В одной большой палатке поселили Вирджинио Орсини с сыновьями, в другой — Катерину с детьми, в третьей жил Джироламо со своими ближайшими помощниками, в числе которых, к моей несказанной радости, был и Лука, уехавший вместе с господином еще весной. С наступлением темноты мы с Лукой выбирались из своих палаток и на несколько часов уходили в лес, чтобы поговорить и насладиться обществом друг друга.

Джироламо по-прежнему не сомневался в скорой победе. Катерина и Вирджинио Орсини вместе с двумя капитанами графа не разделяли этой уверенности. Пальяно был больше Каве и Капраники, гораздо лучше укреплен, к тому же лазутчики сообщали, что и армия там собрана весьма многочисленная.

Однако Джироламо упорствовал. Третьего августа он начал наступление на город. К его удивлению, Колонна оказался готов к встрече и к концу первого же дня ворвался в лагерь папской армии, расположенный в долине под нами. Катерина стояла на вершине холма, обнимая за плечи пятилетнего Оттавиано и Чезаре, которому было всего четыре. Она указывала мальчикам на противника, наступающего внизу, объясняла суть вражеского маневра, растолковывала, чем отвечают солдаты Джироламо.

На второй день армия Колонна вынудила нас снять лагерь и передвинуть его. С наступлением ночи наши палатки были переставлены дальше по гребню холма. Джироламо несколько пал духом, и Катерина с хитрым, опытным воином Вирджинио Орсини убедили его в том, что необходимо подвезти еще боеприпасов и провианта. Я стояла рядом с Катериной и смотрела, как Лука поспешно набрасывает под диктовку письмо его святейшеству, где подробно перечисляется все необходимое. Катерина сохраняла уверенность и бодрость духа, вероятно, ради детей или же, как и Джироламо, просто не допускала возможности поражения. Мне же было трудно сохранять оптимизм. Каждый раз, заслышав грохот пушек или крики раненых и умирающих, ощутив, как ворочается под ногами земля, я понимала, что падаю вниз головой вместе с обломками Башни.


Прошло восемь дней, а Джироламо так и не получил требуемых боеприпасов и провианта. Его армия продолжала отступать в холмы, теснимая превосходящими силами Колонна.

— Если завтра положение не переменится, то я сама пойду в бой, — заявила моя госпожа.

Она сказала это во второй половине дня, незадолго до возвращения солдат. Мы сидели в палатке и глядели на холм, который полностью скрывал от нас все происходящее на поле боя. Нянька увела детей в импровизированную спальню, часть палатки, отделенную от нас белым шелковым пологом.

На диване рядом с горой доспехов лежал один из сыновей Орсини, двадцатилетний Паоло. В разгар битвы он лишился сознания из-за чудовищной жары. Друг спас его и принес сюда, в безопасное место. После того как Катерина напоила молодого человека водой и сделала холодный компресс, Паоло воспрянул духом настолько, что хотел вернуться на поле боя, но она не пустила его, причем по веской причине. Была уже вторая половина дня, и на улице стало еще жарче. Мне хватило даже короткой вылазки к колодцу — неумолимое солнце немедленно вынудило меня вернуться в тень.

— Отдыхай здесь, — вкрадчиво предложила Катерина Паоло. — В палатке хорошо. Пока ты натянешь доспехи, уже начнет темнеть и битва все равно закончится.

Мы так и сидели, чуть живые от жары, когда снаружи раздался топот копыт, приближавшийся к нашей палатке. Паоло взял меч и вышел за полог. Он вернулся с юным гонцом, растрепанным и жалким, который, судя по его виду, не спал уже несколько дней. Парень был покрыт слоем пыли и скакал так быстро, что потерял шапку.

Гонец поклонился нам, дамам, и произнес:

— У меня послание из Рима для ее светлости Катерины Сфорца. — Он потянулся к кожаному мешку за плечом и вынул оттуда запечатанное письмо.

Катерина встала, нахмурилась и сказала:

— Это я.

Парнишка упал на колени и протянул ей письмо.

Мы смотрели, как Катерина сломала печать. Ее лицо потемнело от солнца, брови совсем выгорели. Я наблюдала, как они сходятся к переносице, хотя сама графиня оставалась с виду спокойной. Я вспомнила о нашем предположении, что Сикст может отказать в столь необходимых нам боеприпасах, и решила, что Катерина приняла новость с замечательным достоинством.

Тут она оторвала взгляд от пергамента и кивнула гонцу.

— Ты сослужил хорошую службу. Ступай на кухню, это через две палатки отсюда. — Катерина махнула рукой. — Там тебе и коню дадут еды и воды. Когда увидишь моего мужа, графа Джироламо, отдай это ему.

Она вернула гонцу письмо, исчезла за пологом спальни, заговорила о чем-то с нянькой, в следующее мгновение вышла и сказала Паоло:

— Мне необходимо сейчас же вернуться в Рим. Но это очень опасно, и мне требуется охрана. Ты поедешь со мной?

Паоло кивнул. Вряд ли он мог бы отказать жене своего капитана.

Катерина повернулась ко мне и заявила:

— Я не приказываю тебе ехать со мной, хотя ты, конечно, понимаешь, как нужна мне. Но выбор за тобой.

— Вернуться в Рим? — Я представила, как графиня нападает на его святейшество, требуя прислать провизию и боеприпасы.

