— Сила, — пояснила я. — Что бы ни обрушилось на тебя, мадонна, ты имеешь силу, позволяющую все вынести. Эта карта, несмотря ни на что, знаменует успех.

Я не сказала всего, что интуитивно знала. Силу придется выжать до последней капли, а победа будет завоевана дорогой ценой. Я смотрела на карту испуганными глазами, но на моем лице ничего не отражалось.

Катерина прижала палец ко рту и серьезно кивнула.

Я молча перевернула третью карту.

На ней был изображен человек, висящий на виселице вверх ногами, привязанный веревкой за лодыжку. Свободная нога была согнута в колене, вместе конечности образовывали перевернутую арабскую четверку.

— Повешенный, — прошептала я.

Эта карта тоже не нуждалась в пояснениях. На глаза мне вдруг навернулись слезы.

Катерина увидела это и, желая утешить, взяла меня за руку. Она наверняка решила, что я предвижу ее смерть.

Я перевела дух, а потом сказала:

— Здесь скрыто два возможных исхода. Выбор за тобой, мадонна. Но у тебя в любом случае есть силы, чтобы все вынести.

Только тогда я зарыдала в голос. Катерина обняла меня, и мы заплакали вместе, прямо как сестры.


Потом графиня снова ушла танцевать и вернулась уже под самое утро первого дня Рождества. На рассвете я осторожно выбралась из постели, оделась в темном чулане и решила достать переплетенный в кожу сборник сочинений Фичино, так великодушно подаренный мне сером Джованни.

Я захватила книжку в столовую Парадиза, где надеялась найти завтрак, однако в комнате никого не оказалось, и вся крепость была погружена в тишину, как будто народ вымер. Я вошла в пустынную столовую, где рождественский костер уже превратился в белые хлопья золы. Шли тихие часы, я читала размышления Марсилио Фичино о душе, Боге, устройстве Небес, о правильном применении магии, с помощью которой надобно просветлять людей.

Я была полностью погружена в книгу, пока меня не вернул в реальность приглушенный звук горна. Я закрыла книгу, поспешила на стену, нависающую надо рвом, и поглядела вниз.

На краю рва, перед рядом собственных пушек, сидел на боевом коне сам главнокомандующий папской армии, сопровождаемый герольдом. На Чезаре Борджа была черная бархатная туника с пышным гофрированным воротником из светлого атласа. Его плащ из точно такой же ткани, подбитый белым горностаем, украшала толстая золотая тесьма. Берет на Чезаре тоже был черный, с большим белым пером, которое трепетало на ветру. Его образ дышал сдержанной элегантностью.

Наконец-то я рассмотрела лицо Чезаре Борджа: оно хорошей формы, но рот маленький, профиль почти плоский, нижняя челюсть слишком уж выдается вперед. Но обо всех недостатках заставляли позабыть прекрасные темные миндалевидные глаза и ресницы, черные и густые, как будто насурьмленные. У него были красиво изогнутые брови, благодаря которым глаза казались еще выразительнее. Худощавое лицо очерчивали скульптурные скулы, прямой нос отличался идеальными пропорциями. Волосы цвета воронова крыла, без всяких локонов и кудряшек, спадали до плеч. Он носил аккуратно подстриженную бородку и тонкие усы по парижской моде.

Если госпожа Форли была прекрасна, то Чезаре Борджа, без сомнений, оказался красавчиком.

— Позови свою хозяйку! — прокричал он.

Я кинулась в покои Катерины и разбудила ее. Она услышала имя Борджа и мигом вскочила на ноги. Я поспешно одела ее в платье, в котором графиня была накануне, убрала под вуаль растрепанные волосы.

Минут через десять госпожа Форли взошла на стену, с виду спокойная и самоуверенная. Несмотря на мороз, Катерина не надела плаща, хотела, чтобы Чезаре видел: она по-прежнему грациозна, стройна и хороша собой. Графиня подошла к парапету, чтобы приветствовать Борджа, а я осталась у нее за спиной.

Катерина посмотрела вниз, ее брови немного приподнялись от удивления, когда она заметила, как хорош собой молодой Борджа. На губах госпожи Форли расцвела улыбка.

— С Рождеством, ваша светлость, — прокричала она, и Чезаре отозвался:

— И тебе счастливого Рождества, мадонна Катерина. — У него был глубокий, звучный голос, который запросто перекрывал шум ветра.

В ответ на это оскорбление Катерина снова слегка, едва заметно, приподняла брови. Она обратилась к Борджа как к герцогу, а он к ней — как к простой горожанке, забыв о титуле.

— Мадонна, по случаю праздника я привез добрую весть, — продолжал Борджа. — Будучи человеком великодушным и добрым, Папа Александр протягивает тебе руку дружбы. Он приказал мне снять осаду и лично сопроводить тебя в Рим.

Катерина встала на самый край стены, что было весьма опасно, и заявила:

— Боже, как щедр его святейшество! Поручаю тебе передать ему, что я совершенно счастлива здесь, в Форли, поэтому вынуждена отклонить великодушное приглашение.

Улыбка Борджа несколько угасла, однако он тут же взял себя в руки.

