Как будто бы я могла призвать ангела теперь, по прошествии стольких лет, когда все уже осталось позади. Вряд ли он желал спуститься с небес и спасти нас всех.


Лишенный парчи и бархата, ковров, картин, гобеленов и изысканной мебели, Парадиз сделался пустынным и призрачным, наши голоса отдавались эхом от голых стен и полов. Не звучал детский смех, не слышалось голосов слуг, вместо того доносились отрывистые приказы командиров, которые муштровали солдат во дворе. Катерина отпустила всех домашних слуг, которые испугались грозящего вторжения, велела мне переехать в ее спальню и ночевать в одной постели с ней. Зима была уже не за горами, и серое небо, постоянно сочившееся дождем, лишь добавляло нам пессимизма.

Однажды глубокой ночью, за несколько часов до рассвета, я проснулась от раскатов грома и поняла, что Катерины в постели нет. Я негромко позвала, но не услышала ответа. Обеспокоенная, я зажгла лампу. Госпожи не было в комнате, поэтому я встала и босиком пошла по холодному каменному полу Парадиза, отыскивая ее.

Я интуитивно свернула в узкий, тесный коридор, ведущий к уборной. По ночам Катерина обычно предпочитала пользоваться горшком, особенно в холода. Каждое утро я выносила его в уборную и выливала содержимое в ров с высоты в несколько этажей.

Очевидно, этой ночью все было иначе. Я увидела, что дверь уборной открыта и внутри горит свет. Заткнув нос от вони, я заглянула в каморку и обнаружила там Катерину.

Она была так поглощена своей работой, что не услышала моих шагов. На каменной скамье, подальше от отверстия, над которым полагалось делать свои дела, стояла лампа, рядом с ней я увидела плоскую миску, дно которой едва закрывала какая-то жидкость. Здесь же лежал пергамент и валялся на боку чудесный флакон из перламутра, заткнутый пробкой. Лицо Катерины до самых глаз закрывал старый шерстяной шарф, на руках у нее были толстые кожаные перчатки для верховой езды. Она старательно макала в жидкость на дне миски кусочек нечесаной шерсти размером с монету, затем быстро, не давая высохнуть, пропитывала ею пергамент и дожидалась, пока влага впитается.

— Яд! — не удержалась я, вдруг догадавшись о сути происходящего.

А я-то недоумевала, зачем она оставила в крепости такую дорогую вещицу, не отправила ее во Флоренцию.

Катерина снова макнула шерсть в жидкость, затем повернулась ко мне. Ее голос был заглушен шарфом, но жесты оказались предельно ясными. Мол, ничего не трогай и немедленно уходи.

Я вернулась в постель. Когда Катерина наконец пришла, без шарфа и перчаток — скорее всего, они отправились в ров под стеной, — у нее в руке был перламутровый флакон. Она скрылась в чулане и спрятала его на дне одного из двух оставшихся сундуков. Потом госпожа вышла, и я поливала ей из кувшина, пока она мыла руки над тазом.

Когда графиня вытиралась, я снова спросила:

— Это же яд, мадонна, ведь правда? — В моем голосе звучало явное неодобрение.

Катерина забралась в постель, натянула на себя покрывало и сказала совершенно обыденным тоном:

— Это подарок от Родриго Борджа, сделанный им много лет назад. Я просто возвращаю его… без флакона. — Она помолчала. — Пергамент сохнет на подносе в уборной. Ни к чему там не прикасайся, иначе умрешь. Когда высохнет, я все сделаю сама. Задуй, пожалуйста, лампу.

— Значит, ты задумала убить Папу. — Это казалось мне безумным, немыслимым… однако, зная, каков Родриго Борджа, я почти не ужаснулась.

— Считай это опережающим ударом, — пожала плечами моя госпожа.

— Но если тебя уличат, то убьют!

— Слушай, они и так собираются меня прикончить! — возмутилась она. — Да и какая разница, нападать на Чезаре Борджа с мечом или вот так? Гаси уже лампу!

Я подняла стеклянный абажур, загасила пламя пальцами и забралась под одеяло. Лежа без сна, я прислушивалась к буре и ужасалась тому, что учинила моя госпожа. Я думала обо всех кардиналах, погибших от рук Борджа, о тысячах невинных людей, убитых в Романье из-за его алчности.

Внезапно убийство показалось мне разумным выходом, даже необходимостью, а Катерина — настоящей героиней.


Когда пергамент высох, Катерина натянула две пары кожаных перчаток и своей рукой написала письмо его святейшеству, умоляя о милосердии и прося как-нибудь уладить дело. После чего она запечатала письмо и завернула его в отрез пурпурного бархата, любимого цвета гордых Сфорца. Все это было уложено в футляр, вырезанный из кедра, и отправлено в Рим с курьером.

Убийство не удалось. Увидев футляр и узнав, что он от Катерины, Папа Александр не стал его открывать, а немедленно бросил привезших его людей в подземелье замка Сант-Анджело. Глава делегации, посланной из Форли, немедленно признался во всем.

В конце ноября в Риме состоялись торжественная месса и всенародные празднования по случаю чудесного спасения его святейшества от злобных убийц из Форли. На церковной площади Александр обратился к народу, в особенности к гражданам Флорентийской республики. Он предупреждал, что всех ждут плачевные последствия, если кто-нибудь окажет поддержку этой дщери греха. У Чезаре и его отца появился отличный предлог, чтобы призвать графиню к ответу и наказать так, как они сочтут нужным.