Катерина коротко кивнула и сдержанно добавила:

— Сикст умер. Судьба Риарио теперь в моих руках.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Подробности истории мы узнали уже гораздо позже. Лодовико, дядя Катерины, перепугался, узнав, что Венеция убеждает могущественного герцога Орлеанского привести из Франции армию для вторжения в Милан. Моро немедленно вступил в переговоры с Флоренцией и Венецией, чтобы наконец-то заключить перемирие в войне, которую Сикст развязал давным-давно. Венеция ухватывала небольшой, но лакомый кусочек: плодородную северную часть местности, именуемой Полезине. Флоренция не получала ничего, однако все закрывали глаза на ее попытки захватить крепость в Сарзане и Лукку.

Лодовико выказал свои истинные чувства к Катерине, точнее, их полное отсутствие, не вступив в переговоры с Сикстом. Папа и семейство Риарио не получали компенсации. В случае смерти понтифика Джироламо не достанется ничего, кроме двух городков в идиллической Романье.

Сикст узнал новость о перемирии одиннадцатого августа. В ответ он принялся яростно потрясать кулаками и во весь голос возмущаться по поводу мира, который назвал постыдным и унизительным. Папа был безутешен, слуги и доктора пришли в отчаяние, опасаясь за его здоровье.

Их страхи были не напрасны. В тот же день Папа слег от смертоносной римской лихорадки, обычной для лета, а на рассвете следующего дня, двенадцатого августа, скончался.


Рим находился в дне тяжелого, без остановок, переезда от Пальяно. Катерина не верила, что я в состоянии позаботиться о себе, и приказала мне ехать на ее лошади. Сама она приготовилась к битве: тяжелый нагрудник прикрывал разросшийся живот, к седлу был приторочен щит. Золотистые косы Катерина спрятала под широкополой французской шляпой с огромными белыми перьями, завязанной под подбородком. На боку графини висела бархатная сумка, тяжелая от золотых монет, а за широкую кожаную перевязь было заткнуто ее любимое теперь оружие — скимитар, большая изогнутая сабля.

Паоло Орсини, отличный воин, не задавал никаких вопросов, но я поинтересовалась, привязывая к поясу флягу:

— Куда именно мы направляемся, мадонна?

Катерина легко взлетела в седло и поглядела на меня сверху вниз как на совершенную дуру.

— В крепость Сант-Анджело, — ответила она коротко, как будто это было очевидно, и нетерпеливо замахала рукой.

Я села на кобылу позади нее и обхватила Катерину за талию. Сначала я держалась за госпожу осторожно, но потом, когда мы бешено поскакали по пересеченной местности, уже цеплялась что было сил.

Часа через четыре спустилась темнота, и наша дикая скачка закончилась. Я думала, что мы сделаем привал и продолжим путь на заре, однако у Катерины был иной план. Вернувшись из лесу, куда ходила, чтобы немного освежиться, я обнаружила, что они с Паоло Орсини прикрепили к лошадям фонари, собираясь ехать до самого Рима без остановок.

— Уже и без того слишком много времени потеряно, — заявила Катерина, не обращая внимания на мои жалобы на боль в спине.

Мы снова пустились в путь, но на этот раз немного сбавили скорость. Я пыталась рассмотреть местность, проносившуюся мимо в волнах желтого света фонарей, но у меня закружилась голова. Я закрыла глаза и покрепче прижалась к Катерине. Постепенно холмы сменились равнинной местностью, наконец мы добрались до торных путей, ведущих в Рим, и ехать стало гораздо легче. Помню, пока мы скакали, издалека приплывал звон церковных колоколов, отбивавших час повечерия, когда добрые христиане произносят на ночь молитву и отправляются в постель.

По моим расчетам, мы добрались до городских стен около полуночи. Орсини с Катериной решили, что лучше ехать через юго-западные ворота, поскольку там, у собора Святого Иоанна Латеранского, стоит лагерем один из отрядов Джироламо. Они помогут нам без всякого риска проехать через город к замку Сант-Анджело.

Мы приблизились к главным воротам, известным под названием Порта-Маджоре, заметили за ними пламя факелов и услышали крики.

Кучка солдат папской армии пыталась справиться с двумя дюжинами бунтарей, а толпа скандировала:

— Колонна! Колонна! Смерть Риарио!

Я не видела лица Катерины, однако, услышав крики, она сразу развернула лошадь. Паоло Орсини сделал то же самое и последовал за графиней на юг вдоль городской стены. Вскоре мы добрались до других ворот, поменьше, называемых Порта-Азинария. Они никем не охранялись, но тоже располагались рядом с базиликой Иоанна Латеранского и папскими казармами.

Мы проехали в ворота, держась поближе к стене и не выезжая из-под деревьев, посаженных вдоль нее. Воздух был затянут черным дымом, от которого слезились глаза. Рим горел, во всяком случае, какая-то его часть. Небо на севере полыхало неестественным розово-алым светом. Сквозь ветви деревьев виднелся недалекий монастырь и базилика Святого Иоанна. Высокие проемы церкви ярко сияли, в половине монастырских окон тоже горел свет. Палатки, в которых размещались солдаты папской армии, исчезли, площадь патрулировали дюжина пехотинцев и шесть конников.