Катерина глядела на него угрюмо, однако ее ответ прозвучал неожиданно мягко:

— Вы в самом деле небезразличны мне, Родриго. Я восхищаюсь вашими талантами и амбициями. Мне казалось, вы понимаете, что имеете дело с человеком, похожим на вас.

Он распрямился, шагнул назад и заявил:

— Не льстите себе, моя дорогая. Да и как еще я должен отвечать на возмутительную ложь?

— Какую?.. — В голосе Катерины послышались робкие нотки.

Борджа схватил Катерину за руку и с угрозой произнес:

— Отдайте мне пузырек.

— Отпустите меня, — оскалилась она.

— Я доверил вам самую главную тайну, а вы меня предаете!

Одной рукой Борджа отпихнул меня в сторону, так что я не удержалась на ногах и ударилась о стену спиной, а другой сдернул Катерину с кровати. Она запуталась босыми ногами в простынях, упала на пол, и ее тут же стошнило на чистую рубашку.

Борджа отступил, глядя с тревогой, но без малейшей брезгливости. Он посторонился, когда я бросилась к Катерине, чтобы убрать с лица рассыпавшиеся волосы, пока ее снова рвало, на этот раз прямо на прекрасный персидский ковер, привезенный нами из Милана.

— Так она и в самом деле беременна? — с изумлением спросил он, сразу переходя на другой тон.

Я кивнула. К моему удивлению, кардинал принес с ночного столика таз и протянул мне полотенце, чтобы я вытерла лицо госпожи.

Рассерженная Катерина оттолкнула его, села рывком и заявила:

— Я вовсе не лгала, в том числе и насчет моего восхищения вами! Клянусь, я не причиню вам никакого вреда, но обязана защитить своего ребенка. Ведь он у меня будет, возможно, ваш или же нет.

Мы с Борджа поддержали ее и усадили на кровать.

Она со вздохом закрыла глаза, откинулась на подушки и продолжила:

— Сначала я думала, что съела что-то не то, но теперь нисколько не сомневаюсь в том, что беременна. Ребенку нужен отец, который позаботится о нем.

— Мы поймем, на кого он похож, когда малыш родится и подрастет, — с жаром ответил Борджа. — Если это действительно мой ребенок, Катерина, то я найду способ воспитать его как своего. — Он поднял голову на звук тяжелых спешных шагов, донесшийся издалека, — это приближались стражники — и быстро прибавил: — Я не причиню вам зла. Если это будет мой ребенок, то мы еще поговорим, и серьезно. Но если не мой, то вот что я сейчас скажу: настанет день, когда я потребую платы за то, что вы получили от меня. Если вы когда-нибудь передадите это кому-то еще… то сильно пожалеете об этом.

Стражники подошли и постучали в дверь, Катерина велела им войти. Трое вооруженных воинов проводили Борджа к выходу со всем почтением, как и велела графиня.

Я снова с облегчением вздохнула, радуясь избавлению от Родриго Борджа, но мое счастье и на этот раз было недолгим.


Лето сменилось теплой осенью, затем наступила зима, удивительно солнечная и мягкая, и я поняла, что это время года в Милане теперь покажется мне невыносимым. Джироламо вернулся из поездки по Романье, связанной с военными делами, как раз с наступлением хорошей погоды. Примерно через месяц Катерину перестало тошнить по утрам, и ее беременность сделалась заметной. Графиня, притворно смущаясь, сообщила Джироламо, что, если на то будет Божья воля, к весне она родит ему сына. Он воспринял новость лишь с легкой долей подозрения, которое вскоре позабылось. Джироламо понял, что рождение наследника, способного продолжить семейное дело, сулит немало выгод. В итоге он стал полностью доверять Катерине, поскольку она благоразумно покончила со светской жизнью и сидела дома, не принимая никого, кроме политических союзников мужа, среди которых был и его нелюбимый кузен, могущественный и богатый кардинал Джулиано делла Ровере.

Что касается меня, я целыми днями прислуживала своей раздражительной и скучающей госпоже. Прошло несколько месяцев, и боль, вызванная ужасной смертью Маттео, снова немного утихла. Я поняла, что уже непринужденно улыбаюсь и разговариваю с Лукой, писцом графа, когда случайно встречаюсь с ним во дворце.

Наше первое Рождество в Риме прошло с таким размахом и весельем, что Катерина позабыла охватившую ее с началом праздников скорбь по отцу, убитому всего лишь год назад.

Наконец наступил 1478 год. В марте Катерина родила первенца, дочь, названную Бьянкой в честь матушки герцога Галеаццо, которая славилась своим железным характером. По счастью, Бьянка родилась на месяц позже, чем мы рассчитывали, и Джироламо — а вместе с ним и Катерина — уверился в том, что это его дочь.

Графиня перенесла муки с храбростью, удивительной для женщины, рожающей первый раз. К всеобщему облегчению, ребенок лежал правильно, и роды оказались нетрудными. Когда первенец вышел из утробы, повитуха обмыла его, спеленала и положила на грудь обессиленной матери, думая, что та захочет его покормить.

