Джан Галеаццо, Эрмес, герцогиня Бона, Катерина и я сидели лицом к камину, слева от которого была открытая дверь. В ее проеме расположился квартет христославов: двое взрослых мужчин и двое мальчиков, выбранных герцогом не только за хорошие голоса, но и за стройные фигуры; их изумительные голоса сливались в песнопении. У нас за спиной две горничные Боны суетились, укладывая ее рождественские наряды в большие сундуки. Эрмес сидел на полу у ног старшего брата и дремал, тогда как Джан Галеаццо стоически переносил прикосновения гребня, глядя в огонь и слушая пение. Герцогиня надеялась, что в мальчиках разовьется такая же любовь к музыке, как и у их отца. Бона с Кьярой занимались вышиванием, а внимание Катерины было сосредоточено на деревянном шарике, игрушке младших сводных братьев, который как раз оказался у нее под ногами. Она незаметно подтолкнула его носком туфли, он немного прокатился и легонько ударил по носу дремлющую борзую, которая свернулась у ног Боны. Собака — трехлапая калека, которую Бона приютила так же, как и меня, открыла один глаз, но тут же снова погрузилась в сон.

Комната герцогини была очень большой, с широким арочным окном, высокими сводами, стенами, обшитыми панелями из темного дерева с красивой резьбой. В отличие от покоев герцога, апартаменты Боны состояли из одной этой комнаты. Место перед камином считалось гостиной, гардеробная отделялась от посторонних взглядов несколькими шкафами, на возвышении стояла кровать красного дерева с задернутым вышитым пологом. Рядом с ней помещались три узкие койки, на одной из которых спала я, когда мой муж уезжал по делам. Комната Боны была похожа на все остальные помещения замка, представлявшего собой двухэтажную квадратную постройку, достаточно просторную, чтобы внутри с комфортом разместилось пятьсот человек. На всех четырех углах замка поднимались высокие башни, покои в которых предназначались для его владельцев. В верхнем этаже северо-восточной башни располагались комнаты герцога, в северо-западной — его наследника, юго-восточная и юго-западная были отведены под канцелярию и библиотеку. В цокольном этаже находился ковчег с мощами и тюрьма. За исключением покоев герцога, все комнаты выходили в длинную общую галерею, нависавшую над широким внутренним двором. Лоджия первого этажа, где жили слуги и незнатные гости, размещались скотобойня, тюрьма, купальня, прачечная и сокровищница, была открыта всем ветрам. Точно такая же имелась и на втором. Для удобства герцога и его домочадцев ее сделали закрытой. В ней имелись окна, через которые проникал солнечный свет, а на окнах — ставни для защиты от зимних ветров.

В детстве я часто бегала по этим галереям, казавшимся бесконечными, едва не наталкиваясь на бесчисленных слуг. Однажды я вознамерилась сосчитать все комнаты на обоих этажах. Их оказалось восемьдесят три, считая вместе с saletti — маленькими залами, примыкавшими к домовой церкви: Кроличьим, Девичьим и Розовым. Последние два получили свои названия за рисунки на обоях. Мне больше всего нравилась зеркальная комната на первом этаже, со сверкающим мозаичным полом и потолком, выложенным разноцветным стеклом.

Камин в покоях Боны располагался в центре стены, за которой находились комнаты сына. Получалось, что мы сидели довольно далеко и от окна, и от двери, через которую то и дело входили слуги, занятные погрузкой дорожных сундуков.

Я оказалась ближе всех к двери, пригрелась в тепле камина и просто слушала пение. У одного мальчика был такой невыразимо прекрасный голос, что, когда он пел соло, Бона откладывала вышивание и зажмуривалась от наслаждения.

Я тоже закрыла было глаза, но тут же снова открыла их, потому что горло неожиданно сжалось и едва не хлынули слезы. Уже в третий раз за последний час я отложила работу, как можно незаметнее отошла от остальных, быстро шагнула из тепла камина в прохладную тень оконной арки и выглянула на улицу.

Слева, за тяжелыми тучами, грозящими снегопадом, догорало бледное солнце. Прямо передо мной лежал сад, сейчас пустой, если не считать пятен вечнозеленых растений. Впереди, на севере, расстилалась Ломбардская равнина, хотя вид на нее почти полностью заслоняли голые скелеты деревьев ближайшего парка, где обычно охотился герцог. За равниной, в дне пути отсюда, поднимаются Альпы, на востоке находится королевство Савойя, откуда родом наша Бона.

Мой Маттео должен был приехать не с севера, но я не имела права надолго отлучаться от герцогини, поэтому даже не мечтала о том, чтобы пробежать по бесконечной лоджии до библиотеки, подняться оттуда на юго-западную башню и смотреть в сторону Рима.

Маттео да Прато служил у герцога писцом, иногда исполнял обязанности курьера или младшего посла. Его мать умерла, производя мальчика на свет, отец погиб вскоре после нее. Маттео, как и меня, приютило и воспитало богатое семейство. Старший секретарь герцога Чикко Симонетта обратил внимание на юношу, страстью которого было расшифровывать коды и придумывать новые, не поддающиеся разгадке. Я впервые увидела Маттео семь лет назад, когда мне было десять, а ему — семнадцать и он только что приехал в Милан в качестве помощника Чикко. Я и не мечтала, что мы с Маттео когда-нибудь поженимся.