— Мадонна, по закону Форли больше не принадлежит тебе, такова расплата за попытку убийства Папы. Однако я не собираюсь обижать столь храбрую и прекрасную даму. Его святейшество всегда готов даровать прощение из жалости. Поэтому мы просто хотим передать тебя в руки закона.

Катерина перестала улыбаться и прокричала вниз:

— Я не признаю закона, который служит орудием злодеев!

— Мадонна, ты не в себе, — с готовностью отозвался Борджа. — Это понятно, учитывая сложившуюся ситуацию. Должно быть, тебе трудно осознать, что у тебя в Равальдино девятьсот человек, тогда как у меня пятнадцать тысяч. Сдавайся, и мы с его святейшеством гарантируем твою безопасность. Более того, в знак нашего расположения мы делаем тебе щедрое предложение: приезжай с детьми в Рим, мы дадим тебе имение и назначим хорошую пенсию.

Катерина не сдвинулась с места и прокричала:

— Если я сдамся, ты сделаешь со мной все, что тебе заблагорассудится. Твое слово ничего не стоит.

— Неправда! — возразил Борджа. — Истории известны правители, которые сделали мудрый выбор, сдались, после чего жили еще долго и счастливо. Разве ты не хочешь увидеть, как твои сыновья подрастают, становятся правителями? Или ты предпочитаешь обречь их на смерть?

— Ты хочешь узнать, здесь ли мои сыновья? — Катерина вспыхнула и заявила: — Вот что я скажу, сударь!.. История доказывает, что храбрый оставляет след, а о смерти труса люди быстро забывают. Я дочь своего отца, не глупа и не боюсь смерти.

Охваченная гневом, она так перегнулась за край стены, что я невольно шагнула вперед и на всякий случай схватила ее за руку.

— А я сын своего отца, — ответил Чезаре нетерпеливо. — Клянусь своей фамилией, если ты добровольно поедешь со мной, никто в Равальдино не пострадает. Даже твоя хорошенькая камеристка, которая, кажется, наделена здравым смыслом. — Он улыбнулся мне, и что-то в его волчьем оскале показалось мне тревожно знакомым. — Ты ведь не хочешь, чтобы она умерла или с ней приключилось что похуже? — Герцог Валентино обратился ко мне: — Как тебя зовут, красотка?

— Дея, — автоматически ответила я, прежде чем Катерина оттолкнула меня в сторону.

— Дея, — повторил он, улыбаясь. — Надеюсь, Дея, скоро мы познакомимся поближе.

— Можешь клясться именем Борджа! — прокричала Катерина. — Только идиот или сумасшедший поверит тому, кто его носит!

На этом разговор окончился. Катерина развернулась и повлекла меня за собой в крепость.


Рождество миновало, следующий день был посвящен святому Стефану, поэтому перемирие продолжалось.

Все в крепости наслаждались днем отдыха, свободным от утомительной муштры графини, но сама Катерина отправилась на военный совет, который держала со своими командирами. Она вернулась через час, и на ее губах играла легкая уверенная улыбка.

Незадолго до полудня за стенами крепости снова зазвучал горн. Как того требовала традиция, капитан папской армии явился еще раз, предлагая мир. Теперь Катерина тянула время. Она наконец-то появилась на стене, поглядела на своего противника, но не произнесла ни слова.

— Приветствую тебя, мадонна, — бодро прокричал Борджа, размашистым жестом сдернул с головы берет и низко поклонился в седле. — Надеюсь, у тебя было веселое Рождество.

— И вашей светлости тоже привет, — любезно отозвалась Катерина. — Ты уже одумался и приказал своим людям сворачивать лагерь?

Герцог добродушно рассмеялся в ответ на это предположение.

— Пока нет. — Он казался вполне серьезным, хотя и говорил легкомысленным тоном. — Я понял, что предложение, которое я сделал вчера, нуждается в пояснениях. Как тебе известно, почти все мое войско состоит из французских солдат и офицеров, принесших клятву верности королю Людовику. Я уже обсуждал наше положение с бальи[10] Дижона, который прибыл вместе со мной. Он обязан следить за тем, чтобы с воинами короля и пленными обходились согласно законам Франции. Ты знаешь, мадонна, что по этим законам женщин на войне нельзя брать в плен? Если ты окажешься под властью бальи, он будет обязан защищать тебя, пока не доставит в безопасное место. Согласись на это, и я позабочусь, чтобы ты благополучно прибыла в Рим или в любой другой город по твоему выбору.

Госпожа Форли задумчиво наклонила голову и после минутного размышления ответила:

— Если ты хочешь, чтобы я доверила тебе свою жизнь, сделай то же самое для меня. Я прикажу опустить мост. Войди в ворота, и мы подробно обсудим твое предложение. Твой горнист сможет пока сходить за бальи Дижона. Я хотела бы поговорить с ним лично. Если вы любезно согласитесь подписать соответствующую бумагу…

Она умолкла, потому что неудержимый хохот Борджа заглушил ее слова. Он запрокидывал голову и шлепал себя по ноге, отчего лошадь под ним нервно всхрапнула. Отсмеявшись, Борджа произнес:

— Повторю то, что ты сказала вчера, мадонна: я сын своего отца и неглуп. Не сомневаюсь, что ты была бы счастлива, если бы тебе удалось заманить меня в крепость!