Надежда… В наказание за то, что Прометей дал людям небесный огонь и люди вышли из-под власти богов, боги создали женщину по имени Пандора — «всеми одаренная», задуманную как орудие отмщения людям. Бессмертные подарили Пандоре ящик, заключавший в себе все земные беды и страдания. На самом его дне лежала надежда. Неосторожная Пандора раскрыла роковой ящик, и дары богов вылетели в мир людей, до этого не знавших несчастий и болезней. Лишь надежда зацепилась, задержалась на дне… Да только не Пандора виновница всех бед на земле, а боги! Почему они преподнесли ей такой подарок? «Надеюсь вопреки надежде», — говорит пословица. Вот и Таис так долго надеялась напрасно.

Сколько раз хотелось Таис отбросить ложь, условности, их дурацкий тон общения друг с другом, подойти к Александру и сказать: «Я люблю тебя. — Давно? — Целую вечность и полтора года, с той минуты, как увидела тебя в залитом солнцем Эфесе.

Почему я тебе не нужна?»


Покорение Финикии проходило успешно для Александра, любимца богов. Однако в Тире он действительно, как и предвидел, столкнулся с сильным сопротивлением. Выслав царю необходимые дары и продовольствие, тиряне не допустили его в город, где он собирался принести жертвы Малькарту Гераклу, своему предку по материнской линии. Отказ возмутил царя, ибо тем самым тиряне не соглашались признать его верховную власть, предпочитая сохранять нейтралитет. Они были непоколебимо уверены в крепости своих неприступных стен. Затем тиряне допустили роковую ошибку — вероломно убили его послов и сбросили их тела в море. Лишив их погребения, они совершили ужасное кощунство. Это развязало Александру руки, и он решил брать город.

Дело осложнялось тем, что крепость стояла на острове, отделенном от материка глубоким полуторакилометровым проливом. Тир имел флот и рассчитывал на помощь своей североафриканской колонии, Карфагена. За много веков существования Тира никто не смог взять эту мощную крепость. Александр, желавший быть первым и лучшим во всем, твердо решил нарушить традицию и свершить небывалое. Он любил браться за дела, превышающие человеческие возможности. Царь задумал засыпать пролив, построить мол и подвести по нему технику и войска для штурма, так как флота у нею практически не было. Предстояла гигантская работа!

Дело продвигалось сложно, ибо мол периодически размывался бурным морем или разрушался тирянами с кораблей. Строители и поставщики стройлеса из Ливана подвергались постоянным нападениям. Армия несла потери. Жизнь в лагере резко изменилась. О совместных пирах, охотах и развлечениях давно забыли. Все были по горло заняты постройкой мола и подготовкой штурма.

Таис все же переселилась поближе к пульсу жизни: в стан прачек и швейников, сопровождавших армию, — своего работодателя, но не в самый лагерь. Ей не хотелось видеть Александра — с глаз долой, из сердца вон. Хотя сердце считало по-своему, а ему, как известно, не прикажешь. Но Таис твердо решила приказать. Приказать смириться с тем, что жизнь такая и не может быть другой — ни за что и никогда. Она приказывала себе, что надо хоронить своих мертвецов — в данном случае, свою убитую любовь. Что надо учиться жить другой жизнью, а не биться до потери сознания головой в закрытую дверь. И быть счастливой в другом — только в чем? Что счастье начинается с нее самой, а не с кого-то или чего-то вокруг. Что преступно так терзать свою несчастную душу — для души надо оставлять радости, а трудности должна преодолевать голова. Все эти и многие другие хорошие мысли она повторяла, как молитву, день за днем, пытаясь ими вытеснить неотвязные мысли об Александре. Она упрямо решила опровергнуть истину о том, что в противоборстве разума и чувства всегда побеждает чувство.

Иногда у нее неплохо получалось «быть умницей», и она на какое-то время переключалась на что-то — книгу или дело, — но вдруг обрывок какого-то видения, воспоминания, какая-то фраза Александра проносилась в ее мыслях, и вся система обороны рушилась в миг.

Уже несколько недель она упорно избегала встреч с ним. Таис старалась загрузить себя занятиями и заботами или подолгу бродила по окрестностям, очень красивым горам, поросшим величественными ливанскими кедрами. Их ветви не провисали вниз, как у слей, а располагались параллельно земле, подобно крыльям гигантских птиц. С крутых высоких обрывов она часами любовалась грозным зимним морем.

Как-то лесная тропинка вывела ее к старому заброшенному храму Астарты Афродиты. Вид разрушенного сооружения, древних, поросших мхом и лишайником каменных глыб, архаическое изображение богини наводили на мысль о том, как проходящи и относительны для великого времени не только человеческие переживания, но и сама жизнь. А все наши мучительные поиски смысла, счастья и самих себя — не более чем тлен, суета сует…

Таис часто ходила туда, надеясь, что богиня пошлет ей поддержку и просветление.


Александр устроил редкий в последние месяцы ужин для друзей. Конечно, пригласил Таис, ведь они встречались только на пирах. Увидя Птолемея без нее, царь подошел к нему:

— А где же Таис?

— У нее болит голова.

— Голова? — крайне удивился Александр такой явной отговорке.

