Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

Первый день ее новой жизни выдался погожим: щедрое солнце заливало беломраморный Эфес и сочную зелень гор — какая отрадная и обнадеживающая картина.

Итак, здравствуй, Азия, здравствуй, новая жизнь!

Корабль причалил, и Таис уверенно спустилась по пружинящим мосткам на пристань, огляделась, выбирая, к кому обратиться. В порту бурлила жизнь: потные грузчики сносили товар, сборщики налогов придирчиво осматривали и пересчитывали амфоры и тюки, менялы зазывали прибывших купцов, всюду, грохоча оружием, сновали солдаты. Таис оглянулась на обезьянку, испуганно закричавшую на корабле. Их и мальтийских собачек часто брали в морские путешествия для развлечения. Под навесом склада в ожидании погрузки сидела группа рабов, не азиатов, не выносливых скифов, а греков. Не иначе, как взятые в плен греческие наемники персидского царя. Персы всегда высоко ценили греческих гоплитов и их руками наводили порядок в своей империи, а те охотно шли на службу к самому богатому царю Ойкумены.

Только сейчас все изменилось. Македонский царь Филипп в результате 20-летних войн объединил разодранные на коалиции, постоянно враждовавшие между собой греческие полисы. Войны в Элладе происходили каждый год, подтверждая правоту философа Гераклита, назвавшего войну «отцом всего».

После неожиданного убийства Филиппа его преемник Александр впервые вынес войну за пределы Эллады и повел объединенные эллинские силы на заклятого врага Греции — Перса, перед которым греки дрожали или заискивали в последние 100 лет. Поход был задуман как акт отмщения Персу за разорение Эллады, учиненное 170 лет назад во время греко-персидских войн[1], победы в которых до сих пор воспевались кефаредами как самое славное деяние эллинов. Жизнь показала, что жажда мести, как и жажда наживы, не стареет. У Александра имелись и личные счеты к Персу: он был уверен, что убийца Филиппа был нанят персидским царем. На нем как на сыне лежал святой долг мести. Александр с ходу блестяще выиграл первое сражение у Граника, всего за три месяца в триумфальном шествии прошел пол-Малой Азии, от Геллеспонта до Эфеса, на причале которого сейчас стояла афинянка Таис.

Приметив группу македонских фалангистов, изнывающих от жары в своих доспехах, Таис решительно направилась к ним. Она выбрала стоявшего к ней спиной молодого человека без брони и оружия и потому не такого страшного. Вместо «густогривого» шлема на его голове красовался легкомысленный берет-кавсия. Именно он и решил дело.

— Хайре! — поздоровалась девушка.

Молодой человек обернулся и удивленно уставился на нее. Настолько удивленно, что даже забыл ответить на приветствие. Да и Таис как будто язык проглотила, опаленная его взглядом. Солдаты с удивлением и интересом следили за немой сценой.

— Я… ищу македонского командира Птолемея, сына Лага. Ты его случайно не знаешь? — наконец сказала девушка, когда таращиться и молчать стало просто неприлично.

— Знаю, — ответил молодой человек неожиданно низким голосом.

— Ты… не поможешь мне его отыскать?

— Конечно. Это рядом, я тебя провожу.

Он махнул солдатам, так и не вышедшим из оцепенения, и, не найдя сопровождающего девушку раба, сам подхватил вещи незнакомки. Они направились к лагерю.

— Ты кто?

— Таис, афинянка, — с запинкой ответила она, словно удивляясь собственному имени. — Только что прибыла на этом судне из Афин.

— Из Афин! По морю, запруженному врагом? — воскликнул македонец.

— Я умышленно выбирала самые убогие посудины и так, от острова к острову, благополучно добралась, хвала богам.

— А если бы попалась персам?

— Тогда бы мне не поздоровилось. Сам знаешь, что делают с пленными женщинами. Рабство бы удачей показалось.

— И ты не побоялась… Что же тебя так тянуло сюда?

— Наверное, судьба, — неопределенно ответила девушка.

Они прошли причалы, доки, склады и подходили к огромному палаточному лагерю, ровными квадратами разбитому на широкой, изрядно вытоптанной равнине.

— И как в Афинах?

— О! Под большим впечатлением от победы Александра у Граника. Очереди стоят, чтобы посмотреть присланные им трофеи персидского вооружения. Как странно, — вдруг промолвила Таис, глядя на море, в сторону, где лежала Греция и куда клонилось послеполуденное солнце. — Берег чужой, а море мое, родное с детства.

— Я вижу, ты любишь море.

— О, да! И оно меня, как видно, раз доставило сюда без приключений. А ты? Плавать умеешь?

— Я и читать умею! — ответил македонец со смехом[2]. Его глаза заискрились, широкая улыбка удивительным образом изменила красивое горбоносое лицо. Таис невольно засмотрелась.

