«Все мое со мной, мой мир во мне, я не одинока, пока со мной море, солнце и трава. Это только грустная минута. Все пройдет. Все всегда проходит». Море не обмануло ее, поддержало, как всегда: смыло грусть, растворило соль слез в соли волн и вдохнуло веру в благосклонность жизни, в божественную справедливость, следящую за равновесием добра и зла в мире и человеческой жизни.


За пару дней Таис хорошо изучила знаменитый город и его окрестности — изумительной красоты лесистые горы. Таких «влажногустых лесов и прекраснотенистых рощ» в сухой голой Аттике не встретишь. А говор в Эфесе был родной, аттический. Ведь это колонисты из Афин основали Эфес 300 лет назад. В нем не было холмистости, размаха и величия гордых Афин. Но было очарование мозаик перед каждым домом, узор которых ни разу не повторялся, тенистых садов гимнасия, роскошного театра, живописных развалин храма Артемиды — одного из семи чудес света. Гуляя по городу, Таис постоянно раскланивалась со знакомыми, которых здесь оказалось немало. Видимо, не одна она догадалась, что центр и пульс жизни вместе с Александром переместился из ошеломленной и притихшей Эллады в Азию.

И еще… Новое волнение порой молнией пронизывало ее тело и заставляло вздрагивать, как во сне. Странно, Таис постоянно ловила себя на том, что ищет в толпе русую голову в смешном берете, сдвинутом на затылок…

Птолемей сказал, что сегодня царь Александр приносит жертву Артемиде, покровительнице города, и приглашает их вечером на угощение[3]. Таис обрадовалась выходу в люди, ее уже несколько утомил любовный пыл Птолемея.

Войдя в шум большого царского шатра, полного оживленных веселых лиц, Таис с интересом озиралась по сторонам в поисках хозяина.

— Вон Александр, спиной сидит, — подсказал Птолемей.

Таис посмотрела на указанную спину, плечи, затылок. Еще раз: спину, плечи, затылок. Улыбка оплыла, дыхание застыло… Как будто почувствовав напряженный взгляд, обладатель спины медленно обернулся, и взору Таис открылась линия щеки, орлиный нос, смеющийся прищуренный глаз. На русых кудрях, мокрых на концах, на это раз не было берета. О-о! Казалось, молния прошла через ее тело. Таис даже схватилась за Птолемея. Что это?! Она попыталась прийти в себя и сглотнула. Ее сердце колотилось где-то в горле. Александр, в царской диадеме на голове, поднялся и направился к званой гостье, перекинув через руку край белого пиршественного химатиона.

— Хайре, Таис, — его глаза искрились.

— Хайре, Александр… — обреченно ответила она неизвестно чьим скрипучим, кошмарным голосом. Настал черед удивляться Птолемею. Откуда царь знает ее?

— Так вот кто был первый, встреченный мною в Азии человек… — Таис наконец с усилием улыбнулась и отвела глаза.

— Первый встречный! — рассмеялся Александр.

То состояние, которое владело Таис, нельзя было объяснить простым замешательством от курьеза. Неуместное волнение, хуже — смятение, от которого дрожали колени и отнимался голос, владело ею. Александр провел их на отведенное ложе, обменялся парой фраз с Птолемеем, потом наклонился к Таис, и ее обдал запах фиалок (какой ужас, она даже, кажется, закрыла глаза, потянула носом и задержала дыхание!): «Я слышал, ты хорошо поешь, не откажи в удовольствии послушать тебя». Таис кивнула и быстро опустила ресницы.

Рабы сняли с мужчин сандалии, омыли ноги и руки, расставили на низких столиках вино и угощение. Александр возложил пиршественный венок на голову, плеснул неразбавленного вина Зевсу Избавителю, помолился, выпил первым, как хозяин, и пир пошел своим чередом. Таис не решалась открыто смотреть на царя, лишь бросала взгляды украдкой, наивно полагая, что он их не замечает. К их с Птолемеем ложу постоянно подходили люди, знакомились с Таис, завистливо поглядывали на Птолемея, подмигивали и присвистывали, оценивая его прелестное завоевание. Таис постепенно овладела собой, почувствовав себя в своей среде за привычным занятием — приветливо-кокетливым общением с мужчинами.

Александр лежал один. От Птолемея Таис знала, что царь накануне расстался с гетерой Панкастой, которую уступил знаменитому скульптору Апеллесу. Александр, в отличие от своего отца, не слыл бабником, в связях был разборчив и постоянен, но и не отказывался от них. Значит, несмотря на ученичество у Аристотеля, последователя Платона, он не являлся приверженцем платоновской идеи о том, что любить женщин — удел распутников и низких людей, тогда как только любовь между мужчинами возвышенна и достойна, по принципу «подобное стремится к подобному». Таис считала такие идеи глупыми и унизительными.

После выступления жонглеров и фокусников Александр кивнул Таис, приглашая ее спеть. Она вышла в центр зала и с большим удовольствием запела. Петь она любила и умела, чего не скажешь обо всех любителях петь. Вот тут настал черед Александру таращить глаза, морщить лоб и сдерживать дрожь волнения. Теперь он узнал ее — по голосу и песне! Смутное воспоминание, которое мучило и смущало его все это время, наконец прояснилось. Это была она — незнакомка из укромной бухточки близ Афин! Невероятно!

«Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой — быть в солнечный свет и в красоту влюбленной…» — пела Таис свою любимую песню сейчас, как и тогда, 4 года назад…


…«Поезжайте, я догоню…» Александр спешился и вошел в бор просто потому, что его неодолимо потянула какая-то сила. В пиниевом лесочке резко и пряно пахло сухой пыльной хвоей. Трава пружинила под ногами. Сквозь чешуйчатые стволы проглядывали море и затуманенный знойным маревом горизонт. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь неугомонные цикады подавали голоса в сонной полуденной тишине. Да только ли цикады? Кто это поет? Александр, гордый 18-летний победитель Херонеи, приблизился к краю обрыва, раздвинул кусты лавра и замер, открыв рот. Внизу, в небольшой живописной бухточке у кромки воды, лежала девушка и пела морю: «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце…» Линия ноги, бедра и талии прекрасна, как линия дюн, волн, облаков в небе, как мир, частью которого она являлась. И поет так радостно, как олицетворение самой радости жизни. Потом девушка бросилась в жадные объятия Посейдона и, смеясь, скользила и кувыркалась в волнах. «Как жаль… Я не узнаю ее никогда, но я хотел бы знать, как она живет!» Он впустил в себя это сказочное видение и запечатлел его в памяти со всеми красками, настроением, звуками, запахами. Потом выдохнул, медленно отступил и поспешил догонять свое ушедшее вперед сопровождение…

И вот она перед ним. Что это, знак? Знак.


— Тебе не понравилось мое пение? — испуганно спросила Таис, присев к царю на ложе.

— Еще как понравилось! Почему ты так решила?

— По твоему нахмуренному лицу.

— Да, мне с моим лицом вечная морока. Мать иной раз: «Что с тобой?» — «Все прекрасно». — «Но я же по лицу вижу!» Знаешь, как матери иной раз, им же ничего не докажешь.

— Нет, не знаю. Моя мать умерла, когда мне был год. А отец погиб еще до моего рождения.

— О! Извини. С кем же ты жила?

— С бабушкой, до школы. Потом она умерла, и я жила одна.

Александр пораженно замолчал, нахмурился, глубоко задумался…

Потом молча взял нож, разрезал хлеб пополам, отщипнул кусочек и поднес ко рту Таис. Она удивленно помедлила и проглотила. Потом молодой царь так же задумчиво съел ломтик сам.

— Пойдем-ка, погуляем…

Они вышли во двор, но там царила суета. Отошли в сторону, к маленькой рощице на склоне холма, полной свежести и таинственных шорохов. Сапфировый вечерний воздух благоухал, а совы кричали так же, как в родных Афинах.

— Осторожно, здесь скользко, — предупредил Александр.

При этих словах Таис и поскользнулась на влажной траве. Стоп, ведь это было уже раз, с Птолемеем, в его первый приезд в Афины. Тогда он заключил ее в объятия, воспользовавшись тем, что она в них «упала». Александр не менее ловко подхватил ее, и ей стало не по себе от того, что он оказался так близко. Даже на фоне пряных ароматов июльской ночи она уловила его фиалковый запах. Но как он смотрел на нее — в упор, пристально и как будто с иронией…

— Не бойся, — сказал он наконец, но хорошо, нежно сказал, и за это можно было простить иронию его взгляда.

Они сели на траву и смотрели с холма на черное море с лунной дорожкой, на россыпи звезд и запыленный Млечный путь. Звезд было так много, что некоторым не хватало места, и они падали в море. Отрадное чувство причастности к великому и прекрасному миру растекалось по телу от этой волшебной картины. Как хорошо, что они смотрели на нее вместе.

— Вот мы под каким небом. «…Звезд холодный блеск заполняет пустоту небес, возвращая миру глубину…» — проговорила Таис мечтательно и смутилась.

— Да, божественный порядок в большом космосе, а чей в малом? Неприятно, когда случаются глупые или ужасные вещи, и ты бессилен удержать порядок.

— Повинна судьба? — Таис догадалась, что он думает о своем отце.

— Скорее, человеческая тупость и жестокость. А еще говорят, что ко всему привыкаешь, даже к людям. Ну да ладно, что случилось, то уже случилось. Расскажи мне, как ты жила в Афинах? — Он уходил от больной темы.

— В последнее время… бездарно, — призналась она. — Я чувствовала, что мне надо… выпрыгнуть из своей жизни, решительно изменить ее. Часто казалось, что настоящая жизнь проходит стороной, хотелось чего-то большего.

— В полную меру, насыщенно и интересно.

— Да. Чтобы ничего не упустить из того, что может выпасть человеку в этом мире…

Александр покосился на нее с любопытством и благодарностью — она говорила его словами.

— Знаешь, — Таис решительно обернулась к нему. — мне очень жаль… То, что случилось с твоим отцом… Какое горе для тебя! Он был, несомненно, замечательным человеком, — она сказала это очень искренне, и Александра тронули ее слова.