«О, великий Зевс!»

В это время к палатке подошел Александр, остановился, прислушался.

— Та-а-а-к, значит, голова уже не болит. Что ж, очень хорошо, — развернулся и быстро пошел обратно. — Передайте Селевку, что я сам возглавлю поход в Ливан. Завтра на рассвете. Пусть его люди будут готовы, — бросил он своим адъютантам.

Так, оставив все дела на Кратера и Пердикку, царь ушел в карательную экспедицию против ливанских арабов, которые нападали на его заготовителей леса. Лес требовался для мола и осады проклятого Тира, который изводил его. Вернувшись, царь застал мол полностью разрушенным. Ничего, не всегда все получается с первого раза, решил он и упрямо начал все сначала.

Между делом настал март, пришла весна, которую Александр едва замечал. Лишь урывками он отмечал про себя, как красивы горы, покрывшиеся нежной вуалью свежей зелени, как живописны скалы, мощен шум водопадов, пряно дыхание трав, трепетен шепот ветра в кронах кедров, величественно вольное море, на котором открылась навигация и кипрские и финикийские контингенты отплыли, наконец, на родину. Ему некогда было радоваться чаровнице-весне. И слава богам, ибо как только появлялась свободная минута, в голову лезли ненужные, непозволительные мысли. Он отчаянно скучал по Таис и не знал, как долго еще выдержит.


Весь надзор за строительными работами осуществлял инженер Диад из Фессалии. Из стволов кедров делали сваи, вбивали их в дно, засыпали песком, щебнем и камнями. Сорок тысяч жителей Тира с зубцов своих 50-метровых стен с усмешкой наблюдали за работами. Они ни в чем не испытывали недостатка и могли выдержать многолетнюю осаду. Глубокие колодцы давали достаточно воды, в хранилищах лежали запасы на многие годы. Их предания содержали рассказы о многих правителях прошлого, обломавших зубы об их гранитный монолит. Знаменитому вавилонскому царю Навуходоносору понадобилось 13 лет осады, чтобы увериться в неприступности Тира.

Усмешки потускнели, когда тирцы впервые увидели македонские осадные башни. Многоярусные монстры до 60 метров высотой были защищены от стрел овчинами и покрыты специальной смесью, предохранявшей их от огня. Верхний, двадцатый ярус снабжался подъемным мостом. На башнях были установлены катапульты и баллисты. За щитами прятались лучники, тараны и гигантские сверла для бурения вражеских стен.

Тирцы предпринимали удачные вылазки: так, они загрузили корабль серой, щепками и смолой, подогнали его к молу и подожгли. Огонь, перекинувшийся на осадные башни и солдат, принес многие разрушения. Для смягчения ударов таранов и катапульт тирцы защищали свои стены мешками, набитыми водорослями. Чтобы помешать движению македонских кораблей, они засыпали узкий морской пролив камнями. А корабли у македонцев стали появляться: финикийские и пятивесельные кипрские, команды которых переметнулись от персов к македонцам.

* * *

Таис болела «животом». Болезнь была полуправдой-полуотговоркой для Птолемея. Они сидели по-семейному рядышком, ее голова — у него на плече, когда неожиданно вошел Александр. Таис медленно подняла взгляд и поэтому пропустила вспышку в глазах Александра. Ее саму поразило то спокойствие, которое она ощущала. Ничего не дрогнуло, не шевельнулось, не оборвалось. Как будто она в сто первый раз играла сцену в привычном спектакле. Она не стала разбираться, откуда в ней эта сила — от слабости ли, летаргии ли, какая разница. Главное, и дальше сохранять спокойствие, держать паузу и не отвечать на задиристость врага, как говорил Неарх.

Птолемей же ощутил горячий прилив удовольствия от того, что в чем-то обошел Александра, что именно ему на плечо кладет Таис свою головку — не всегда понятную, но всегда прекрасную.

— Жаль, что помешал идиллии двух аркадских пастушков, — сказал Александр вместо приветствия.

И все же этот негодяй, этот эгоист, этот лицемер-притворщик умудрился довольно быстро «оттеснить» Птолемея от Таис, так, что они стали — вместе, а Таис — одна и по другую сторону рубежа. Александр заговорил Птолемея. Вот они уже смеются вместе, Александр обнимает Птолемея за плечи, а тот — на седьмом небе, его улыбка предназначается уже не Таис, а Александру. Он разъединил их такое непрочное, редкое единство и с чувством достигнутого успеха вскользь поглядывал на Таис. А она с равнодушием покорившегося судьбе человека принимала происходящее, как данность.

Александр послал к Сисигамбис, матери Дария, за кошкой, полечить живот Таис. Вот уже кошка, урча и мурлыкая, лежит на больном ее животе, греет и успокаивает. А кошка красавица, из редкой породы ванских кошек — белоснежная и с разноцветными глазами: голубым и зеленым.

— Кошку зовут Персия, но дело свое знает. Если ты считаешь, что ее имя оскорбляет твои национальные чувства, называй ее Элладой.

Таис по-прежнему не реагировала на его манипуляции, слабость оказывала ей в этом помощь. А Птолемей поддался. С чувством собственной избранности, гордый доверием государя, он отправился выполнять какое-то поручение царя, нисколько не сомневаясь в его важности и срочности. Они остались одни. Что ж, Александр, ты выбрал и подготовил поле для битвы. И эффект неожиданности произвел ты. Что дальше, великий стратег?

