Дети были окружены заботами и любовью нянек и кормилиц, но не Таис. К своему стыду и отвращению, она не чувствовала материнской любви. Когда ей приносили детей, ей приходилось пересиливать себя, чтобы приласкать их. Ее не приводили в умиление их гримаски, начальные проявления сознания в виде осмысленного взгляда или хватательных движений. Она не видела шажков в их развитии, как, например, Геро, которая постоянно находила в них что-то новое и забавное, могла часами говорить с ними на тарабарском языке.

Теперь Таис жалела о том, что зачала детей не только без любви, но даже без желания, ибо этим объясняла свое отношение к ним. Глупо она поступила, да и некрасиво по отношению к Птолемею, который ничем не заслужил подобного обхождения. Кроме того, долгое время после рождения больная Таис не могла заниматься сыновьями. Естественная связь матери с детьми была прервана, и Таис воспринимала их как чужих. Птолемей же не чаял души в малышах с того самого момента, как взял на руки их мокрые, красные, измученные тяжелыми родами морщинистые тельца.

И у Александра была связанная с малышами тайна, о которой он не рассказал никому. Он оказался тем человеком, с которым они обменялись своим самым главным — первым взглядом. Лаг, родившийся сначала, взглянул на Александра так по-взрослому, глубокомысленно и интенсивно, что Александр остолбенел. Потом ребенок закричал и превратился в нормального беспомощного новорожденного. Взгляд Леонтиска Александр уже ожидал. Нет, не показалось. Совершенно непередаваемый взгляд оттуда — из вечности, — откуда все приходят и куда все уходят. Такое чудо ему, известному счастливчику, удосужилось пережить два раза. Как жаль, что измученная Таис была не в силах сознательно воспринимать не только чудо рождения новой жизни, но и вообще что-то из происходящего вокруг.


Однажды, прошло уже больше месяца, как они встретились с Александром (или как родились дети, как сказала бы любая другая женщина на месте Таис), Александр и Птолемей пришли к Таис ранним зимним вечером и взялись купать малышей по-мужски неуклюже. Таис большей частью лежала, сидеть не могла совсем, но уже немного ходила, держась за стены. Ей не понравилось, что Александр плохо держал Леонтиска под головку, хлюпал водой, и вода попадала в лицо младенца. Тот удивленно таращил глаза, но, будучи значительно спокойней Лага, не плакал.

— Александр, осторожно, ты брызгаешь ему в нос! — предупредила Таис.

Александр только молча улыбался, переглядываясь с Птолемеем.

— Александр! Он нахлебается, — возмутилась Таис, но Александр не унимался и еще больше поливал ему лицо, ребенок кривился и кряхтел.

— Дети такой нереиды, как ты, не боятся воды.

Он совсем выпустил Леонтиска, и малыш нырнул, ушел под воду.

Таис вскрикнула и бросилась к царю со всей поспешностью, на которую была способна.

— Ты с ума сошел! — накричала она на Александра, — своих детей будешь топить!

Ребенок вынырнул, как ни в чем не бывало, и на его лице отразилось восторженная гримаса, может быть, первая улыбка в его жизни. Александр и Птолемей смеялись, а Таис шлепнула Александра по загривку.

— Как раненая львица кидается защищать своих детенышей, так Таис накинулась с кулаками на Александра, — прокомментировал, смеясь, Александр.

— Что ты делаешь? А ты смотришь… — обернулась она к Птолемею и покачнулась от резкого движения.

— Да ничего страшного, мы их уже раньше «ныряли», — пояснил Птолемей. — Вот, смотри, надо плеснуть водой в лицо, чтобы он затаил дыхание…

— Ой, не надо, не надо. Я не могу на это смотреть, — плаксивым тоном сказала Таис и по лукавому и довольному взгляду Александра поняла, что эта сцена была задумана им не просто так. Она должна была показать всем и прежде всего Таис, что она боится за своих детей, что они ей не безразличны — что она их любит. И в ней начала просыпаться материнская любовь, на которую так рассчитывал Александр.

— Извини за грубость, — сказала Таис Александру.

Он поднял к ней голову, но тут недремлющий младенец схватил его мертвой хваткой за волосы, и Таис поспешила на помощь.

— Тебе давно пора подстричься, — сказала она примирительно.

— Никто не смотрит за мной.

— Да, ты вечно беспризорный, это точно. «У семи нянек дитя без глаза». Что же твои семь дармоедов? — Таис имела в виду семерых телохранителей.

— Восемь уже. Ты отстала от жизни. — Александр смеялся.

— Кратер?

— Нет, что ты. Меня Гефестион задушит за Кратера.

— Ну, если в объятиях…

— Скорее, подушкой, — снова засмеялся Александр. — Певкест.

— А твои многочисленные пажи?

— Они только заговоры выдумывать хороши.

— А что же жена за тобой не смотрит? Уже вроде взрослой стала царица-то?

— Да, детка, хорошо, что ты мне напомнила. Плохо смотрит, не справляется. Может, стоит увеличить количество жен?

— Вольному воля, — ответила Таис и, держась за стены, побрела на свое опостылевшее ложе.

