Через три недели Катерина благополучно разрешилась здоровым сыном Джованни Ливио. У Джироламо был повод торжествовать: с тремя сыновьями род Риарио-Сфорца уж точно просуществует не меньше двух поколений. Однако, сломленный потерей богатства и почета, он целыми днями напивался и развлекался игрой у себя в столовой, не задумываясь о том, что у него больше нет источника дохода, поскольку подданные не платят налогов. Все вопросы управления и финансов он возложил на свою талантливую жену, которая и без того была занята ремонтом нового жилища. В то же время он злился на нее, поскольку на фоне отваги Катерины его трусость делалась особенно очевидной. Однако муж больше ни в чем не ограничивал жену, вероятно, втайне все-таки восхищаясь ее смелой попыткой удержать крепость Сант-Анджело. Это чувство графа в конечном итоге обернулось огромным счастьем для меня лично.

Всем секретарям, писцам, персональным помощникам, служившим графу Джироламо в Риме, платил Ватикан, за исключением четырех человек: престарелого камердинера Никколо, управляющего, виночерпия и Луки. Теперь, когда хозяин отошел от политических дел и проводил все дни за игровым столом, у Луки было много свободного времени, и он помогал другим. Когда его услуги на половине графа не требовались, он выполнял поручения графини, а значит, проводил много времени рядом со мной.

Вероятно, присутствие Луки напомнило Катерине о его любви ко мне, или же она заметила, какими глазами мы смотрим друг на друга. Мне хочется думать, что так оно и случилось, а я просто до сих пор недооценивала свою госпожу.

Однажды я помогала престарелой Марте менять постельное белье в спальне Катерины, и графиня вошла в комнату. Она родила всего две недели назад и до сих пор чувствовала слабость, но главное состояло в том, что Катерина шла от мужа, который еще до полудня успел напиться и играл в кости со своими новыми друзьями: распутными братьями Орси и вспыльчивым Людовико Пансекко. Джироламо установил игорный стол в своей личной столовой наверху, которую назвал Залом нимф, поскольку на обоях там были изображены обнаженные полубогини. Обычно после подобных встреч с супругом Катерина становилась злой и раздраженной, однако сегодня, поглядев на нее, я увидела, что она пытается спрятать улыбку, а ее глаза необычайно ярко блестят.

— Дея! — весело заявила она. — Я хочу поговорить с тобой наедине.

Графиня выразительно посмотрела на Марту, которая удалилась с той поспешностью, на какую были способны ее старые кости. Я заправила простыню, разгладила ее ладонями и подошла к госпоже.

— Мой муж не слишком любит вспоминать о крепости Сант-Анджело, — начала Катерина. — Однако мне кажется, что до него наконец-то дошло, что я пошла ради него на риск, достойный вознаграждения. В итоге он согласился выполнить одну мою давнюю просьбу. — Она выдержала паузу для пущего эффекта, внимательно глядя мне в лицо и ожидая, что я пойму ее с полуслова.

Я же молча ждала продолжения. Как раз в этот миг меня осенило, что детское белье тоже пора отдавать в стирку, а нянька Лючия явно не может присматривать за четырьмя малышами и одновременно тащить грязные простыни к прачке, загруженной работой.

Видя, что мои мысли витают где-то далеко, Катерина вздохнула и откровенно высказала свое удивление:

— Дея, неужели ты не догадываешься, к чему я клоню? Джироламо согласился на твой брак с Лукой.

Я заморгала, глядя на Катерину, пытаясь понять смысл ее слов, но так и не смогла, поскольку это было просто невероятно.

— Что?

Она улыбнулась и повторила фразу.

Я тяжело осела на край кровати.

Катерина встала передо мной, взяла за руку и радостно спросила:

— Дея, неужели ты не поняла? Ты получишь своего Луку! Остается лишь назначить день.

Когда снова смогла говорить, я прошептала:

— Моя госпожа!..

Я вовсе не собиралась этого делать, однако в следующее мгновение уже стояла, крепко обнимая ее, как будто мы и в самом деле были сестрами. Катерина, удивленная моим порывом, сначала отпрянула, но сейчас же сама меня обняла.

— Спасибо, — сказала я, прижимаясь к ней щекой. — Спасибо…

— Тебе не кажется, что нам следует сообщить новость и Луке тоже? — лукаво прошептала она мне на ухо. — Граф явно не в состоянии это сделать.


Меньше чем через месяц мы с Лукой поженились в главной городской церкви Санта-Кроче, которая называлась еще и Дуомо. Лука лично договорился со священником, сказал ему, что будет скромная свадьба, куда приглашены только свои. Он не потрудился упомянуть, что среди этих «своих» будет и правительница Форли, которая во время церемонии скрывалась под густой вуалью. Джироламо, разумеется, никуда не пошел, а остался напиваться в своем Зале нимф.

Я не могла позволить себе подвенечное платье и удовольствовалась самым лучшим летним, серебристого шелка с черной кружевной отделкой, которое захватила с собой, еще отправляясь на поле боя под Пальяно. К моему удивлению, Лука тоже выбрал тунику из серебристой парчи с чернильным пятном у подола. Я улыбнулась, заметив такой непорядок, и, нисколько не покривив душой, сказала, что он просто великолепен. Лука аккуратно подстриг черные усы, сбрил почти всю бороду, оставив лишь аккуратную эспаньолку.