Птолемей пожал плечами и развел руками, мол, сам ничего не понимаю.

— Что-то серьезное?

Птолемей повторил свой бессильный жест.

Александр решил, что расспрашивать бессмысленно, вернее, все и так понятно. Понятней некуда. Она не хочет. Она-не-хочет. Надо с этим считаться. (Здесь ему хотелось поставить знак вопроса, хотя было ясно, что надо ставить точку.) Он вернулся к Гефестиоиу, тщательно пряча свое разочарование.

Он видел ее вечность, вечность назад… Говорил, смеялся вместе с ней, держал в руках — они танцевали, и Александр постоянно сбивался.

— Два шага вправо… Вправо! Ну, где право? — Таис хохотала, запрокинув голову.

— Ну, я молодец! Право от лево не отличаю.

— Это у тебя из области «поиски особого царского пути»?

— Нет, из области «видали дурака».

Тогда мир был еще в порядке. А сейчас она явно избегает его, это было очевидно. Значит, ей так надо? Значит, ей так надо.

За все это время он только раз видел ее. Проезжая по лесу, сквозь деревья разглядел ее коня у развалин храма Астарты, обрадовался, отослал сопровождение и тайком вернулся назад. Он заглянул внутрь и не сразу заметил ее среди живописных развалин — упавших колонн, больших гранитных блоков, поросших мхом и плющом; три стены частично сохранились, создавая защиту от ветра и чужих глаз. Таис сидела на коленях на усыпанной хвоей земле перед статуей богини, обнимала ее руками, билась головой о холодный гранит и сквозь слезы повторяла: «Это так, и не может быть иначе…»

У Александра упало сердце: «Таис!» Она обернулась, с ужасом вскрикнула, спотыкаясь, бросилась к своему коню и ускакала, оставив Александра наедине с безжалостной совестью. Он не поспешил вслед за ней не только потому, что его ждали неотложные дела. Какое-то другое чувство остановило его. Она не хочет. Значит, так ей надо. Проклятье! Хотелось или крушить все вокруг, или упасть в траву и плакать, как в далеком детстве, когда можно было еще плакать, если тебе горько, больно и плохо.

А что ты хотел, чудовище? Разве не этого? Гефестион хотел, ты согласился. Своим нежеланием встречаться она помогает тебе вырвать ее из сердца. Она взяла на себя эту грязную работу. И поделом тебе. Сколько можно было издеваться над живым человеком? «У тебя еще будет достаточно снегопадов в жизни». Негодяй, тебя же убить мало! Какими глазами она тогда посмотрела на него — глазами несчастной, обманутой шестилетней девочки.

— Александр, когда ты хотел послушать ритора?

Александр очнулся. Гефестион в пиршественном венке теребил его и озабоченно вглядывался своими глянцевыми глазами.

— Пусть сейчас.

Он наблюдал за Гефестионом, пока тот давал распоряжение: «Зевс Филий (покровитель дружбы), поддержи меня!»

Через пару дней он все же не выдержал и решил зайти к Таис, на минутку, ничего не значащий визит вежливости. Может, что-то прояснится. Вместо обеденного перерыва, который он проводил в лагере, поехал к ней. Но Птолемей опередил его.

— Будешь есть? — спросила Таис Птолемея вместо приветствия.

— Спасибо, я уже. Очень мало времени, не хотелось бы тратить на еду, мне надо возвращаться на мол, будь он неладен.

— Ну что там нового?

— Все малоприятные вещи. Западный ветер — нежный Зефир, тут что-то не очень нежный. Опять штормило и разрушило часть построенного. Тиряне совсем обнаглели, подплывают на лодках, обстреливают строителей. Снаряды, дротики, стрелы — все долетает, Александр приказал строить заграждения от них. Люди гибнут, Александр раздражен, так с ним тяжело, черный как туча…

— Я не могу больше этого слышать! — вдруг воскликнула Таис.

Птолемей удивленно посмотрел на нее и нахмурился.

— Но, Таис, что с тобой? Это моя жизнь, нас всех. Это то, чем занято мое время, моя голова!

— Извини, извини… Я не это имела в виду. Я виновата, извини, Птолемей! — В знак раскаяния она быстро обняла его и поцеловала несколько раз. Птолемей не преминул воспользоваться этим редким порывом. Он сжал ее и осыпал страстными поцелуями быстрее, чем она успела увернуться.

«О, Афина, ему нельзя класть палец в рот…» «Пожалуйста, пожалуйста, только не отстраняйся!» «Он совсем… соскучился по любви, одичал… Надо же было так оплошать!»

«Пожалуйста, позволь мне…»

«Он знает ко мне подход, негодяй».

«Не упирайся, умоляю, расслабься, детка. Вот так-то лучше, о, великие боги, как же ты меня возбуждаешь! Нет, еще не сейчас».

«Нет, еще не сейчас…»

«Спокойно, думай о чем-то… мерзком — об осаде. О, сокровище мое, вот такой ты мне нравишься! Мы откроем замочек и выпустим на свободу настоящую Таис — не эту грустную недотрогу. Я знаю, что ты любишь! А как я люблю! Очень хорошо, моя умница, ты — прелесть, ты — великолепна… О, великий Зевс!»