— Никто за мной не смотрит так, как ты. Возвращайся скорее в строй… Без тебя мне чего-то не хватает.

Эта последняя фраза была строкой из египетского стихотворения, подаренного ей Александром без малого семь лет назад, и Таис сразу уловила тайный намек, нежность, интимность, понятную только им двоим.

Александр ушел, а Птолемей остался, массировал ее ступни так, как научил Калан, утверждавший, что органы человека связаны с определенными точками на ногах и, массируя их, можно подлечить их, что подтверждалось на практике. Птолемей рьяно воспринял эти новые идеи, потому что уже всегда был неравнодушен к ногам Таис. Вот и сейчас он массировал их, и Таис не возражала. Александр называл это: «Дай человеку порадоваться». Действительно, почему — нет? Она лежала, закрыв глаза, чувствовала нежные теплые руки Птолемея, и… думала об Александре, о Египте. Она засыпала в этих воспоминаниях, но частью никогда не дремлющего сознания следила за тем, чтобы не произнести вслух его родного имени.

Жизнь возвращается ко мне от любви к тебе…

Называй меня моим именем вечно,

а мне без тебя всегда будет чего-то не хватать.

Второе рождение. Весна 324 г. до н. э.


Александр засобирался в Персиду, куда его звали, что же еще? — дела. Ближайшей целью были Пасаргады, потом Персеполь. Какими вернутся они туда по прошествии шести лет? Все так переменилось — жизнь, они сами! Таис вспомнила их счастливое время в Персеполе — четыре медовых месяца, кончившихся ее нервным срывом, выразившимся таким жарким образом. Будет ли там снова так, как было когда-то? Нет, так не будет. Ей уже не 25 лет, она повзрослела, что-то утратила, что-то приобрела. Стала женщиной, став матерью. Хотя… Здесь хотелось поставить много вопросительных знаков. Нет, она еще не мать, а лишь женщина, (еле) родившая своих детей, и так напуганная этим событием, что (пока) не в состоянии стать полноценной матерью, а в довершение еще и переставшая чувствовать себя женщиной. Кто она сейчас? Это был важный и очень больной вопрос. Все привычное ушло, а нового не появилось. Она чувствовала себя странно — ничем, никакой… Ее затаившееся настроение все объясняли последствиями болезни. Она же видела причины глубже. Не ошибся ли Александр, настояв на таком развитии ее жизни? Хотя, нет, неправда, она сама приняла это решение. Ей казалось, что она в тупике, сошла со своей жизненной тропы. Иначе почему она не чувствует себя счастливой? Даже с ним!!!

Таис встала с опостылевшей постели, подошла к зеркалу и сняла хитон. Что-то худое, немощное, согнутое, с обвислым «египетским» животом уныло смотрело на нее. Таис наклонилась ближе и пригляделась к своему лицу. Прав Александр, надо больше есть, одни глаза остались на лице, а в них — тоска и скука. «Скорбь всего мира!» — усмехнулась Таис. Провела ладонью по щекам, губам — ни румянца, ни азарта, ни чувства — одна мировая скорбь! Глядя на такое лицо, хочется зевнуть или отвернуться. Она провела руками по своим некогда роскошным, призывным, а сейчас обмякшим формам. Вся фигура как бы говорила: «Я устала, оставьте меня, я ничего не хочу!»

Ей действительно ничего не хотелось. Еще свежие воспоминания об адской боли вытеснили, убили все другие прекрасные и разнообразные воспоминания о божественных удовольствиях, испытанных ее телом ранее. Неужели она действительно умерла как женщина, и эти маленькие кричащие создания убили в ней всякую жизнь, чувственность, способность к наслаждению телесными радостями? Она отвернулась с отвращением, быстро закуталась в свои одежды и убрала зеркало подальше.

Когда вечером зашел Александр (а он заходил хоть на минутку каждый день, причем не только проведать ее, но и детей, которых обожал), он застал ее с заплаканными глазами.

— Солнышко мое! Ну, что? Расскажи мне, что с тобой, что тебя мучает? Что-то болит опять?

— Я не чувствую себя собой. Осталась какая-то оболочка, только напоминающая меня. Отвратительное тело, которое я не люблю, а внутри — вообще ничего.

— Что ты говоришь, девочка моя? Вспомни себя два месяца назад, месяц назад. Ты же едва дышала. А сейчас ты ходишь, разговариваешь, думаешь. Имей терпение. Все еще будет.

Эта последняя фраза! Из прошлой-препрошлой жизни, четыре, пять жизней назад. То, что эта фраза была всегда и есть сейчас, высветило неразрывность, целостность течения жизни. Это успокаивало, вдохновляло, что буквально значит «вдыхало, вдувало» жизненные силы.

— Ты так думаешь? — с надеждой спросила Таис. — Не все во мне умерло, что-то еще вернется?

— Что в тебе умерло, детка? — Александр ее понял.

— Чувственность, жажда телесной любви. Трепет… от твоего присутствия.

— Нетушки! Ну уж это мы возродим! — Александр рассмеялся к удивлению Таис.

— Чему ты так радуешься?