— Что ты такая неигривая сегодня?

— У меня нет сил играть в твои игры.

— Хорошая отговорка, умная.

Он сел на корточки перед ней, опершись на ее колени, привалившись к ним всем телом так, что ее ноги упирались в его грудь. Таис чувствовала его тепло и тяжесть, его мужскую сильную плоть. Опаловые глаза смотрели скептически-проникновенно, или, другими словами, нагло и вызывающе, в двух пядях от ее лица. Это был удар тяжелой артиллерии — «ворона». Но она решила побороться.

— Я не уйду, пока не загоню этого зверя.

— Что это? — проговорила она с невозмутимой улыбкой мраморной статуи.

— Я не уйду, сказал я себе, пока она не перестанет быть «букой» и не улыбнется мне. И вот…

— Я улыбнулась. Подумать только, — насмешливо парировала она, — опять получилось по-твоему.

— Да, какая тоска, все одно и то же. Почему ты не принимаешь мои приглашения и лишаешь меня своего общества? — спросил он по-прежнему шутливо.

— Потому что в моем обществе нет удовольствия.

— Ты теперь навсегда сделалась «букой»?

— Да, видимо, тебе придется поискать другое приятное общество.

Таис хотелось сказать «ты нашел», как о свершившемся факте, но она сдержалась и решила не падать так низко.

— Надеюсь, ты шутишь? Мур-р-р… — он помурчал вместе с кошкой. — Наш разговор напоминает мне детство. — Он интуитивно переводил разговор в другое русло. — Когда мне было лет 11, а сестре Клеопатре — 10, она тоже обижалась и так со мной разговаривала. Теперь ты напомнила мне ее еще и этими капризами.

— Я разве на нее похожа?

— Нет, абсолютно. Она похожа на меня. Просто я испытываю к тебе схожие чувства.

— Я тебе ее заменяю?

Даже отчужденный непривычный иронично-вызывающей интонацией, ее голос волновал Александра, как всегда. Он любил звук ее голоса и был рад, что снова слышит его. Ее афинское слегка шипящее «с», повышающаяся мелодика в конце фразы, то, как она вдыхала…

— Нет, ее нельзя заменить. Ты мне напоминаешь очень хорошее время — Гефестион из этого времени, и многое хорошее, лучшее во мне и в моей жизни. Когда все — впервые. Когда ты каждый день ожидаешь счастья и получаешь еще больше, чем ожидаешь. Это — святое, понимаешь, о чем я говорю?

— Как будто ты вдруг открыл глаза и увидел мир впервые. — Она поняла его.

— Да. Именно так. Первый уникальный раз, прекрасное начало всего. Клеопатра осталась там.

— Но она же есть, и вы увидитесь.

— Если это случится, то это будут другие Александр и Клеопатра. Той жизни больше нет.

— А Гефестион?

— А Гефестион есть, какой молодец, да, ему удался этот фокус. Он — чудесное исключение. — Александр улыбнулся кротко и счастливо.

— Какая она, Клеопатра?

— Умница, каким мне не быть, несмотря на то что ее пол для нее большое препятствие. Сильней меня — ибо она воюет с мамой, а это похлеще, чем с Дарием. А может, ей все легче, потому что разум преобладает в ней над чувствами. Как она спокойно отнеслась к своему замужеству! Хотя царские дети по любви не женятся.

— А как же твои родители?

— Исключение. Ну, а чем кончился этот брак по страстной любви? Любовь и власть… Любовь к власти оказалась сильнее любви. В борьбе за власть… друг над другом погибла любовь. — Александр задумался, рассеянно отвел глаза.

— Ты часто вспоминаешь дом и семью?

— Нет. Некогда думать о прошлом. Ну что, мы помирились? — вернулся он к началу разговора. — Придешь ко мне на пир?

— Я не в настроении. — Таис снова насторожилась.

— Кто тебя обидел? Мы оторвем негодяю голову, — он снова говорил в шутливом тоне, который она не могла переносить. — Не хочешь больше со мной дружить?

— Я хочу уехать…

— Куда уехать, враг вокруг, — не понял он.

— В Афины, — неожиданно для себя самой сказала Таис.

— В Афины?! — Александр изменился в лице и в полном смятении пересел на стул. — Ты шутишь?

Таис отметила, что этот вопрос он задал уже во второй раз.

— Ты не хочешь в Египет, ты не хочешь в Вавилон, в Сузы, ты хочешь в Афины? Что ты там забыла? Как можно не хотеть увидеть мир, если есть такая возможность?

— Не в том дело. Меня влекут чужие страны, но мне не хватает людей, которым я нужна, близких…

— Тая, я не верю своим ушам. Твоя дверь увешана венками в знак любви и почитания. Нет такого мужчины на свете, который бы отказался быть тебе «близким», нужным и всем, что бы ты ни выдумала!

— Есть, ты, например, — быстро вставила Таис.

— Я — не в счет… С другой стороны, что я делаю все время? Я стою на коленях и умоляю тебя прийти ко мне на ужин. И ты еще никому не нужна… Откуда у тебя эти мысли? От сидения на одном месте? Меня самого угнетает эта осада, ненавижу долгие остановки. — Он вдруг сделал Тир причиной своей досады и, так странно закончив свой монолог, на время погрузился в себя. Но потом вспылил снова: