– Знаешь, Кирилл, не скрою, я достаточно преуспел в любовных интрижках, поэтому, monsieur pedant, осмелюсь тебе кое в чем возразить. Со многими женщинами я просто флиртовал, с другими переспал и не только на пуховых перинах, но и на деревенских лавках. Всякое бывало в жизни, но одно я зарубил себе на носу и тебе советую сделать то же самое – если женщина собирается тебя завлечь, она изо всех сил будет стараться показать себя скромной и кроткой: ну какой же мужчина свяжет себя с мегерой? Но на поверку они таковыми и оказываются. – Павел развел руками. – Поэтому мне по душе те, у которых все написано на лице. Они не скрывают своих истинных чувств за маской смирения, они искренни и порывисты! Если любят, то всей душой и сердцем, если ненавидят или презирают, то не постесняются съездить тебе по роже. Им не надо притворяться ни до замужества, после. Вот такую женщину я хочу и найду непременно! – Он озорно улыбнулся. – Заберу в любой медвежий угол, хоть на край света, но Сашеньку Волоцкую разыщу и обязательно на женюсь, помяни мое слово!

– Извини, друг, но здесь я тебе не помощник. – Князь усмехнулся. – Гляди только, чтобы это «наказание» тебе голову не оторвало мимоходом. А мне и своих enfants terrible хватает, могу уступить на время, если тебе острых ощущений не достает!

Верменич не успел ответить, его внимание привлекла шумная компания, появившаяся из дверей кабины, в которой гости мосье Леграна обычно ужинали с дамами. Одна из женщин, самая очаровательная, но несколько крикливо одетая, направив свой взор поверх голов спутников, остановила его на князе и расцвела приветливой улыбкой. Адашев слегка привстал со своего кресла и отвесил ей вежливый поклон. Дама в ответ изящно взмахнула ручкой, но ее тут же подхватили под локоток, и она, беспрестанно оглядываясь, последовала за своим кавалером к выходу.

– Ничего себе! – Павел, в шутливом ужасе округлив глаза, навалился грудью на столи уставился на друга. – Ты, оказывается, знаком с прехорошенькой птичкой и помалкиваешь! Кто такая, если не секрет?

– Баронесса Полина Дизендорф, – сухо ответил князь. – Мы с ней познакомились по пути на бал к Дувановой. У моей кареты лопнул обод на колесе, и она любезно согласилась подвезти меня. Правда, за эту услугу мне пришлось станцевать с нею пару танцев, а вчера я получил приглашение на званый ужин в ее загородном доме, вот и все знакомство, мой любезный любопытный друг!

– Определенно, ваше сиятельство, от тебя и на дыбе покаяния не добьешься! – посетовал Верменич. – Надо же, утаил знакомство с такой красавицей! Теперь я понимаю, почему ты мою Сашеньку не заметил. Очутись рядом со мной подобная женщина, сию же минуту распустил бы свой гарем, вот те крест, Кирюша!

– Ну, хватит с меня гаремов, вдовствующих баронесс и хулиганок-графинь! Что у нас, более интересных тем для разговора не найдется? Едем немедленно ко мне, посидим в тишине и поговорим о чем-нибудь более приятном. – Адашев легко поднялся с кресла, но уже на выходе из ресторана вдруг остановился. – Послушай, как ты говоришь фамилия этой девицы? Волоцкая? Кажется, я в самом деле знаю отца твоей графини, и в связи с этим мне припоминается одна занятная история...

За время недолгого пути в карете к дому князя Павел Верменич выслушал короткую, но чрезвычайно его позабавившую историю о встрече Кирилла Адашева с семейством Волоцких на шлюпе «Мирный».

Русские моряки, возвращаясь после открытия ими Антарктического материка, сделали кратковременную остановку в Порт-Джексоне[16] для пополнения запасов воды, продовольствия и срочного ремонта. Граф Василий Волоцкий занимался в то время зоологическими и ботаническими исследованиями в Новом Южном Уэллсе[17]. По приглашению Лазарева он вместе с женой и ребенком приехали в порт и поднялись на борт корабля. Супруги были несказанно рады неожиданной встрече с соотечественниками. Граф и графиня оказались исключительно милыми, симпатичными людьми. Офицеры, отвыкшие от женского общества, оказывали молодой очаровательной Ольге Волоцкой знаки внимания, на что она лишь смущенно улыбалась, держалась скромно; ее вопросы о целях похода и дальнейших планах экспедиции показали, что она достойная жена своего мужа. Чета Волоцких с восторгом слушала рассказы об открытиях, сделанных во время путешествия, о научных наблюдениях, которые проводились на борту «Мирного», но насладиться интересной беседой в достаточной степени им помешало их непоседливое чадо.

За те несколько часов, что Волоцкие гостили на корабле, оно облазило все матросские кубрики, свалилось в завонявшую от жары бочку из-под солонины, попыталось спрятаться в якорном ящике и путалось в ногах у команды, занятой ремонтом такелажа. Наконец старый, из кантонистов, боцман Гордеев, у которого дитя попыталось стащить его дудку, но после неудачной попытки прилипло к нему как репей, в надежде сменять ее на полудохлую ящерицу, прокрался к каюте мичмана Адашева, где тот отдыхал после ночной вахты, и, зная его как самого покладистого офицера, сочувствовавшего тяжелой матросской доле, умолил его избавить команду от этого зловредного сатаненка. Гордеев показал свой, желтый от табака, обмотанный тряпицей указательный палец, который чуть не оттяпала в предсмертных судорогах рептилия.

Адашев, чертыхнувшись про себя, просьбу команды уважил и в последний буквально момент успел ухватить бесенка за шиворот и тем самым спасти любимца экипажа пса Негодяя, которому графский отпрыск попытался насильно скормить окончательно издохшую ящерицу, и отнес отчаянно брыкающегося маленького безобразника под крыло милой мамаше, и только тогда на корабле смогли спокойно вздохнуть и продолжать работы...

Во время обеда, устроенного командиров честь гостей, князь с недоумением всматривался в отмытое личико ребенка, как такое поистине ангельское создание за три часа пребывания палубе, лишь благодаря бдительности экипаж не умудрилось натворить больше бед, чем «ревущие сороковые» и «бешеные пятидесятые» широты вместе взятые. Но настоящий шок испытали все офицеры, а их боевой и невозмутим всегда командир чуть не подавился своим любимым борщом, когда в ответ на его любезное предложение немного подрасти и идти на «Мирный» в юнги этот чертенок с ясными голубыми глазами херувима, подпрыгнув от радости, издал жуткий боевой клич каннибалов с острова Новая Гвинея и повис на шее у Лазарева.

Графиня, встав со своего места, сняла ребенка с Михаила Петровича и тихим ласковым голосом произнесла единственную фразу, которая произвела на присутствующих в кают-компании впечатление удара корабля о рифы... Она сказала:

– Сашенька, девочки не могут служить юнгами на военных кораблях...

...Верменич, привалившись к стенке кареты, уже не хохотал, а, вытирая слезы большим носовым платком, еле слышно стонал:

– Ну, право же, наказание Господнее, самый настоящий мамелюк[18] в юбке! – Павел поднял покрасневшие глаза на друга, который с самым невозмутимым видом взирал на его потуги справиться с приступом смеха. – Так сколько, говоришь, ей в ту пору было? Лет семь, восемь? Сейчас, значит, в самом соку барышня! Давай поспорим, что никуда она от меня не денется. Я не я буду, если самое позднее к осени не укрощу эту строптивую графиню.

9.

Карета слегка дернулась и опять покатила по тракту, мягко пружиня и покачиваясь. Саша, открыв глаза, зевнула и зябко поежилась. Вот уже и десятый день их путешествия миновал! Она выглянула в окно. Солнце скатывалось к горизонту прямо в мохнатые темно-серые тучи, наползающие с запада. Погода не баловала с самого начала пути. Весенние проливные дожди и непременная российская распутица вынуждали их часто останавливаться, отчего и лошади, и люди уставали безмерно и уже не чаяли оказаться дома, в родном имении.

От бесконечного покачивания и тряски к концу дня в глазах начинали мельтешить надоедливые черные мушки, к горлу подступала тошнота. И было величайшим счастьем очутиться вдруг в более-менее приличной гостинице или даже на постоялом дворе, где с грехом пополам удавалось добыть горячей воды, переодеться в чистое и на несколько часов почувствовать себя цивилизованным человеком.

Но сегодня, к всеобщей радости, дождь прошел стороной и им удалось проехать около восьмидесяти верст. Правда, с двухчасовым перерывом на почтовой станции, где крупнотелая хозяйка, на удивление опрятно одетая, накормила гостей невероятно вкусным супом из гусиных потрошков и сдобными пирогами с капустой. После обильного обеда путники заклевали носами и умудрились, несмотря на привычную тряску, подремать. Даже неугомонная Серафима, которой весна прибавила веснушек и жаркой рыжины в волосах, перестала без умолку тараторить, вертеться вьюном и высовываться в окно, а прикорнула на широком плече лакея Акима. Тот, по приказу графа Волоцкого, исполнял роль телохранителя его дочери и с этой целью был вооружен двумя кремниевыми пистолетами времен суворовских кампаний.

Сию ответственную службу Аким нес поочередно со старшим братом Данилой, который совмещал ее с обязанностями второго форейтора. В данный момент он скакал на одной из сменных лошадей, присматривая одновременно и за ними, и за каретой с тыла. Эти предосторожности пришлось предпринять несколько дней назад, когда на постоялом дворе их предупредили, что в окрестностях орудует шайка беглых каторжников, грабящих всех без разбора, но питающих особый интерес к почтовым каретам и к таким, как у Саши, богатым экипажам. Поэтому и старались наши путешественники устроиться на ночлег до темноты. К тому же и попутчик, казачий хорунжий, следовавший с ними почти до полудня, тоже посоветовал избегать езды в сумерках.

Кучер старался вовсю, чтобы к ночи добраться до Курска. Оставалось не более десяти верст. Лошади, почувствовав скорый конец утомительного пути, как будто обрели второе дыхание: несли карету легко, точно после долгого ночного отдыха.

Когда они выехали из Петербурга, вдоль дороги еще лежали грязные сугробы мокрого ноздреватого снега. На проезжей части снег окончательно раскис, размесил глину, и она липким фонтаном летела из-под колес и копыт. К вечеру карета, упряжь, брюхо и ноги лошадей, одежда ездовых покрывались противной толстой коркой, которую лакеям приходилось каждый раз перед сном отскребывать и отмывать.