Мы стояли перед священником, и голос Луки слегка подрагивал от волнения, когда он произносил свой обет. Я старалась взять себя в руки, но могла отвечать только шепотом. Когда Лука наконец-то развернулся ко мне, чтобы надеть на палец золотое кольцо, его дрожащие руки были влажными от пота, а глаза широко раскрылись. Тут священник объявил нас мужем и женой, Лука широко, с явным облегчением заулыбался, и мы, едва живые от волнения, обнялись. Когда его губы прикоснулись к моим, силы вернулись к Луке. Наверное, я упала бы от его страстного поцелуя, если бы он не держал меня так крепко. Но мне все равно пришлось отклониться назад, при этом Катерина с детьми засмеялись, к явному неудовольствию святого отца.

Стоял ноябрь, и мороз уже сковал сады за палаццо. Поэтому пир был устроен в столовой ее светлости, такой маленькой, что гости заполнили комнату до отказа, хотя их было совсем немного. Катерина пила, ела и танцевала, как будто была ровня нам, и в какой-то миг мне показалось, что она так же счастлива, как когда-то в Риме. Но я точно была счастливее. Лука то и дело наполнял мой бокал, и я выпила много кислого местного вина.

Наконец Лука прошептал мне на ухо, что нам пора оставить гостей. Держась за руки, мы добрели до его холостяцкой комнаты, которую он еще недавно делил с виночерпием Джироламо. Теперь она стала нашей. Лука широко распахнул дверь, и я вошла. Комната была чуть больше того чулана в Риме, где Катерина хранила платья, и такая же темная. Свет проникал сюда только из маленького круглого окошка, расположенного так высоко под потолком, что выглянуть в него было невозможно. Из мебели имелась низкая кровать вполовину уже той, на которой спала Катерина, маленький ночной столик, простой деревянный стул, объемистый шкаф и небольшая конторка на колесиках с пером и чернилами. Мебель стояла вплотную друг к другу, свободного места почти не оставалось, в сочетании с оштукатуренными стенами впечатление создавалось самое мрачное.

Я засмеялась, когда Лука переступил порог и вздрогнул от громкого треска — кто-то особо застенчивый рассыпал по полу орехи. Этот древний обычай сохранялся, как правило, в королевских семействах, таким способом заглушались стоны страсти. Мы наскоро размели орехи по углам, надежно заперли дверь и принялись раздевать друг друга. Я расшнуровала тяжелые рукава Луки, он — мои. Мы действовали неспешно, торжественно, поскольку еще ни разу не видели друг друга полностью обнаженными и в самом моменте присутствовало нечто священное. Меня очаровало тело Луки, в особенности черные волосы на груди и ниже пупка, где они росли ромбом.

Я взяла его за руку, собираясь увлечь в постель, но он не поддался и указал на кувшин и два бокала, оставленные на ночном столике. Под одним из них лежала записка — как ни странно, это было поздравление от графа Джироламо. К нашей радости, в кувшине оказалось отличное римское вино.

— Это знак, — весело сказал Лука, наполнил бокал и протянул мне, сидящей на неровном, скверно пахнущем матрасе.

Я покачала головой, улыбнулась и спросила:

— Какой еще знак?

— Я должен сначала тебя напоить. Ведь ты же девственница. Надо сделать так, чтобы ты не почувствовала боли.

Я засмеялась, привалилась к жесткому деревянному изголовью кровати и заявила:

— С этим ты уже опоздал. Я и так пьяна.

— Значит, надо сделать тебя еще пьянее.

Он присел на кровать рядом со мной, мы подняли бокалы, но не успели осушить их. Когда Лука наклонился надо мной и поцеловал, я поставила на пол свой бокал и ответила мужу тем же. Начав, я уже не могла остановиться.

Скоро Лука опустился на меня всем телом и шепотом спросил:

— Ты готова?

Я была готова.

Я слышала много рассказов о потере невинности, сама же могу заявить следующее: я почти не ощутила боли, а скоро и вовсе забыла о ней, растворяясь в неземном наслаждении.

Точно так же, как это было в потайном кабинете в Риме, Лука зажимал мне рот ладонью в безуспешной попытке заглушить мои крики.


Первые недели замужества я проводила ночи с Лукой и возвращалась в спальню госпожи только под утро. Каждый вечер я засыпала, вдыхая вселяющий успокоение запах чернил, пергамента и мужского тела. Лука зажигал лампу, ставил ее на конторку на колесах, накрывал своей шляпой, чтобы свет не резал мне глаза, и садился за работу, как это делал мой брат. Я никогда не спрашивала, что он пишет, а муж не рассказывал мне об этом.

Как-то раз я проснулась и увидела, что лампа уже погашена. Лука открыл ставни и стоял под маленьким окном в полоске лунного света, игравшего на волосах. Я смотрела слипающимися глазами, как он вытянул руку и нарисовал в воздухе пятиконечную звезду на фоне южной стены. Я лежала неподвижно, едва дыша, а он замыкал круг, двигаясь от стены к стене с большой осторожностью, чтобы не натолкнуться на мебель и не разбудить меня.