Катерина поглядела на младенца и спросила повитуху:

— Это ведь мальчик?

Та в ответ покачала головой.

— Девочка, мадонна, и прехорошенькая! Сер Джироламо будет очень рад.

Катерина отвернулась от дочки и равнодушно приказала:

— Отнесите ее в детскую.

Я первая взяла ребенка и прижала к груди. У девочки было свекольно-красное личико, сморщенное после шока, пережитого только что. Сказать, на кого она похожа, оказалось невозможно. Малышка родилась с удивительно густыми, золотистыми, как у матери, волосами, однако, к нашему с Катериной облегчению, они не закручивались тугими кудряшками, а всего лишь немного вились.

Дитя сначала немного похныкало, а затем успокоилось у меня на руках. Я сама, как настаивала Катерина, отнесла его кормилице и в следующие месяцы заходила в детскую по три раза на дню, чтобы понянчиться с младенцем. В отличие от матери, ребенок обладал спокойным, тихим нравом.

Меня поражало полное отсутствие у Катерины интереса к дочери, особенно когда я узнала, что Родриго Борджа, который не смог присутствовать при крещении, прислал девочке в подарок крошечные рубиновые сережки и чудесную серебряную погремушку.


Прошло два месяца. К первому мая я совершенно потеряла покой, чувствуя себя словно запертой в темнице. Я уже несколько недель не покидала дворец, проводила целые дни с Катериной и постоянно заглядывала к маленькой Бьянке, чтобы сообщить затем матери, как растет ее дитя, даже если госпожа и не желала этого знать. Она выслушивала мои доклады с рассеянным выражением лица и почти никак не реагировала на них.

Джироламо, напротив, оказался внимательным родителем. Каждый вечер перед ужином он приходил в детскую, чтобы поиграть с Бьянкой, которая его обожала. Я часто оказывалась тут же и наблюдала, как отец корчил забавные рожицы гукающей дочери. Граф представал передо мной в совершенно новом свете.

Первого мая после полудня, как следует потрудившись на благо обеих моих подопечных, я испросила разрешения прогуляться под ярким солнцем. Погода стояла восхитительная, я направилась в восточную часть сада и через несколько минут вышла на небольшую открытую площадку с фонтаном, где Катерина впервые испытала восторг любви с покойным ныне французом. Заметив там Луку, я застыла на месте.

Писец сидел на скамье, перегнувшись пополам, и тяжело дышал, обхватив себя руками, как будто силясь удержать внутри себя нечто грозное и опасное. Услышав мои шаги, он сейчас же поднял голову и поглядел на меня дикими от ужаса глазами.

— Лука, — ахнула я, приближаясь. — Что случилось? Что не так?

Он закрыл глаза, помотал головой и произнес едва слышно:

— Лучше уходи. Мне необходимо взять себя в руки. Не исключено, что граф сегодня еще вызовет меня. — Его рот и лоб исказились в гримасе физической боли, он нагнулся ниже, еще крепче обхватил себя руками.

Я подошла, встала рядом с ним, осторожно тронула его за плечо и тихо сказала:

— Не уйду. Я не могу бросить тебя в таком состоянии. Сначала я должна убедиться, что с тобой все в порядке.

— Не могу, — с отчаянием произнес он. — Я не могу…

Писец закрыл лицо руками. Его плечи несколько раз содрогнулись от глубоких прерывистых рыданий, он стонал, словно от боли.

Я опустилась рядом с ним на скамью и произнесла:

— Бедный Лука!.. Ты плачешь.

Он развернулся ко мне. В его глазах не было слез, однако лицо исказилось от горя.

Лука заговорил с лихорадочной поспешностью:

— Я сделал все возможное, чтобы его предостеречь. Но Лоренцо только смеялся над угрозой, нависшей над ним, говорил, что никто не посмеет посягнуть на его жизнь во Флоренции. Мол, он будет осторожен, станет присматривать за архиепископом Сальвиати…

— Нет! — воскликнула я. — Не может быть, чтобы Лоренцо погиб!

Вместе с горем на меня нахлынула волна жгучей ненависти к графу Джироламо. Мне хотелось его убить.

Я заплакала, но Лука взял меня за локоть и тихо произнес:

— Лоренцо только ранен. Он поправится.

— Слава богу! — сказала я.

— Но вот его младший брат Джулиано… — начал Лука, но продолжить не смог, лишь снова хрипло, прерывисто зарыдал без слез.

Если у него покраснеют глаза, граф может что-нибудь заподозрить. Сейчас сама жизнь Луки зависела от его способности скрывать свои чувства.

Писец взял себя в руки и, делая долгие паузы, изложил мне всю историю.

Джироламо с Сикстом предоставили подготовку убийства архиепископу Сальвиати, который позвал себе в помощники Франческо де Пацци, главного конкурента семьи Медичи в банковском деле. Заговорщики решили убить обоих братьев, и Лоренцо, и Джулиано, иначе вся Флоренция сплотится вокруг оставшегося в живых. Архиепископ позабыл всякие приличия и настоял, чтобы нападение произошло в главном соборе Флоренции, прямо посреди службы, когда внимание братьев будет отвлечено.