Я вообще не думала, что выйду замуж.

Бона, сидевшая у камина, заметила мое отсутствие.

Когда певцы сделали паузу между гимнами, она негромко сказала:

— Дея, сегодня он точно не приедет. Я уже сто раз тебе говорила, что зимой в пути часто бывают задержки. Не терзай себя, они наверняка уже нашли ночлег и сейчас так же, как мы, сидят перед теплым очагом. — Герцогиня помолчала. — Кстати, пора уже закрывать ставни. Холодает.

Бона ни словом не обмолвилась о том, что в этом году стоит необычайно холодная зима, какой никто не мог припомнить.

— Разумеется, ваша светлость, — ответила я.

В этот миг порыв ветра разметал облака. У меня на глазах они соткались в призрачный образ, силуэт человека, свисающего с темнеющего небосвода, как будто Господь держал его за ногу. Другая нога человека согнута в колене, отчего получалась перевернутая четверка.

«Повешенный», так называл эту фигуру Маттео.

Я закрыла тяжелые створки с перекладинами, заперла их на засов и помешкала немного, смахивая слезинку. Когда я подняла глаза на Бону, на моем лице сняла наигранная улыбка.

Разум наперекор этим тучам твердил, что мне не о чем беспокоиться. Маттео — опытный путешественник, он сопровождает из Рима в Милан не простых гостей, а папских легатов, людей слишком ценных, чтобы они пустились в путь в скверную погоду. Маттео прекрасно вооружен на случай нападения бандитов, а папские послы ездят в сопровождении слуг и телохранителей. Однако тревога не покидала меня. Этим утром я проснулась в настоящей панике, потому что мне приснился обоюдоострый меч, нацеленный острием вниз. С клинка на мерзлую землю капала кровь, чужой голос равнодушно шептал в ухо: «Маттео погиб».

Перед утренней службой я поставила за Маттео вторую свечу, чтобы Господь обязательно услышал мои молитвы. Бона вошла в часовню и заметила это.

Когда я опустилась на колени рядом с нею, она успокаивающе похлопала меня по руке и тихо проговорила:

— Господь все слышит. Я тоже буду молиться.

От ее доброты слезы снова навернулись мне на глаза, однако тревога не покинула меня. Перед мысленным взором стоял Маттео, висящий вверх ногами, бледный и бесчувственный.

После утренней мессы я поспешно приступила к работе, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, присматривала за горничными, пока они укладывали вещи герцогини и детей, готовя сундуки к отправке в Милан.

В полдень я заметила, что снеговые тучи сгущаются, однако упрямо твердила себе, что Маттео, самый умный из всех знакомых мне мужчин, тоже увидел это и поскакал еще быстрее. Небо становилось все угрюмее, как и мое настроение, и на закате будущее рисовалось в совсем уже мрачных тонах. Закрывая ставни в комнате Боны, я снова с трудом сдерживала слезы.

Затем я с рвением взялась за вышивание, с каждым новым стежком повторяя беззвучную молитву: «Господи, защити моего мужа!» Конечно же, Господь услышит. Маттео достоин защиты как никто другой. Если до ушей Всевышнего и доходят чьи-то молитвы, то прежде всего Боны.

Стежки получались у меня длинными и беспорядочными. Придется распороть их и сделать заново, но уже не сегодня, потому что смеркается и скоро Бона велит нам отложить вышивание. Мужской квартет снова запел, на этот раз жизнерадостную народную песню, от которой герцогиня заулыбалась, а Катерина принялась отстукивать ритм ногой.

Я не сводила глаз с полосы белого шелка у себя на коленях, поэтому не увидела, с чего все началось. Когда я подняла голову, пекарская лопатка Франчески с грохотом упала на каменный пол рядом с камином, а кедровые орехи высыпались в огонь. Франческа с ужасом поглядела на ковер, затем всплеснула руками, и от этого жеста шаль сползла с плеч камеристки. Ее конец угодил в камин и занялся, Франческа же, не подозревая об этом, продолжала взирать на кусок раскаленного докрасна кирпича, выпавший на ковер прямо к ногам герцогского наследника.

В следующий миг Франческа пронзительно закричала, ей вторили Бона и нянька, которая выронила гребень и сейчас же подхватила своего питомца, Джана Галеаццо, на руки, опрокинув его стул. Эрмес с криками рванулся к матери. Квартет певцов — самые высокооплачиваемые таланты Европы, безоговорочно преданные семье герцога, пока исправно получают свое жалованье, — быстренько ретировался за дверь.

Пока множились крики и сгущались клубы дыма, я поднялась, намереваясь затоптать пламя, чтобы не разгорелся настоящий пожар, и шагнула к Франческе. Но путь мне преградила Катерина, уже успевшая вскочить на ноги. Взгляд широко раскрытых синих глаз был пуст, в этот миг девочка походила на животное, обезумевшее от страха. Когда я попыталась пройти мимо нее, она вцепилась мне в плечи и оттолкнула с такой силой, что я потеряла равновесие и едва не упала на спину. Катерина пронеслась мимо меня к двери и выскочила на лоджию, трехлапая борзая следовала за ней по пятам.