Сьерра почувствовала себя сельской простушкой.

Пока мужчины говорили о делах, Одра коротко рассказала Сьерре о текущих событиях в культурной жизни города. Казалось, Одра посетила все мало-мальски значительные спектакли и концерты и имела свое особое мнение о каждом из них. Она также сделала краткий обзор всех театров города и всех заметных артистов. И все это время Сьерру мучил вопрос, обедает ли она с обычной женщиной или с некой чуждой ей, чересчур утонченной дамой из высшего общества, прямо-таки воплощением известных критиков Сискела и Эберта.

Обед был потрясающим. Любой знаток кулинарного искусства поднял бы рейтинг Одры до десяти звездочек. Она принимала комплименты с налетом легкой небрежности, как бы забавляясь, и умело перевела разговор на тему ресторанов. Одра знала все самые роскошные. Знала также, где покупать высококачественное мясо, отменные овощи и фрукты. Цен разговор не касался.

Сьерра взглянула на Алекса и заметила, что тот находится под сильнейшим впечатлением от всего происходящего и особенно от самой Одры. А что если теперь ему нужна такая жена? Подавленная, Сьерра ела суфле из шпината. Оно таяло у нее во рту, а ей казалось, что сердце падает вниз, в пустоту, куда-то в желудок. Что же она подаст этим людям на обед во время ответного визита? Она умела готовить только нехитрые блюда. Да, мясо с картофельным пюре, безусловно, «пойдет на ура»! Или, может, любимое блюдо Каролины и Клэнтона — запеканка из тунца? Нет, существует определенная пища, придуманная исключительно с целью поразить изысканный вкус высших слоев общества!

* * *

— Ты сегодня какая-то тихая, — сказал Алекс по дороге домой.

Мысленно Сьерра представляла, как энергично упаковывает вещи и возвращается в Виндзор. Ей вовсе не понравилось вторжение мужа в ее мечты. Он, кажется, ничего не заметил.

— Одра старалась, чтобы тебе было уютно и комфортно.

— Думаешь, именно этого она добивалась? — спросила Сьерра, и сама удивилась холодности своего тона.

Сжав челюсти, Алекс смотрел прямо перед собой. Свет фар встречных машин то и дело освещал красивые черты его лица.

— Она предлагала взять тебя под свое крыло.

— Я не цыпленок.

— Прекрати, Сьерра. Она выросла здесь. И она легко может помочь тебе.

— Я запомню и отблагодарю ее достойным образом в следующий раз, но свою дорогу я найду сама, спасибо тебе огромное. Ты как-то дал мне карту, помнишь?

— Да, как оказалось, это весьма «полезная» вещица. В следующий раз попытайся хотя бы не заблудиться снова. Я не могу срываться в середине рабочего дня и искать тебя.

Больше они не сказали друг другу ни единого слова на протяжении всего пути. Вообще-то, и в течение следующей недели они едва ли перебросились парой слов. Алекс уходил рано, приходил домой поздно и всегда с дополнительной работой. Они обменивались обычными, ничего не значащими фразами: «Как прошел твой день?» — «Прекрасно. А твой?» — «Прекрасно». После чего Алекс устраивался перед телевизором и погружался в чтение газет, разложенных на кофейном столике, в то время как она мыла на кухне посуду, наполняла детям ванну, читала им книжки и укладывала их в постель.

Эту жизнь мог бы назвать чудесной только тот, кто обожает страдать.

Через десять дней и после четырех телефонных бесед с матерью Сьерра получила пакет по почте.

— Что это? — спросил Алекс, убирая с кофейного столика пухлую тетрадь в потертом кожаном переплете, чтобы разложить свои документы.

— Это дневник. Мама прислала его как подарок на новоселье.

Он передал его Сьерре.

— Выглядит старым.

— Так оно и есть, — с теплотой отозвалась она. — Он принадлежал одной из моих прародительниц — Мэри Кэт…

— М-м-м, — пробормотал он рассеянно, оборвав ее на полуслове, и сконцентрировался на работе. — Чудесно.

Его небрежный отказ от разговора больно задел ее. Сьерре следовало этого ожидать, ничего удивительного, что Алекс не слушает ее. Теперь он вообще редко слушает. Все, что действительно его интересует, так это его драгоценная работа.

Она вышла из комнаты в горьком молчании. В спальне даже не повернула выключатель. Сквозь оконное стекло проникало достаточно света. Кроме того, полумрак как нельзя лучше подходил к ее мрачному настроению. Она откинула покрывало на кровати и скользнула в прохладу простынь. Повернувшись на бок, Сьерра увидела положенный ею на прикроватную тумбочку дневник. Она протянула руку и, задумавшись, быстро пробежала пальцами по мягкому кожаному переплету.

Уж во всяком случае, Мэри Кэтрин не будет против провести с ней некоторое время.

—*—

Мама говорит, что жызнь в глуши, еще не причина, чтобы быть неграмотной. Ее папа был абразованым человеком и ни хотел, чтобы в ево семье были дураки. Пастор принес книги и титради, в каторых пишут, от тети Марты, и теперь, когда снегу намело до самых окон, у нас полно времени для их чтения. Папа сидит и покуривает у комина, а мама читает Библию.

