Чтобы не огорчать Луку, я удержалась от слез и пересказала ему слова Катерины. Он удивился, узнав, что графиня не может обходиться без меня из некоего суеверия, поскольку именно я защищала Катерину, когда убили ее отца.

Мы сидели в сгущавшихся сумерках и тихонько беседовали о Медичи и войне. Весьма печально было то, что объединенная армия короля Неаполя и Джироламо значительно превосходила по численности силы Флоренции. Город находился в осаде, однако его граждане оставались верны Лоренцо, который был готов приехать в Рим и сдаться, если его родина при этом получит свободу.

— Даже Лоренцо не представляет, как выиграть эту войну, — признался Лука. — Если победу одержит Джироламо… даже не знаю, как я тогда буду изображать радость.

Я погладила его по щеке, мы обнялись. Когда окончательно стемнело, я поцеловала его и вернулась к Катерине.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Отказ Джироламо вовсе не ослабил нашу с Лукой любовь. Напротив, чем больше мы огорчались невозможности пожениться, тем сильнее становилась надежда.

Я настаивала на том, что мы все равно можем жить как муж и жена. Ведь мы изнемогали от желания, а если я забеременею, разве это не заставит Джироламо дать разрешение на брак?

Однако Лука не соглашался. Вместо этого он научил меня доставлять ему наслаждение с помощью рук и языка, а однажды, мрачной осенней порой, довел меня до настоящего экстаза.

День выдался на удивление непогожий: серое небо, моросящий дождь, порывистый ветер, от которого гнулись деревья. Ни о каком свидании в саду не могло быть и речи. Лука встретил меня в коридоре перед покоями Катерины и шепотом пригласил на свидание в кладовую рядом с потайным кабинетом.

Когда дело шло уже к вечеру, я, как обычно, испросила у госпожи разрешения на так называемую прогулку.

— Что-то погода совсем неподходящая, — заметила она, лукаво усмехнулась, увидела мое понурое лицо, широко заулыбалась и согласилась: — Ладно, ступай, только не простудись!

Я пробормотала что-то невнятное о прогулке по коридорам, сделала реверанс и поспешила из половины графини к покоям Джироламо, к кладовой с канцелярскими принадлежностями, примыкавшей к кабинету писца. Прошло уже много времени с моего последнего визита в этот сумрачный чулан, но здесь почти ничего не изменилось — полки по-прежнему были забиты бумагой и перьями. На полу оставалось место для двоих, но только в том случае, если бы они лежали, тесно прижавшись друг к другу.

Хотя кое-что теперь все-таки было по-другому. Во-первых, рядом с полками стоял Лука с зажженной лампой в руке, во-вторых, холодный пол был застелен темно-синим шерстяным плащом. Когда я открыла дверь и вошла, Лука поспешно поставил лампу на полку и быстро запер за мной дверь. Только тогда мы обнялись.

Он целовал меня, так крепко прижимался всем стройным, дрожащим от волнения телом, что мне пришлось отступить на шаг назад, чтобы не упасть. Я отвечала ему с не меньшей страстью, хотя мое внимание все-таки несколько отвлекал плащ, расстеленный на полу. Означает ли он, что Лука собирается лишить меня невинности?

Я протянула руку к низу его живота, но он отвел мою ладонь в сторону и выдохнул мне в ухо:

— Сегодня не моя очередь. Приляг, Дея.

Я опустилась на тонкую синюю шерсть, головой в сторону графских садов и ногами — к запертой двери. Лука встал рядом со мной на колени и осторожно поднял подол платья и нижние юбки, обнажая мне ноги и бедра.

— Ничего не делай, — прошептал он. — Просто лежи.

С этими словами Лука начал легонько поглаживать мои ноги и живот, отчего меня охватила дрожь. Усилием воли я заставила себя лежать неподвижно и закрыла глаза.

Руки мужчины снова прошлись по моим ногам, затем скользнули к бедрам. Я сейчас же раздвинула ноги и негромко застонала, когда его пальцы и ладони принялись гладить внутреннюю поверхность бедер, прикасаясь нежно, прямо как перышко. В следующий миг он уже стоял на коленях между моими ногами. Я хотела притянуть его к себе, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, но он отвел мои руки и склонился над животом так низко, что я ощутила у себя на лобке его теплое дыхание.

Лука снова принялся гладить мне бедра, медленно приближаясь к треугольнику волос под животом, а затем нежно положил на него руку. Я крепко зажмурилась, стараясь не вспоминать о Боне и не стыдиться происходящего. Я сосредоточилась на ощущениях, какие доставляли пальцы Луки, касавшиеся самых укромных уголков моего тела. Я начала расслабляться, дыхание ускорилось, рот приоткрылся, а его пальцы все так же медленно поглаживали живот и бедра.

Когда я ощутила, что больше не в силах сдерживать нарастающее желание, ладони Луки чуть спустились и шире раздвинули мне ноги. Я ахнула, почувствовав там язык, который прикоснулся к маленькому бугорку плоти, спрятанному в складках кожи. Затем Лука распрямился, положил на это чувствительное место пальцы, принялся массировать его круговыми движениями, и я выгнулась дугой от наслаждения.

