Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— Столько усилий было положено, чтобы прийти к шаткому равновесию так называемой «дружбы» между нами… Да и он изменился. В то время, когда мы были вместе, он был романтичен, порывист, а сейчас рационален и сдержан.

— Поверь мне, эти качества никуда не исчезли. Они все сохранились в глубине его души, я уверен в этом, просто он их скрывает, как и свою любовь к тебе, потому что ему так легче. Да ты знаешь это сама!

— Но если он станет… я же от него никогда больше не отделаюсь, — Таис не смогла выговорить «отцом моего ребенка».

— Все можно уладить…

— О чем мы говорим, Александр?! — перебила его в отчаянии Таис. — Зачем ты сказал мне эти ужасные вещи? Я была так счастлива. Зачем ты смутил мой покой?! — По ее щекам в три ручья катились слезы.

— Не думай об этом сейчас. Это подумается само. Я умоляю тебя, успокойся сейчас, ты обещала не волноваться. — Александр обнял ее и успокаивал, укачивал, как ребенка.

— Как ты можешь, Александр, зачем ты это делаешь?

— Я тебе обещаю, все будет хорошо. Я буду любить тебя всегда и буду любить твоего ребенка, как тебя саму.

— Ты не любишь меня. Иначе почему бы ты стал толкать меня в объятия другого мужчины, — в отчаянии сказала Таис, плача у него на груди.

— Ты ошибаешься, милая. Я делаю это из любви к тебе и только ради твоего блага. Но сейчас оставим это, успокойся, — он говорил нежно, но настойчиво, скрывая свое волнение.

Он посеял в душе Таис, как ей казалось, зубы дракона. И она долго не могла примириться с тем, что он разрушил ее тихий, радостный привычный мир, в котором ей было так хорошо. Она пыталась забыть, как будто и не было никакого разговора, но расчет Александра был верен: «думалось само» — зерно мало-помалу прорастало…

Наконец Таис открылась Геро. К ее удивлению, спартанка не посчитала эту идею ужасной и жестокой.

— Он вас всех окрутил вокруг пальца, одурачил и одурманил, — в сердцах воскликнула Таис.

— Его идея необычна, но разумна. Он думает о твоем будущем, о возможности его наихудшего развития. Разве ты не хочешь детей?

— Я хочу его детей! Детей желанных, от горячо любимого мужчины!

— Но это невозможно. Это было бы идеально и замечательно для вас, но это не-воз-мож-но! Ты же это понимаешь!

— Да, конечно… Я понимаю. И поэтому я могу обойтись… Мне никто не нужен, кроме него. Он заполняет всю мою жизнь.

— Таис, «…и нить тонка и жестока Ананка…»[39], об этом ведь речь. Ведь он же такой безрассудный, отчаянный, он же первый там, где опасность.

— Нет, нет, нет, я не хочу об этом ни слышать, ни думать! С ним ничего не случится, — проговорила, как заклинание, Таис.

— Ах, милая подруга… — Геро вздохнула тяжело и обняла Таис. — Я думаю, он хорошо подумал, прежде чем предлагать тебе такие вещи.

— Может, на этот раз он ошибается? — упрямилась Таис.

— Ах, милая подруга… — только и смогла сказать Геро.

В том месте, где Гидасп вливался в Акесин, находились опасные водовороты. Несколько триер столкнулись в бурном течении и были сильно повреждены. Менее пострадали транспортные корабли без киля и штевня: их течение, изрядно покрутив, отнесло в тихие заводи. Во время этой вынужденной остановки, пока чинили корабли, разведка донесла Александру, что племена маллов и оксидраков объединились во внушительную армию и намереваются выступить против Александра. Царь посчитал опасным оставлять сильного противника у себя в тылу и решил покорить их. Двухмесячная передышка без боев, к большому неудовольствию солдат, подошла к концу. Царь поручил Неарху закончить ремонт триер, а остальным продолжать движение вдоль реки, чтобы встретиться с флотом у слияния Акесина и Гидраота. Сам же с Пердиккой повел через пустыню своих гипаспистов[40], конных и пеших дружинников, лучников[41] и агриан[42].

Таис осталась при Неархе, хотя Александр хотел бы видеть ее в отряде Птолемея. Она с таким тяжелым сердцем, с такими нехорошими предчувствиями прощалась с Александром, что ему потребовалось три ночи, чтобы более или менее бескровно «оторвать» ее от себя.

— Неплохо было бы, если б солнце вообще не всходило, растягивая нашу любовную ночь на три дня, как это было у Зевса и Алкмены[43], — шутил Александр, — да только нет у меня его сил! А жаль…

Он все шутил. Ему было до шуток, он радовался предстоящему походу, его притягивала опасность, борьба. Ну что за человек! «Такой человек», — это гениальное Гефестионово. «А я что за человек? Плачу вечно, как невеста пред свадьбой, цепляюсь за него лианой, пью его соки, живу за его счет».

— Не те силы, — повторил Александр, с выжидательной улыбкой глядя на Таис. — Как я понял, я даже завтрак не заработал.

Таис очнулась от своих мыслей, поспешно встала с постели и пошла накрывать на завтрак.

Он ел, а Таис рассматривала его. Она знала каждое его движение — как он говорит, клонит голову, бросает короткий взгляд, трет нос, держит ложку, притоптывает ногой, — знала, как он все это делает, и любила это без ума.

— Таис, прекрати заглядывать мне в рот, когда я ем. — Они рассмеялись. — Так-то лучше, не печалься, прошу тебя, все будет хорошо.

В день выступления, передавая ее из рук в руки Неарху, Александр, в полном вооружении (она по-прежнему побаивалась его в таком грозном виде), окруженный адъютантами, прекрасный и уже недоступный, обратился к ней напоследок:

— Я не хочу, чтобы ты бездельничала (понимай — скучала) и даю тебе поручение. Поможешь Клеомену записать сведения о религии, обычаях, землях маллов, ты в них скорее разберешься. И не вздумай отлучаться одна, не подводи Клеомена. Все. Иду, надо еще с Гефестионом попрощаться. Не забудь о поручении.

— Привет Гефестиону и поцелуй его за меня, — сказала Таис ему вслед.

— Куда? — Александр обернулся, глаза улыбнулись из-под шлема.

— В его прекрасные черные глаза.

— С каких пор у него глаза почернели?

— С каких пор я о твоих поручениях забывала?

Александр рассмеялся, ему понравилось про черные глаза.

«Афина Воительница! Храни его!»

Не зря так болело сердце Таис, предчувствуя недоброе, «змею в траве». Александр, осаждая город маллов, одним из первых взобрался на городскую стену по лестнице, которая проломилась, и ему ничего не оставалось другого, как спрыгнуть вовнутрь. Пока искали другую, македонцы не смогли сразу последовать за Александром. Так он оказался в крепости один с тремя телохранителями, один из которых был сразу убит. Им пришлось отражать яростные атаки маллов, которые узнали Александра по белым страусовым перьям на шлеме и яростно набросились на него всеми силами. Александр был тяжело ранен отравленной стрелой в грудь. Телохранители Леоннат и Певкест успели прикрыть его щитами, пока не подоспела подмога и Александра не вынесли из боя.

Врач Критодем Косский расшатал и вытащил метровую стрелу с зазубринами на острие, которая задела ребра, диафрагму и частично легкое. С трудом удалось остановить кровь. Рану продезинфицировали вином и порошком из листьев персика. Александра, ненадолго пришедшего в чувство, напоили маковым отваром, отдав его на произвол Гипноса и Морфия, молясь, чтобы его организм и на этот раз справился с серьезным ранением.

До речного лагеря сначала дошел слух о его смерти и вызвал панику среди солдат. Они так привыкли, что царь всегда с ними, что они видят его каждый день, что он неустанно занимается их делами, принимает решения, знает ответ на любую хитрость врага, сражается на самом горячем участке боя и всегда ведет их к победе. Они понимали, что никто, кроме Александра, не выведет их из этих вражеских краев, только ореол непобедимости и божественности, окружающий Александра, заставляет варваров подчиняться. Без него они потеряны. Без него они — ничто.

Письмо, написанное слабой рукой Александра, македонцы посчитали фальшивкой, но Таис узнала его почерк. Она бы узнала его руку, даже если бы он провел линию или поставил точку. Чтобы успокоить солдат, слабого Александра пришлось на корабле доставить в лагерь.

Подплывая, царь приказал убрать занавески, чтобы его увидели воины, как муравьи облепившие берег. Но он был так неподвижен и бледен, что македонцы приняли его за труп. И только когда он поднял руку и помахал им со своего ложа, крики радости сменили напряженную тишину, заблестели слезы облегчения в глазах его «орлов», и они бросились в воду, не дожидаясь, когда корабль причалит. Бурная любовь солдат, проявленная при встрече, оказалась именно тем лекарством, которое вселило в него силы.

Александр не был бы Александром, если бы не инсценировал свое драматическое возвращение в лучших традициях самого себя. Он отказался от носилок и, приказав подать коня, добрался верхом до своего шатра под ликование пришедших в восторг от его силы воли и духа солдат. «Слава божественному Александру, да здравствует божественный Александр!» Никто из них не видел, как, войдя в шатер, он рухнул на руки Гефестиона, потеряв сознание.

Гефестион, когда Александр пришел в себя, ругал его за безрассудную храбрость, выговаривая и пеняя: «Твоя жизнь — слишком высокая плата за такой ничтожный городишко, как столица маллов. Что ты делаешь?! Зачем эти чудеса геройства? Или ты забыл, что твоя гибель поставит на карту жизни огромного количества людей? Зачем ты лезешь под стрелы? Вечно впереди всех знамен! Как неопытный новобранец, которому не терпится проявить свою отвагу. Клянусь Зевсом, Александр, почему ты не побережешь себя хотя бы ради меня…»

Таис, хотя и не присутствовала при этом и не слышала его стенаний, могла бы слово в слово повторить то же самое.

Выздоровление протекало медленно и тяжело. Поначалу царь бредил и стонал от боли. Потом, когда ему стало легче, он занялся делами; они отвлекали его от страданий, поэтому царь считал их полезными для выздоровления. Он принимал посольства сдавшихся на его милость маллов и других племен, которые дали ему клятву верности, подкрепив ее подарками и заложниками. Отдал приказ о строительстве новой Александрии, видя хорошие перспективы для города, расположенного в месте слияния Инда с реками Пенджаба. Он верил в силу торговли.