал с друзьями, вот и решил ужин пропустить.

Нянька недовольно поджала губы:

– Совсем ты себя не бережешь! Что я княгине скажу, когда она из-за границы вернется? Матушка твоя мне строго-настрого наказывала, чтобы ты вовремя обедал и ужинал и заботами себя не слишком утруждал, пока не выздоровеешь!

Князь, обняв старушку за плечи, провел в глубь кабинета и усадил в кресло, в котором только что сидел у огня:

– Погрей немного косточки, а я пока кое-что почитаю.

– Хочешь, я тебе чайку принесу с малиной и ватрушечек тоже на всякий случай оставила.

Кирилл поцеловал ее в щеку:

– Что бы я без тебя делал, Агафьюшка? Никто так обо мне не хлопочет и не заботится, как ты, милая!

– И-и-и, голубчик! – поднявшись с кресла, нянька направилась к двери, но остановилась на пороге. – Жениться тебе надо поскорее! У меня и силы уже не те, да и за детьми присмотр нужен материнский, а то эта хранцузка опять жаловалась на робят. Учиться не хотят, задания не выполняют, озоруют – страсть! Вчера ей пирожное на стул подложили, юбку попортили, а давеча чернил в кофий налили... Я ругаться стала, так Андрюша меня ведьмой обозвал, а Илья вообще велел на глаза не показываться. – Тут нянька углядела искру ярости в глазах князя и испуганно зачастила: – Прости меня, дуру старую! Болтаю незнамо чего!

– Немедленно прекрати защищать этих негодников! – Адашев в сердцах стукнул кулаком по столу. – Совсем распоясались, мерзавцы! Мало того, что изнеженными лентяями растут, науками совсем не интересуются, так еще и пакости всякие измышляют! Скажи Федосу, чтобы завтра поднял их не позже восьми часов и до завтрака пускай помогут дворнику расчистить двор от снега, а потом обоих ко мне в кабинет на разговор. Мадемуазель Веронике тоже передай, что я жду ее после десяти.

– Ой, батюшки! Что же ты такое надумал, Кирюша?! Виданное ли дело, чтобы барчуки лопатами скребли да метлами махали?

– Вот пусть и машут, коли барчуки! Покрайней мере аппетит нагуляют и в еде копаться не будут! Насмотрелся я уже на эти представления, когда они от всего нос воротят: это им не так, то не этак! Пока снег не сойдет, каждый день будут двор чистить. Завтра же переговорю с Авдеем, чтобы на конюшне им работу подыскал, а то растолстели, разжирели, как купцы татарские! Ты ведь помнишь, я в их возрасте и в ночное, и на рыбалку, и на охоту с отцом выпрошусь, а эти... – – Князь махнул рукой и огорченно поморщился. – Тяжеловато им придется, когда на флот пойдут служить, а все потому, что сызмальства к пуховым перинам да к сладкой еде приучены.

Агафья, несколько раз мелко перекрестившись, склонила голову:

– Конечно, Кирюша, ты можешь осерчать на меня, старую, но я одно скажу. Детки-то твои мужской руки и не ведали. Княгинюшка, Анна Денисовна, болела долго, не до детей ей было. Батюшка да матушка почитай все время по заграницам живут. Вот и выросли робята, как та полынь-трава: сами себе хозяева, что хотят, то и творят! Каюсь, батюшка, баловала я их – детки все-таки, им и ласка требуется, и жалость какая-никакая...

– Вот за эту жалость и оскорбляют они тебя, наверное! Но я с этим быстро разберусь и, клянусь, оба получат от меня по заслугам! Завтра же лично займусь их учебой и воспитанием. Найду наконец хорошую гувернантку из русских, а француженку уволю. Толку от нее никакого, охрану нанимать ей не собираюсь. Что же это за учительница такая, если не в состоянии за себя постоять? Пусть ищет себе другое место.

Нянька покачала осуждающе головой:

– Больно сердит ты, голубчик! Они ж еще дети малые, да и хранцузку жалко. Где она посередь зимы место сыщет?

Князь вновь обнял старушку и улыбнулся:

– Всех бы ты жалела да голубила, но одной жалостью да любовью из мальчишек настоящих мужчин не вырастишь, тем более моряков! На их веку еще много войн предстоит, да пострашнее тех, в коих мне пришлось воевать. Так что не к легкой, а тяжелой, полной лишений жизни их надо готовить, а не баловать безмерно. Насчет мадемуазель пока не беспокойся. Сразу на улицу никто ее выгонять не собирается. Рекомендации я дам хорошие, возможно, где-то ее сюсюканье будет в самый раз. Утром велю секретарю все бумаги подготовить, а пока места не найдет, пусть живет в своей комнате.

– Ну, смотри, Кирюша, тебе, должно быть, виднее, – вздохнув, нянька вышла за дверь и только тогда пожала плечами. – Можно подумать, что русские гуверненки лучше хранцузских...

Сев за стол, Адашев взял из ящичка вест-индскую сигару, аккуратно ее обрезал и закурил. Густая струйка горьковатого дыма устремилась к потолку, но потом изменила направление и потянулась к камину. Князь задумчиво проследил за дымовыми маневрами и откинулся на высокую резную спинку старинного кресла, в котором в далекие времена любил сиживать его пращур, верный сподвижник Петра Алексеевича, участник всех его славных кампаний, лихой моряк и покоритель женских сердец Михаил Адашев. Если бы не Петр, спровадивший княжеского сынка Мишку на учебу в Англию, не видать бы его потомкам моря. Из деревенского увальня получился отменный скиппер[9] и отважный мореплаватель, отлично усвоивший сложную науку строительства кораблей по чертежам и в этом деле обставивший даже самого Петра!

С того времени все мужчины рода Адашевых становились моряками. И моряками превосходными!

Молодой князь Кирилл получил в наследство от предков не только горячую любовь к морю, но и беспримерную отвагу, гордость за прошлые и настоящие победы, и отчаянную надежду на возрождение былой славы российского флота. К великому горю и сожалению его, морская служба закончилась слишком рано после тяжелого ранения, полученного три года назад во время боя его 48-пушечного корабля «Святой Марк» с двумя турецкими линейными кораблями, имевшими на борту в общей сложности 180 орудий.

Противник обнаружил русский корабль у берегов Босфора, где тот проводил разведку. Турки довольно быстро догнали «Святой Марк» и предложили капитану третьего ранга Адашеву спустить флаг. Тот созвал совещание в кают-компании, на котором, по обычаю, первое слово дали самому младшему офицеру – подпоручику корпуса флотских штурманов Алеше Попову. Совсем еще юный моряк предложил драться до последнего, а затем сцепиться с флагманским кораблем турок и взорваться вместе с ним. Матросы все до единого поддержали решение офицерского совета. Князь, в роду которого никогда еще не спускали флаг перед неприятелем, сам зарядил пистолет и положил его у люка крюйт-камеры, где хранился порох. Оставшийся в живых должен в критический момент исполнить принятое всеми решение.