Мэтт ни очень любит писать. Он рисует волков с бальшими клыками, из-за каторых мне снятся ночные кашмары. Однажды он нарисовал мои волосы. До сих пор рисунок висит над моей краватью. Я бы хотела, чтобы он рисовал птичик и цвиточки вместо волков. Всего-то одново волка он и видел за всю свою жызнь, и то мертвово. Ево ели черви.

Лукас и не рисует, и не пишет, и не читает. Он говорит, что папа не умеет, значит и ему никчиму. Папа повел его в деревянный сарай чтобы слушал маму, но он ни стал лучше, кагда вернулся назад. Тогда папа дал ему ружье и послал ево на охоту. Три дня он ни вазвращался. Мама думала что ево задрал медведь или еще что, но он вернулся, таща оленя. Папа рассмеялся и дал ему чашку рома. Мама была злая как оса, каторую выгнали из гнезда, но после этово она ни заставляла Лукаса читать или писать.


Дорогая Мэри Кэтрин,

пожалуйста, поупражняйся в написании следующих слов и затем напиши коротенький рассказ, употребляя их. Я люблю тебя и связываю с тобой большие надежды.

Мама.


Жизнь/Жить тетрадь образованный цветок пока возвращаться удовольствие необходимо


Если ты хочешь быть образованным, то у тебя нет выбора. Всю свою Жизнь до самой смерти тебе придешься писать и читать. Ты не можешь быть просто цветком или волком и Жить в свое удовольствие. Тебе все время необходимо возвращаться к своему столу и роботать в своей тетради, пока тваи пальцы ни свидет судорогой.


придется работать твои не сведет

придется работать твои не сведет

придется работать твои не сведет

придется работать твои не сведет


Упрямство не к лицу юной леди.

Упрямство не к лицу юной леди.

Упрямство не к лицу юной леди.

Упрямство не к лицу юной леди.

Упрямство не к лицу юной леди.


«ВЕСНА»


Весна — это время, когда тает снег и распускаются цветы. Папа и Мэттью вспахали землю, и мне пришлось пойти в лес и собирать цветы там. Я люблю собирать цветы в лису, но мама безпокоится, как бы меня не утащили иньдейцы. Однажды один заходил в дом и просил еды. Мама дала ему немного еды, и с тех пор я его не видела. Думаю, ему не очень-то понравилась мамина стрепня.

Весна — это еще когда Мэтт копается в земле в огороде, где мама выращивает овощи. Каждого выкопанного им червя я кладу в жестянку для рыбалки. Я люблю ловить рыбу, но ненавижу есть ее. Лукас рассказывал мне о мальчике, каторый подавился рыбьей костью и умер. Мама сказала, что он морочил мне голову, но с тех пор я рыбу не ем.

Папа говорит, что весна — время встреч и ухажываний. Я спросила его, что такое время ухажываний, и он сказал, что это когда у молодых мущщин играет кровь. Кагда я спросила, что он имеет в виду, мама строго посмотрела на него, и он ушел и не стал расказывать. Позже я спросила у Мэтта, но он покраснел и тоже не сказал ничего. Лукас сказал, что ухажывания — это кагда папа повел нашу корову к быку Грейсонов. Мэтт велел ему заткнуться, и Лукас ударил ево, а папа прибежал разнимать их, чтоб они не убили друг друга. Мне все сильнее хочется знать, что такое ухажывания.

Весна — это когда приходит пастор, встает на пень и призывает священный огонь на наши головы. Он кричит о БОГЕ, СПАСЕНИИ и ХРИСТОВОЙ КРОВИ. Люди приходят отовсюду, чтобы увидеть его. Он так распаляется, что делается красный как рак. Мама говорит, что ево снидает ревносьть по Господе. А папа говорит, что он просто ненормальный. Но каждый раз, кагда он приходит, мы ходим туда и смотрим со всеми вместе. Он самое лучшее развличение в нашей округе.

Пастор всегда заканчивает проповедь у реки. Он очещает людей от грехов и говорит, что они умерли и воскресли со Христом. Мама говорит аминь и плачет каждый раз, кагда ково-то окунают в воду и папа приходит из леса с запахом виски и табака.

Мама и я посодили кукурузу и тыкву и кормовую репу и немного моркови. Мама дала мне горсть семян и спросила меня, что я вижу, и я сказала семена. Она спросила, живыми ли они выглядят, и я сказала, что они выглядят как камушки. Она сказала, что я права, но кагда мы закопаем их в землю, они оживут, прорастут, а потом мы соберем урожай. Я сказала, что они станут тыквой. Она сказала, что когда мы посадим семена, Бог смягчит их и польет их и с Его помощью они прорастут. Она сказала, что так же и с людьми.

Прошлым летом умер старый Шмидт, и его тоже закопали в землю, но из нево почему-то ничего кроме сорняков не вырасло. Лукас сказал, что ево съели черви. Теперь я поняла, почему ничего не вырасло.


«КОЛОДЕЦ»


Колодец очень глубокий и очень темный. Поначалу, кагда спускаешься, там нимного прохладно, но если остаешься надолго, становится холодно. Стены влажные и скольские и можно слышать, как по ним стекает и капает вода. Кагда смотришь вверх, можно увидеть кусочек голубого неба, если только Лукас не накроет колодец крышкой. Тогда ты уже ничего не видишь. Ты только слышишь свой крик. Лукас снял крышку и прокричал мне вниз, что я трусливая курица. Я заголосила, что я не трусиха. Он сказал, докажи, и снова задвинул крышку. Я просидела на ведре весь день, так что он теперь будет знать.