Катерина никогда не отказывалась от ответственности за свои поступки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Наступил декабрь, вместе ним явился Чезаре Борджа с пятнадцатитысячной армией. С пятью сотнями швейцарских наемников он подошел к стенам Имолы, и городской совет с готовностью распахнул перед ним ворота. Не успел Борджа приехать, как город уже стал его… А спустя еще несколько минут местные жители жестоко пожалели об этом. Страшные швейцарцы немедленно приступили к грабежам, а Чезаре велел собрать и привести к нему самых красивых женщин Имолы. Ходили слухи, что он изнасиловал всех, по одной каждую ночь, держал при себе рабынями, пока они не надоедали ему.

Однако крепость Имолы не сдалась. Ее кастелян Диониджи Нальди был безгранично предан Катерине и несколько дней держал оборону, отбиваясь от армии Борджа, несмотря на то что был ранен в голову. Он послал весточку графине, спрашивая, может ли сдаться превосходящим силам противника. Чезаре был настолько поражен верностью Нальди и его воинов, что выделил эскорт, который проводил раненого кастеляна до дома.

Услышав, что город потерян, Катерина отправила Оттавиано во Флоренцию, к братьям. Молодой человек не сильно протестовал и с готовностью покинул крепость раньше, чем войска Борджа подошли к Форли.

Не он один боялся приближавшейся армии. На следующий день двое горожан из числа старейшин Форли испросили у Катерины аудиенции в Равальдино. Она приняла их, ожидая услышать обещание, что горожане будут стоять за нее. Вместо этого ей сообщили, что жители Форли тоже собираются открыть Чезаре ворота. Когда графиня потребовала объяснить, с чего вдруг настроения горожан переменились, старейшины признались, что это Луффо Нумаи убедил их сдаться без боя. Он явно хранил верность тому, у кого больше армия.

Разъяренная Катерина направила пушку на палаццо Нумаи, но были сумерки. Мы так и не поняли, получил ли дом какие-нибудь повреждения, стояли у пушки и наблюдали, как клубы серного дыма рассеиваются в воздухе.

Потом Катерина с озабоченным видом обернулась ко мне.

— Идем.

Я пошла вслед за ней в Парадиз, где по ее требованию надела самый теплый зимний плащ и крепкие башмаки. Держа в руке лампу, Катерина порылась в сундуке, стоявшем в чулане, где хранился перламутровый флакон для духов, и вытащила большой черный ключ, затем жестом поманила меня за собой в коридор, ведущий к уборной. Посреди этого прохода графиня остановилась, опустилась на колени и пошарила рукой по темной деревянной панели на западной стене. Я услышала слабое звяканье и с изумлением увидела, как панель отошла в сторону. Вместе с Катериной я заглянула в дыру и ощутила вонь сточной канавы и плесени. Моя госпожа опустила в отверстие лампу, и в ее свете проявилась призрачная шахта, уходящая вниз. В стену, покрытую плесенью, были вделаны металлические перекладины.

Катерина поставила лампу на пол, схватилась рукой за верхнюю перекладину, нащупала нижнюю ногами и осторожно спустилась в дыру.

— Это не так-то просто, — сказала она. — Подоткни юбки и следи, чтобы не наступить на плащ. Холодно, но без перчаток будет легче. Просто спускайся на звук моего голоса.

Скоро ее голова скрылась в шахте. Я вздохнула и полезла за ней. Металлические перекладины были скользкими и обжигающе холодными. Мне приходилось цепляться изо всех сил, чтобы не сорваться вниз. Чем ниже мы спускались, тем темнее становилось вокруг, тем отчетливее я замечала пронизывающий холод и вонь.

Прошло несколько мучительных минут, и голос Катерины донесся откуда-то снизу:

— Я уже на земле. Приготовься прыгать. Я буду у тебя за спиной и поймаю. Не бойся, ты не упадешь.

Я нашаривала ногой следующую перекладину, но чувствовала только камень. Катерина схватила меня за пояс, я глотнула для храбрости воздуха и разжала руки. Мои ноги тут же оказались на твердой земле, я рассмеялась и выдохнула.

— Тихо! — шикнула Катерина. — Нас могут услышать солдаты.

Я развернулась к ней лицом. Глаза привыкли к темноте, я видела ее силуэт, но не различала черт лица. Мы оказались в щели между стенами крепости, стояли на голой земле, и нос подсказывал мне, что сточная канава где-то поблизости.

— Теперь поверни налево и сделай два шага вперед.

Я так и поступила и едва не споткнулась о крышку люка. Катерина взяла меня за руку и положила мою ладонь на веревку, которая использовалась вместо обычного кольца. Люк распахнулся в кромешную тьму.

— Там подземный ход, — прошептала она мне на ухо. — Вчера ночью я сама по нему ходила, пока ты спала, хотела убедиться, что проход ничем не завален. Он тянется вдоль городских стен и выводит в оливковую рощу. Дея, ты должна бежать. Еще день-два, и по улицам Форли промарширует армия Борджа. Но я договорюсь, утром в роще тебя будет ждать лошадь. Я хочу, чтобы ты поехала во Флоренцию и воспитала моего маленького Джованни.