— Пожалуйста, не подумай, будто я, как многие мои высокомерные соотечественники, считаю македонцев полуварварами. Я вас не знаю и потому не имею права судить. Но я слышала, что ваш царь учился у самого Аристотеля. А, как говорят, каков царь, таков и народ. И Птолемей вполне образованный человек.

— Ты его откуда знаешь, бывала в Македонии? — Он задавал вопросы таким тоном, что невозможно было не ответить.

— Нет, мы с ним в Афинах познакомились. Он сопровождал Александра, когда тот приезжал подписывать мир после Херонейской битвы.

— Четыре года назад, — кивнул парень и усмехнулся чему-то.

Они шли по полупустому лагерю. Основная масса солдат упражнялась на плацу, оставшиеся занимались приготовлением еды, стиркой, кормили животных, приводили в порядок оружие, что-то строили. Встречные воины отдавали честь молодому человеку. «Видимо, офицер», — подумала Таис.

— Мы пришли. Это палатка Птолемея, и он дома.

Девушка неуверенно кивнула, поблагодарила за помощь, потом спохватилась:

— А как же тебя зовут? Ты ведь первый человек, которого я встретила в Азии…

— Александр.

— О, как вашего царя, — рассеянно заметила она. — Благодарю, и пусть хранят тебя боги.

Она приняла от него свой баул, вздрогнула, нечаянно коснувшись его руки, смущенно улыбнулась, а потом повернулась и пошла прочь. Шафранового цвета платье, легкое покрывало, обмотанное вокруг бедер и переброшенное через плечо, косынка на черных кудрях — простая эллинка. Простая, да только все в ней было каким-то необыкновенным: ясные серые глаза, нежные черты лица, открытая улыбка и… Тайна.

Ее привела судьба, сказала она.

Он смотрел ей вслед, когда она, уже протянув руку к пологу входа, вдруг обернулась. Их взгляды скрестились на миг. Есть такие мгновения, которые способны перевернуть всю жизнь.

А в следующий миг молодой человек услышал знакомый голос, но не узнал его. «Таис! Не может быть! Ты, ты… Какое счастье!» Столько страсти и обожания в этом голосе молодой человек не слышал никогда. «Ах да Птолемей. Вот жучина. 4 года! Ну и хитер».

Птолемей, сын Лага, 26 лет от роду, был женат на дочери Антипатра, второго человека в государстве, оставленного наместником в Македонии. Ходили слухи, что мать Птолемея Арсиноэ была любовницей царя Филиппа, что вполне могло соответствовать действительности — Филипп не пропускал мимо себя ни хорошеньких женщин, ни юношей. Об этом хитром политике и храбром вояке в Элладе ходила слава, что он «красив, красноречив и пьет, не пьянея». Для правителя качества не лишние. Птолемей вместе с другими детьми знатных македонян учился вместе с Александром у Аристотеля в лесной школе в Миезе и теперь входил в число ближайших доверенных лиц царя.

После того как летом 338 года Филипп сокрушил последний оплот сопротивления своей власти в Элладе — фиванско-афинское ополчение при Херонее, о которой упомянула Таис, он послал своего 18-летнего сына, сыгравшего решающую роль в этой победе, в Афины подписывать мирный договор. Вопреки ожиданиям афинян, мир оказался не грабительским, напротив: Филипп предлагал им равноправное сотрудничество и участие в походе против Перса, сулившем большие выгоды. Позже в Коринфе были подписаны соответствующие соглашения, и Филиппа выбрали гегемоном — военным руководителем всеэллинского похода-освобождения греческих колоний Малой Азии от персидского гнета. Однако двумя годами позже 46-летний Филипп был убит своим телохранителем и бывшим возлюбленным, и армия провозгласила царем юного Александра.

С матерью наследника Олимпиадой — принцессой из Эпира — Филипп прожил в браке 20 лет. За год до своей смерти он разошелся с ней и женился на молодой македонянке Клеопатре. Эта свадьба явилась местом жестокой ссоры Филиппа с сыном, который перетерпел изгнание матери из царского дворца, но не снес личного оскорбления: дядя невесты пожелал молодоженам «законного наследника», намекая, что Александр по матери эпирянин. «Ты что же, собака, меня ублюдком считаешь!» — взорвался Александр. Однако пьяный Филипп принял сторону обидчика, потребовал у Александра извинений и даже в гневе поднял на него меч, но запутался в плаще и упал. «Вот, человек собирается в Азию, а не в состоянии пройти от ложа к ложу», — презрительно бросил Александр.

Преданный собственным отцом, царевич уехал в Эпир к матери. И хотя Филиппу со временем удалось помириться с сыном, прежние доверительные отношения уже не восстановились. Не помог ни возврат Олимпиады из Эпира, ни брак сестры Александра Клеопатры с ее дядей, эпирским царем, призванный укрепить пошатнувшиеся отношения. Именно на этой злополучной свадьбе Филипп пал жертвой покушения — средь бела дня, на глазах всего народа, в том числе собственного сына.