Затем он соскользнул к входу во влагалище, погрузил внутрь одну фалангу, затем две, и в следующий миг весь его палец оказался внутри меня.

Лука принялся двигать пальцем, сначала медленно, затем все быстрее и сильнее — я вжалась бедрами в пол и застонала. Я нестерпимо хотела Луку, но, прежде чем успела что-либо сказать, он снова начал массировать то самое чувствительное место, не переставая двигать пальцем во влагалище.

От наслаждения я позабыла обо всем. Я извивалась на полу, не заботясь о том, что нас могут обнаружить, вообще ни о чем, кроме того волшебства, творимого пальцами Луки. В какой-то миг он убрал одну руку и посмотрел на меня. Что-то белое и мягкое легло мне на лицо. Это был его носовой платок.

— Нам нельзя шуметь, — прошептал он. — Сунь платок в рот и, когда настанет время, прикуси, чтобы не кричать.

— Кричать? — Я с недоумением нахмурилась.

— Ты поймешь, когда это случится. Но постарайся не шуметь. — Лука еще немного поднял голову, и я увидела, что он улыбается.

Я послушно скомкала льняной платок и сунула в рот. Пальцы Луки вернулись к невероятно чувствительному бугорку плоти, спрятанному внутри меня.

Вскоре исчезло все, кроме наслаждения. Мое тело и разум забыли о времени и пространстве — ничего удивительного, что Катерина с готовностью шла на риск ради такого счастья.

Мне казалось, будто я растворилась в этом мире, между мною и всем остальным не было никаких преград. Ноги окаменели, спина выгнулась дугой, словно я застыла посреди какого-то припадка. Волна наэлектризованной энергии прокатилась вверх от ног, достигла утробы и взорвалась мириадами брызг. Моя плоть содрогалась, снова и снова сжимала палец Луки, а после наступило такое блаженство, какого я не испытывала никогда в жизни.

В последний миг я вспомнила о платке и впилась в него зубами, чтобы не кричать, но, видимо, не удержалась. Когда я снова пришла в себя, Лука склонялся надо мной, умоляя быть потише.


Следующие месяцы были сладостно-горькими, потому что мы с Лукой крайне редко оставались наедине. Война между Флоренцией и альянсом Неаполя и Рима продолжалась. Флорентийцы упорно поддерживали Лоренцо, хотя им с каждым месяцем становилось все труднее доставлять в город провизию по реке Арно.

Миновало Рождество, наступил новый, 1479 год. В конце января Катерина объявила, что снова беременна, но это не мешало ей время от времени присутствовать на учениях войск вместе с Джироламо. Муж постепенно проникся к ней таким доверием, что иногда она сама проводила учения от начала до конца, а он лишь сидел и наблюдал. Ходили слухи, что солдаты больше верны Катерине, чем своему нетерпеливому, вспыльчивому капитану.

В долгие месяцы уединения графиня не щадила себя, напротив, выбрала одного из командиров Джироламо, и тот обучал ее сражаться верхом. По мере того как рос ее живот, руки и ноги Катерины становились все стройнее и мускулистее, она сделалась невероятно сильной.

В августе 1479 года пришло время родов. Катерина была настолько полна сил, что за четыре часа разрешилась крепким, здоровым младенцем. Увидев крошечный пенис ребенка, она довольно рассмеялась.

— Сынок, — проворковала повитуха, и все мы заулыбались.

— Мы с отцом решили назвать его Оттавиано, — объявила Катерина.

От усталости ее голос походил на шепот, но она была в восторге. Откинувшись на подушки, мать счастливо вздохнула, когда ей на грудь положили хнычущего младенца.

— Оттавиано, — эхом повторила я.

В честь первого римского императора. Похоже, Катерина с Джироламо возлагали большие надежды на этого ребенка.

— Сын, — произнесла Катерина. — Может быть, в один прекрасный день я стану регентшей.

Она слабо улыбнулась при этой мысли, а мы с повитухой быстро переглянулись. Катерина сможет стать правительницей при несовершеннолетнем сыне только в том случае, если Джироламо умрет первым. Какая плохая примета — говорить о смерти отца в момент рождения сына!

Рождение мальчика вызвало куда больше суеты, чем появление на свет Бьянки. Младенца крестил сама Папа Сикст. За неделю целая армия гостей промаршировала через палаццо, неся подарки и наилучшие пожелания матери и сыну. Вместо того чтобы принимать визитеров в постели, как это обычно делали матери из самых знатных семей, Катерина сидела в роскошно убранной приемной, держа дитя на руках. Пришел даже кардинал Борджа. Джироламо так и раздувался от гордости.

Маленький Оттавиано отличался невероятным аппетитом и уже скоро стал напоминать уменьшенную копию Джироламо, с такими же длинными конечностями, несколько лошадиным лицом, мощной нижней челюстью… и тусклым взглядом, в котором угадывалась враждебность ко всему миру. Бьянка была старше брата на полтора года, но Оттавиано, еще не научившись ходить, уже был шире, выше и куда толще ее. Однако в отличие от сестры мальчишка не спешил развиваться умственно. Я почти каждый день приходила в детскую, и если Бьянка была милым ребенком, который охотно идет на руки, то Оттавиано вечно извивался, вырывался и визжал.